Канун Рождества

      Микаса хотела закутаться в теплый плед и проспать пару ночей. Желательно, чтобы одна из ночей была рождественской — праздновать не очень-то хотелось, потому что ожидаемого расслабления перед грядущими выходными не было совсем, и, в отличие от Эрена, Микаса чувствовала себя подавленной. Хотелось чая и имбирного печенья — лучшего у Карлы, к которой они все равно не попадали; хотелось бесконечных рассказов Гриши о дальних странах — Эрен вроде бы говорил, что отец недавно вернулся из Монголии. Микаса сильно зажмурилась — до цветных пятен — и медленно открыла глаза: перед ней был все тот же рабочий стол, на монитор была прицеплена бумажка в форме звезды. Надпись на ней гласила: «Разобрать до Рождества». Что конкретно нужно было разобрать, Микаса знала, и это дело было уже сделано, но отрывать стикер тоже не хотелось. Она не спеша поднялась на ноги, прошла до ближайшего стеллажа, чтобы достать одну из увесистых папок, чтобы подшить в нее очередной документ. За окном уже было темно — девушка мельком взглянула на свое отражение в стекле, устало моргая и прижимая папку к груди. Тоскливо.       Здесь было безумно тихо: едва шумела вентиляция, гоняя воздух из одной душной комнаты в другую, звенели лампы под потолком, а за стеклянной дверью Эрен вешал в коридоре гирлянду, выглядя почти счастливым. Микаса улыбнулась, поправляя обернутый вокруг шеи красный шарф и отходя снова к своему столу, чтобы раскрыть на нем папку. Этот свитер с оленями, связанный ее и Карлы руками всего за несколько дней, стал приятным подарком не совсем на Рождество, и брат, натягивая на себя маленькое произведение искусства, радовался, как ребенок, улыбался во все тридцать два и долго благодарно обнимал Микасу. Хотелось, конечно, чтобы такое происходило почаще, но Эрен не был бы Эреном, если бы уделял больше внимания сестре, чем работе и учебе. Микаса едва заметно улыбнулась сама себе, закрывая кольца и водружая папку на место. Оставалось совсем немного до окончания трудового дня.       Она очнулась только через три четверти часа, когда на стол между ее руками, затянутыми в теплую темную ткань пиджака, встала чашка, от которой приятно пахло мятой и тимьяном. Пар едва различимыми клубами поднимался над поверхностью чая, растворялся в воздухе и дарил тепло — взяв чашку в руки, Микаса с наслаждением вдохнула поглубже запах, поднимающий настроение. Она взглянула на стоящего рядом Эрена с немым вопросом: «Зачем? И что за повод?» На что ответом ей было легкое пожатие плеч — он действительно не знал, зачем делает сегодня какие-то приятные мелочи для других, зачем подписался украшать весь офис, зачем теперь стоит здесь и наблюдает, как названая сестра делает первые неспешные глотки и расслабляется — опускаются поднятые в напряжении плечи. Она негромко благодарит его, кивает на вазочку с печеньем, принесенным коллегами, и делится той же самой кружкой: «Посидишь?» Конечно, слегка обидно, когда Эрен все же отказывается, проводит ладонью по темным гладким локонам — Микаса знает, чего ему стоит сдержаться и не взъерошить ей волосы. Эрен любит так выказывать свою привязанность. Он уходит совсем скоро, улыбаясь на прощание и обещая забрать ее через пару часов. Это не долго, если по-настоящему подумать, но Микасе думать не хочется.       Она проводит еще полчаса, помогая разгрести Саше завал с почтой и документами. Время скрашивается ненавязчивым разговором. Микаса не знала, действительно ли Брауз училась на психолога, но что-то такое в ней было: она умела слегка коснуться темы, развить ее, если Микаса не сопротивлялась — а если и сопротивлялась, то все равно невольно выкладывала все, что тяготило. При этом Саша оставалась жизнерадостной, хотя знала, наверное, предостаточно о каждом работнике офиса — хорошего или не очень — и никогда никому не открывала чужих тайн. Вот и сейчас Микаса невольно поделилась, что чувствует себя одиноко уже очень-очень долго. Эрен забегался, Армин сближается с репортерами и Эрвином, Жан — даже Жан! — отстал от неё, хотя он, наверное, был единственным, кто радовал Микасу, когда было совсем уж паршиво. Саша понимающе улыбнулась, пригладила волосы и вручила ей маленькую жестяную баночку, в которой что-то постукивало: «Ты ведь тоже отдаляешься от них, верно?» Не согласиться как-то не получилось — Микаса на автомате кивнула, с детским любопытством снимая круглую крышечку и вдыхая яркий и бодрящий запах коричных палочек: «Наверное, мне следует что-то делать для них». Аккуратные, но сильные руки забрали эту баночку, ставя около монитора ноутбука рядом с стеклянным шаром, в котором кружился искусственный снег.       — А что ты хотела бы сделать? — Микаса задумалась. Она посвящала всё свое время работе и сейчас не сразу смогла отрешиться от неё. Этой паузы Саше показалось достаточно. — Вы же встречаете Рождество вместе? А подарки? Ты уже приготовила?       Микаса медленно кивнула: уже упакованные коробочки для Эрена и Армина лежали у неё в спальне, дожидаясь своего часа. Она моргнула, прогоняя наваждение, и посмотрела на улыбающуюся подругу: «Вот и славно. Тогда проведите это Рождество как семья. Вы же и есть семья», — та приобняла Микасу за плечи, так обманчиво-наивно заглядывая в глаза. Если бы Микаса понимала, как это можно сделать.       — А Жан? Почему ты его отталкиваешь? — Саша не отставала, и, методично рассматривая и перекладывая бумаги, Микаса размышляла, что бы ей можно было ответить. Ничего, кроме правды в голову не приходило.       — Я должна заботиться об Эрене, — когда эти слова прозвучали вслух, Микаса вздохнула, опуская листы, которые держала в руках, на колени. — Я никогда всерьез не задумывалась.       — У тебя есть же какие-то свои увлечения, дела? Друзья, кроме Эрена и Армина? — Микаса тихо качнула головой, после поправляя выбившуюся из прически прядь.       — Я, правда, не задумывалась об этом. Эрен — самый дорогой человек для меня, и я не могу его оставить.       — Ты и не оставишь. Наоборот — новые впечатления помогут тебе расслабиться, и тебе будет чем поделиться с ним, чем порадовать, у тебя появятся силы, — Саша придвинула к ней наполненную в кулере чашку, от которой пахло Рождеством — имбирем и какими-то другими пряностями, теплом камина и цитрусом. — А еще, наверное, стоит дать ему больше свободы. У него есть голова на плечах, и он даже неплохо ей пользуется.       Микаса, почти прячась за стойкой, взглянула на брата, бодрым шагом покидающего кабинет Эрвина, и скупо улыбнулась, делая глоток чая.       — Так что насчет Жана? Обещаешь, что попробуешь познакомиться поближе? — Саша негромко рассмеялась, привлекая внимание Эрена.       — Секретики? — Он подошел, опершись локтями на стойку и усмехнувшись. Потом покосился на часы, виновато улыбнулся. — Мик, все в силе?       — Конечно, — она нашла в себе силы кивнуть, провожая брата взглядом до лифтов, а потом снова уткнулась в чашку.       — Эй, не хандри. И пригласите Жана. Ему тоже тяжко после отъезда Марко, а мы с Конни уезжаем в Лилль. — Саша, порывшись в пакетах под её столом, выудила оттуда шоколадку, положив перед Микасой. — Поделите с Армином и Эреном. Как в старые добрые, о которых ты говорила.       Чай был поистине вкусным, и Микаса ничего не ответила, с благодарностью глядя на надпись «молочный шоколад» перед собой. Саша действительно была волшебницей. Микаса стерла выступившую на глазах влагу, оставила на столе полупустую чашку и быстрым шагом направилась к себе. У нее тоже было кое-что, раз уж Брауз уезжала в Францию.       Она вернулась через пару минут, держа в руках маленький конверт. Райвель, которому Микаса приходилась дальней родственницей и с которым она толком не общалась, посоветовал лишь однажды посетить музей изящных искусств в Лилле, взял для неё после недолгих уговоров два билета: для Микасы и Эрена — и сказал, что будет ждать там после Нового года. Кенни, если что, найдет им троим место. Микаса торопливо объяснила, что выставка закрытая, но если уж Райвель сказал, то там должно быть действительно что-то стоящее. Саша счастливо улыбнулась, стискивая Микасу в объятиях: «Вот чего не ожидала, так это таких внезапностей. Обязательно сходим».       А Жана, будто по наказу Саши, действительно пригласил Эрен — уже стоя у лифтов, Аккерман слышала их разговор. «Да, наверное, оно стоило того», — думалось ей, пока лифт медленно полз от четвертого этажа к первому. Коробочка в ее руках блестела из-за маленьких глянцевых омел, будто рассыпанных на оберточную бумагу. Венчала подарок не слишком широкая красная лента. Не мог Жан своими руками сделать все так аккуратно, не мог — у них с Эреном одна беда на двоих.       Дом встречал их холодом и темнотой. Микаса зажгла свет, включила батареи и попросила парней растопить камин. Для празднования нужно было запечь цыплят, нарезать овощи, сделать пару салатов и достать приготовленное заранее тесто. Эрен любил рождественские пряники — это Микаса не забыла бы, даже если бы очень захотелось.       Жан через стену в шутку огрызался на Эрена, звенел бокалами и смеялся. Брат отшучивался, расставляя тарелки на застеленный праздничной скатертью стол — стук не заглушался гулом разогревающейся духовки. Кирштайн вскоре вернулся на кухню, поинтересовался, чем мог бы помочь, и занялся мытьем овощей. Микаса чувствовала на себе его взгляд, пока смазывала цыплят маслом, смешанным с травами, пока аккуратно выкладывала в противень картофель — невольно вспоминалась Саша, восторгавшаяся ее рецептом индейки с картофелем и прованскими травами — и пока ставила это все в духовку. Она обернулась на застывшего на месте Жана, протирающего уже давно сухой помидор, неспешно сняла перчатки и спросила: «Ты полируешь его?» Жан, спохватившись, отвернулся, принимаясь резко протирать оставшиеся овощи и резать их, выкладывая на поставленное Микасой рядом блюдо. Ее взгляд непроизвольно смягчился. Может быть, Саша действительно была права.       В четверть девятого приехал Армин, счастливый и с деревянным ящичком, от которого пахло так же, как в доме в принципе: кардамоном, гвоздикой и яблоками, имбирем и корицей. Микаса взглянула на узоры, выведенные на подаренном печенье Анни, фыркнула про себя и вернулась на кухню — пряники уже можно было доставать и вручать Эрену для украшения. Главное — проследить, чтобы не успел съесть все в процессе.       А он и не успеет — Микаса выгоняет всех с кухни, приносит цыплят, Эрен наполняет бокалы вином, от которого отказывается Армин, мол, ему нельзя, и все в общем-то проходит хорошо. Микасу отпускает это гнетущее чувство одиночества, особенно когда ее целует в висок Эрен, благодарящий за такое теплое — она этого почти не чувствует — Рождество, когда Армин ненадолго заставляет ее уткнуться в плечо, улыбаясь и поздравляя с их по-настоящему семейным праздником. Жаль, правда, что им не по десять, что они не сидят сейчас за столом в домике Карлы и Гриши и не ждут с нетерпением волшебства — как ночью по коридору от крыльца пройдет кто-то массивный, положит под елку подарки и исчезнет без следа. Они теперь сами себе волшебники, думает Микаса, разворачивая коробочку, полученную от Жана, час спустя.       В их старом доме горит камин, и верхний свет потушен, а Эрен придвигает ближе к Жану фотоальбом с заботливо распечатанными семьей Йегер фотографиями, взахлеб рассказывает о Рождестве, которое они провели у друзей в Исландии семь лет назад. Жан слушает внимательно, плохо скрывая своё желание иметь такие же яркие впечатления. Микаса признается себе, что тоже хотела бы испытать что-то такое, о чем можно было бы вспоминать долго-долго. Она наконец разворачивает оберточную бумагу, находя внутри небольшую серебряную подвеску на цепочке. Она приглядывается к вязи узора, узнавая в ней гордиев узел и невольно вспоминая значение символа. Сложные обстоятельства, задачи, да? Микаса едва заметно улыбается, не заметив, что внимание Жана переключилось на неё. Она выуживает кулон из коробочки, аккуратно держа цепочку между указательным и большим пальцами, открывает старинный замочек и надевает украшение на шею. От неё, конечно же, не укрывается, что это серебро не новое, только купленное в ювелирном, что у него есть своя история, и Микасе интересно ее узнать. Уже потом, когда Эрен устает вещать, а Армин почти отключается рядом с ней на диване, Микаса отправляет брата и друга спать, а сама уходит за чаем на кухню, сопровождаемая Жаном.       — Тебе понравилось? — Микаса поначалу не оборачивается, позволяя гостю подойти ближе. Он не пытается к ней прикоснуться, ни обнять — ничего — и Микаса тихо кивает, переводя взгляд на Кирштайна и замечая его растерянность.       — Понравилось. Это же фамильный кулон? Почему ты даришь его мне?       — Я люблю тебя, — Жан наедине почти не тушуется, говоря о своих чувствах прямо и так же прямо глядя в глаза. Только теперь он проводит пальцами по коже рядом с кулоном, снова поднимает взгляд и улыбается. — И я рад, что тебе нравится.       Микаса думает, что это не ответ, но спрашивать снова не хочет, наливая чай в две чашки и протягивая одну Жану. Она стыдится того, что не может ничего подарить в ответ — что бы она ни утверждала, за почти год в издательстве Жан стал ей дорог, пусть и не совсем так, как он хотел бы. Микаса все же просит рассказать, откуда у него взялась такая вещица, и не получает отказа — они возвращаются в зал, где Жан снова садится на пол, спрашивая разрешения прислониться виском к коленям девушки, а потом начинает говорить, и Микаса теряет счет времени.       — Мать говорила, что ему уже лет двести, хотя мне не очень в это верится. Какой-то из моих далеких бабушек подарили этот кулон на помолвку, и с тех пор он переходит либо от матери к дочери, либо от свекрови к невестке. Не пугайся, я никогда не понимал этих традиций. Мать отдала мне кулон, решив, что я рано или поздно найду девушку, которая действительно заставит задуматься о значении символа. Я задумался. И отдал тебе. — Жан прикрывает глаза, уже чувствуя, что усталость этого дня медленно, но верно заставляет его засыпать. Он разлепляет веки, перемещается на диван, чтобы хотя бы задремать не на полу, и совершенно внезапно чувствует, как к его плечу прислоняется Микаса. — Все хорошо?       — Конечно, — она смотрит задумчиво на свои ладони, замечая сегодняшний мелкий порез. Может, из-за Сашиных документов? — Но, Жан, фамильные ценности — это не те вещи, которые можно отдавать первому встречному.       — Ты не первый встречный, Микаса. — Она не успевает запротестовать, когда Жан наглеет настолько, что обнимает ее, ложась на спину на диване и заставляя ее лечь сверху. Вопреки здравому смыслу, протестовать не хочется, и девушка затихает, подкладывая под ухо ладонь и слушая через нее глухие удары сердца и дыхание.       — Тогда, наверное, все действительно хорошо. — Ладонь Жана поглаживает её спину, другая — аккуратно придерживает плечи, и эти монотонные движения, стук сердца, потрескивание поленьев в камине усыпляют, и Микаса не сопротивляется, только напоследок слегка приподнимая голову и заглядывая в подернутые пеленой сонливости глаза Жана. — С тобой спокойно.       Жан едва слышно усмехается, поднимая ладонь и проводя ей по темным гладким волосам: «С Рождеством. Засыпай». Микаса укладывает голову обратно и снова вслушивается в биение сердца.       «С Рождеством, Жан».