Наша немаленькая тайна

С той ночи все и изменилось. Илья возил пробку с собой, аккуратно заворачивая и пряча среди своих вещей. Он выдавал ее Наполеону уже после того, как возвращался из душа, и на пятнадцать минут предоставлял тому полный карт-бланш. Под своим присмотром. Наполеона это поначалу возмущало, но в итоге он понял, в чем был смысл происходящего. За те пятнадцать минут, что Наполеон растягивал себя и запихивал пробку – всегда только перед Ильей, никак иначе, - он мог наблюдать, как понемногу, с каждым следующим его стоном из-за того, как распирало изнутри, член Ильи крепнет, пытается приподняться и не может – слишком был велик для полной эрекции. Наполеон, поймав тайный замысел, тоже изменился. До этого «разминка» с пробкой была необходимостью, даже обязанностью для того, чтобы сохранить себя целым и невредимым. Но сейчас из рутинной заботы ее использование стало элементом игры – и Наполеон играл, как никогда за покерным столом, применял всё, что знал, и придумывал на ходу. Он всегда стоял так, чтобы Илья лишь полу-видел, как пробка растягивает зад Наполеона. Все остальное Илья был обязан читать по лицу, по закушенным губам, по полуприкрытым векам. Наполеон играл собой, показывая Илье, что происходит с ним, когда он так заполнен. Перезаполнен – вот так было правильно. Наполеона распирало изнутри, физически и морально. Поняв, как Илья реагирует, он давал ему ощущение, поразившее обоих в первый раз откровенности. Наполеон показывал себя, собой, всё то, что чувствовал от Ильи. Он был распят, разложен, переполнен тем, как растягивала его пробка. Наполеон чувствовал и давал то же самое Илье – то, как сильно он сгорает от невероятной заполненности. Он стоял перед Ильей, смотрел на Илью, давал себя Илье пока даже без единого соприкосновения. Наполеон возбуждался, уже не от пробки, а от того, что представлял в себе Илью, предвкушал его в себе. Наполеон иногда просто стоял, опираясь на руки и колени, чуть опустив голову и глядя на то, как меняется лицо Ильи, наблюдавшего за ним. Наполеон сжимал в себе пробку, соблюдая свой особый ритм, отражавшийся в его мимике, в полузакрытых глазах, в том, как его пробивает дрожь. Простата, уже возбужденная, увеличенная, на которую давила плотная масса пробки, посылала по телу ритмичные волны удовольствия, и Наполеон погружался в него постепенно, будто сходя в теплую воду. Когда Илья, иногда грубо от нетерпения, иногда нежно, когда хотел поиграть подольше, вытаскивал пробку, Наполеон уже не выныривал. Он послушно ложился на спину, раздвигал ноги и, замирая, ждал, пока Илья полностью вставит член. Широкая головка раздвигала уже растянутые мышцы, легко скользила внутрь, а Наполеон сжимался, запирая ее в себе, обтягиваясь вокруг крепкого толстого ствола, и после этого погружение в кайф было быстрым, но все равно бесконечным. Наполеон лежал под Ильей, принимая то быстрые, то мучительно-медленные толчки, движение его члена в себе, и смотрел, как под веками расплываются, как круги на воде, темные пятна. Наполеон иногда больно сжимал плечо Ильи, заставляя останавливаться, чтобы передышать безумное, колющее изнутри удовольствие. Наполеон готов был кончать на члене Ильи бесконечное количество раз, и почти добивался этого, раз за разом откладывая, отгоняя на безопасное расстояние оргазм. Он балансировал на самом краю, не срываясь, разгоняя удовольствие до невиданных размеров, а потом сжимался, заставляя себя и Илью замереть, и сжимал готовую рвануть пружину своих ощущений. Наполеон лежал, чувствуя, как больно хватал его за бедра Илья, как от длинных сильных пальцев остаются вмятые следы. Наполеон ловил темноту перед глазами, смаргивая ее. Наполеон старался не двигаться больше, чем было нужно, потому что каждое движение полосовало по нервам предвзрывом оргазма. Наполеон бесился от невозможности потрогать Илью, погладить Илью, просто коснуться, сцеплял пальцы на его шее в замок и не двигался, чтобы не провоцировать себя. Наполеон эгоистично наслаждался тем, как Илья трахает его, заполняет, заливает спермой внутри или снаружи, не ожидая ничего от самого Наполеона, позволяя ему кончать на своем члене. Только потом, спустя несколько минут и половину жизни, Наполеон приходил в себя. После оргазма каждое прикосновение казалось лишним, прогоняющим сладкую дремоту, заставлявшим тело сопротивляться почти болезненным прикосновениям. Но только не с Ильей. Тот лежал возле мокрого, полубезжизненного Наполеона, казавшегося себе сейчас ватным сгустком любви и неги, осторожно касался кончиком пальца раскрытой, болезненно растянутой задницы и обводил края ануса, щекотно и раздражающе. Наполеон дергал плечом, злился и шипел, требуя оставить себя в покое, но Илья настойчиво продолжал. Анус был слишком чувствителен, с лишком лишка, Наполеона прошивало дрожью, а раздражающая щекотка снова и снова била по нервам, звенела пустотой в яйцах. Наполеон был обезоружен, опасно размяк после оргазма, думал, что проще умереть, чтобы поутру воскреснуть. Но Илья заставлял его сжиматься, реагировать на щекотку, дышать все труднее. Наполеон знал, что все это только для его блага, но не-на-ви-дел сейчас Илью и его ог-ром-ный член. Илья задевал припухшие края, щекотал не в шутку, а специально раздражая его, заставляя смыкаться. Наполеон прятал лицо в подушку, убеждая себя не шевелиться, не говорить, не возражать. Илья делал все правильно, но это бесило. Лишние прикосновения – лишние проблемы с тем, что Наполеону снова его хотелось. Когда зад стягивался настолько, что в него мог войти только один палец, Илья отпускал Наполеона, шел в ванную и мыл руки, и возвращался с промоченным теплой водой полотенцем. Наполеон терпел, пока Илья обтирал его бедра и ягодицы, стирая остатки смазки и спермы, успокаивал зудящий анус. После этого обычно наступал покой, и Наполеон позволял Илье накрывать их одеялом, обнимать и давать ощущение заботы о себе. Илье это было нужно. А нужное себе Наполеон уже получал. Он знал, что назавтра проснется почти целым, почти нормальным, первую половину дня будет ходить, чуть морщась при неверном шаге, а к вечеру, идя на поводу у своих желаний, снова будет дразнить Илью собой. Это было нужно Наполеону, и за возможность снова получить в себя невероятный курякинский член, он взамен дарил Илье принятие его заботы. Ибо что есть любовь, как не уступки друг другу, думал Наполеон, засыпая без былого испуга от этой мысли.