Грезящий

Темно-синее полотно потолка усыпано звездами. Сотни свеч взмыли ввысь и, краснея, застыли, будто смущаясь перед ликом Вечности. Вечности, пусть налет облаков и делает ее слегка обыденной, приземленной. Забавная кареглазая девочка рядом восторженно твердит, что Потолок Большого Зала – именно так, все с больших букв, и никак иначе, судя по интонациям ее речи, - отражает настоящее небо, в любое время дня и ночи, но ее никто не слушает. Да и это не так. Погоду – возможно, но звезды, под которыми мы, не отсюда, хотя и все те же, так уж похожи. Колдовские, они множеством лун назад уносят нас в прошлое. Те самые звезды, что встретили Основателей, и, быть может, освещали путь и Им... Я не могу оторваться от их призрачного света, а суету из детей вокруг уже привлекло что-то еще. Пусть, чудо из чудес, но все мы стремимся к чему-то новому, это в нашей природе, это естественно. В конечном итоге, чудо может затаиться в любой вещи, даже самой обыкновенной, так зачем удивляться ей больше, чем положено? Главное, чтобы было ново. И никто не задумывается, что настоящим чудом является… Жить. А ведь и у жизни тоже есть свой срок... И сидит где-нибудь низенький полноватый человечек, с залысинами и пыльной проседью на висках, в темно-синем костюме, испещренном чернильными кляксами-звездами. Перебирает перед светом знакомой смущенной свечи разномастные папки, открывая их лишь на миг, чтобы сравнить с вызубренным, уставным, но одному ему известным «положено» и распределить по двум стопкам, с названиями: «Срок чуда истек» и «Истек жизни срок». Странная параллель, чудной из меня философ. Но так интересно… Там, где бы ни было там… От чего зависит цифра «жизнь», и есть ли норматив-пропорция с количеством чудес на жизнь одного человека? Я не боюсь, что мне не додадут моего чуда, и своего – не отдам… Но вот вдруг его будет слишком… больше? Оставят ли мне это самое «больше», или выяснится, что был исчерпан лимит? Что… за ним? Быть может, за теми, кто потратил свой трафик, и приходит Смерть? Тогда моя – где-то рядом… Из путанной сумятицы мыслей меня выводит уже знакомый голос дамы в почтенных летах. Минерва МакГонагалл, кажется. Заместитель директора, преподаватель. Любопытный магический шлейф… Она первой встретила нас, первокурсников, в замке, и сейчас призывает к тишине и спокойствию, попутно пытаясь выстроить из нас что-то вроде шеренги, бочком к преподавательскому столу. Не так-то просто усмирить толпу эмоциональных и восторженных ребят, но ей это, видимо, удается, так как гнетущее чувство, до сих пор преследующее меня в толпе, наконец-то спадает и даже становится легче дышать. Слово берет Директор школы, а я, пользуясь возможностью, прикрываю глаза и стараюсь освободить свои мысли. Мне видится горделивая длинноусая серая кошка, на манер мантии завернутая в клеенчатую шахматную доску, накрывшая лапой птичье перо в чьих-то лощеных руках. Пронзительно мяукающая, будто ликующая: «Поймала!» - и совершенно не замечающая ни ниточки, приделанной к перышку, ни ведущей ее за нос руки. Тренированное воображение дорисовывает к первовиденному множество деталей: левое ухо не совсем целое, будто надорванное, под импровизированной одежкой налипли клочки линялой, отволгшей шерстки. Шахматные фигуры, будто блохи, хаотично скачут по полотну рисованной доски… Мгновение – я и сам будто переношусь на эту странную доску, и нет больше ничего кроме этой доски. Я пока еще и не фигура, но и не пешка, и цвет мой, мерцающий, еще не определим; я – это я, от кончиков пальцев до вихрастой макушки, не отформатирован, не признан, нарушаю порядок, выбиваюсь из общей колеи.… Черные, белые пешки, завидев меня, бросаются в рассыпную, но фигуры, сошедшись плечами к плечу – сплошной непрошибаемый монолит. Я зачем-то тяну руку к мирно стоящему в отдалении Офицеру. Отстраненно-скучающий, с прямой как палка спиной, но вопреки этому забившийся на самую дальнюю угольную клетку этой странной, не квадратной доски, больше походящей на множество наложенных друг на друга и под разным наклоном многоугольных звезд. Как и я - ни белый, ни черный, он не от этого мира. Что он забыл здесь? Он - неучтенная фигура? Иль чей-то тайный козырь? Эмм, Джокер? - как жаль, что я не сторонник карточных игр… Быть может, наблюдая, он кого-то ищет? Или выжидает удачный момент? Да, пожалуй, мне просто не хватает его уверенности и хладнокровия, в этом разгадка моего подспудного желания. Он замечает меня, взгляд – острый, пронзающий, направленный в разум, тревожащий смутными страхами душу. И глаз не отвести, не сморгнуть в оцепенении… Так смотрит змея, что готова к броску. Ну что ж, пусть укусит. Жгучим заинделым ядом по венам – я уже предвкушаю спокойствие. Тише, тише… Ну кто там поет на фоне?! Мои мысли чисты и свободны, мир вокруг - пустота, все ничтожно. Остались только он и я, да шахматная клетка. Нет, я не дотронусь, а просто предложу ему свою руку. Мне нужно, нужно… И я уже чувствую острую хватку на пальцах… Большой зал взрывается гвалтом вскриков и аплодисментов, пробивая возведенные мною щиты. И перед тем как вернуться в реальность, я успеваю заметить, как все фигуры возвращаются в строй, выстраиваясь в две зеркальные, идентичные друг другу шеренги. Знакомый Змей вновь одаривает меня пристальным взглядом, размыкает, слегка кривя, свои тонкие губы. Он шепчет: «Не время», - и, чуть колеблясь, все же начинает пробираться в ряды фыркающих, одиозных и таких «непогрешимых» белых, на ходу мимикрируя одеянием под слоновую кость, по текстуре все же более темную, чем та, в которую облачены окружающие. И я знаю, что на все их колкости, тычки и плевки в спину он ответит сполна, просто выждав. Злопамятен. Непредсказуем. Двойственен. Он привлечет внимание, пусть и не дурашеством да шутками - что ему не к лицу, к чему-то одному, что будет резью в глазах, и развяжет себе руки, тем же - скроет. Точно, шут-Джокер, кто как не он. То и забавно, что французы своих слонов-офицеров именуют ни как иначе, как «fous» - шуты… Оглядываюсь в последний раз. И среди черных, и среди белых все еще пустуют места офицеров «при королеве», клетка пешки перед белым королем так же свободна. И если первые два, как я уже понимаю, отведены одной и той же такой неоднозначной фигуре, то последнее место… уготовано мне? Пешка, что реже всех доживает до конца партии, одной из первых она поступает в расход, еще в дебюте, падая в многоходовых комбинациях хитромудрых королей. Как правило, ей никогда не дойти до последней линии на прямую, не стать полноценной фигурой в этой бесконечной борьбе за влияние, центр. И уж тем более пешке не стать Королем. В прочем, как и любой другой фигуре. Я не хозяин своей судьбе, но это для меня не новость. Как и прежде - остается только как-то выжить, с надеждой урвать на будущее для себя более благоприятный расклад, другую стоимость, иную изначальную роль в уже новой партии с иными действующими лицами. Может быть, там, дальше, на жизненном балу мне перепадет и королевская корона… А может, по окончании партии, все же стоит попытаться вырваться за предел чередующихся клеток и выбрать для отражения своей жизни какую-то более спокойную и мирную игру? Надменный черный Ферзь в платиновой короне, будто прочтя мои мысли, перстом указывает на полупризрачную слоновью пешку на своем фланге и, расплываясь в сотнях теней, отвоевывающих картинку перед моими глазами, белозубо ухмыляясь, кивает мне на прощание… Выбор? Уже хоть что-то. Пожалуй, местечко этой пешки мне нравится больше, оно теплее и уютнее, хоть позади пока зияет пустота, а главное - в стороне от классической «передовой». Но за это место еще придется повоевать, вопрос – какой ценой, да с кем… Только бы черные в противовес белым не разыграли Сицилианскую защиту*, а то ведь все окажется напрасным… В конечном итоге, не так важна сторона, как то, что я хочу просто выжить. Кто-то грубо толкает плечом, и я окончательно сбрасываю наваждение. - Эй, ты чего, заснул? Сейчас же будет самое интересное! – Вот так всегда: после мира грез, любая фраза, даже произнесенная шепотной речью, звучит просто оглушающе, и я еле сдерживаю себя, чтобы не поморщиться. Или этот рыжий просто такой шумный? Мысленно прокручиваю его слова еще раз, чтобы попытаться определить, что ему от меня нужно… Ах, да… В реальном мире же еще распределение… и как подтверждение: - Тот, чье имя я назову, выйдет вперед, и я надену ему на голову Распределяющую шляпу. И она определит Вас на факультет, - как странно… Как неправильно и непривычно кошачье мяуканье сливается во вполне ясные для разума слова… И не менее странно видеть кошку, которая заглядывает в по бутофорски огромный свиток, чтобы прочитать там что-то. - Аббот, Ханна! - А вот и первая в списке. Откуда-то из середины строя первокурсников отделяется пухлощекая девчушка, с выражением полнейшего замешательства на лице. Медленно, лилипутскими шажками, будто пристраивая стопы одну к другой, она подбирается к трехногому хромому табурету, и замирает, опасливо косясь на старую, пожеванную молью пусторотую шляпу. Оно и понятно – первым перед неизвестностью всегда тяжелее, а каких только баек не довелось услышать по поводу распределения и в поезде, и уже в школе, часть из которых весьма умело была подогрета местными приведениями… как и ненависть к одному из факультетов. - Садись-садись. Чего бояться? Ну не съест же она тебя, - шепчу ей, когда ее глаза, переходя от одного лица к другому, цепляются за мой взгляд. Девчушка робко кивает – неужели услышала? И действительно садится на табурет. Краешком, будто чуть что – а ее след уж простыл. Шляпа еще только опускается на ее макушку, а сам я уже точно знаю, чей факультет станет домом ей на будущие семь лет. Догадываюсь так же и о ее анимагической форме, а то, что талант в превращениях у нее есть – тут бесспорно. - Хаффлпафф! Ну, собственно, и вот. Ведь такая гармония магических потоков, характера и разума наблюдается только здесь. Хаффлпаффовцы встречают свою новенькую шквалом добротных аплодисментов. В том же духе полного согласия между решением шляпы и моим виденьем проходит распределение еще несколько студентов. И я уже было успокаиваюсь, и отбрасываю скребущиеся сомнения, как на трехногом коньке-горбунке оказывается приметившаяся мне кареглазая девочка, почемучка-наоборот. Гермиона Грейнджер. И тут я понимаю: началось. Нет! «Судьбоносное решение…. Иди. Все определено. Это Судьба», - совсем рядом повизгивают, ликуют чьи-то демоны, а тени вновь взывают, застилая все перед моими глазами. По накатанной наклонной… - Гриффиндор! «Остановись! Постой!» – хочется кричать мне, да вот только дыхание сперло. И меня снова затягивает в водоворот иного мира, выплескивая в такие знакомые ледяные пальцы-сети. В их прикосновении нет ни заботы, ни уюта, но, когда они ложатся на мои виски, дурнота уступает ощущению ничем не скованного полета. Я размыкаю глаза, чувствуя приземление, но все еще сохраняя в теле ощущение легкости. Тихим шагом ступая вперед, толкаю до последней щербинки знакомую дверь. Кабинет. - «Входи теперь, - скажет Тот, - ради чего ты пришёл?» И я отвечу: «Я пришёл и проделал путь сюда, чтобы моё имя было объявлено богу». Тот скажет: «В каком ты состоянии?» И я отвечу: «Я, даже я, очищен от злых недостатков, и я целиком свободен от проклятий тех, кто живёт в свои дни, и я не из их числа»*. – Вот, он увидел меня. Он смыкает уста и сворачивает свое чтение с легкой, но угадывающейся тенью улыбки. Нет, капризно отмечаю я, с какой-то обидой. Все это подстроено. Он – гораздо раньше увидел… Я прикрываю дверь, чтобы через его призрачный силуэт стали ярче виднеться язычки пламя в камине. Так он – живее. Живее настолько, что действительно принадлежит мне привычному миру, с его креслом и маленьким столиком, полным диковинных книг, на котором на одну стихийно светящуюся сутру стало только что больше. - Сейчас я запечатаю свой свиток папируса. Я запечатаю его для себя, для тебя же он будет открыт. Почерпнешь что-то новое? В нем описано многое, а может он чист. Что-то - из двух, а может и неразрывно. Деление - есть черта. Да, хочу сказать, да, я помню. Черта отражает только того, кто ее проводил, несмотря на текстуру бумаги. Как и помню сотни, тысячи истин, которым ты меня не учил. - Только тебе решать, можно ли изменить предначертанное. Только тебе решать, что будет написано. Только тебе решать, стоит ли вкладывать в это смысл. Только тебе решать, что стоит сделать. Только тебе решать, во что верить. Есть вещи, которые стоит сделать, равно как и те, которые стоит только оставить на откуп вере. «Только мне решать», - повторяю за ним, чеканя свой шаг, приближаюсь все ближе. - Я верю в ничто и не верю во все. Когда, прогуливаясь по выбранной дороге, я в очередной первый раз вижу надпись «Верь!», каким- то варваром оставленную на обочине, - я буквально чувствую в себе волну приподнимающейся, подстегивающей веры. Веры в себя, но не веры в приписанное тем же шрифтом ниже – «Создателю». Но этот выбор не твой, - и тут я понимаю, как я заблуждался: не я, а Он смотрит сквозь меня, пытаясь поймать отсветы каминного пламени. - Я же просто листаю страницы кем-то сожженной Книги… Легкий толчок, прикосновением в грудь, к самому сердцу, что теперь бьется тише. Пламя режет глаза… Пламя… Та книга – это ведь… я? Сглатываю непрошенные слезы. Это все свет… его блики виноваты. Просто слезятся глаза. - Паркинсон, Панси! - Слизерин! – однако, я выпал. Но чувствую себя способным перенести все спокойнее, гораздо спокойнее, пусть мой дар давит и бьет как в набат, видя очередную не состыковку. Я удержу свою маску, какая бы буря не взвивалась внутри. «Давай… Еще одна… Там твое место… Знай свое место… Танцуй на углях… Иди…» Замолчите! Вы, кто же вы, чьих демонов я постоянно слышу?! Слепо озираться по сторонам, как котенок, увы, бесполезно. Лишь бы не выдать… Страх? Мысли? А может, им - самого себя? Как все глупо… - Поттер, Гарри! И все же застигли врасплох, неровен мой шаг, спотыкаюсь. Эта мантия, с непривычки, мне все же слишком длинна… - Ну, иди же, Гарри! Увереннее, - подбадривают сразу в несколько голосов, среди которых отчетливо слышу ту девчушку, с хаффлпаффа. Да, "Гарри", иди. Демоны тоже зовут. И вот, шляпа стремится к моей голове. «Здравствуй». Расплывчатый образ. Первородная, бесплотная дымка, застывшая каплей серебристой росы; сочная голубовато-полынная и такая призрачная листва, колышущаяся будто бы под ветерок. Это… Душа? Или все же… вещь. С отпечатанным слепком сознания. Да. Так думать вернее и проще. Журчащий голосок-ручей брызгами слов ниспадает по скалам сознания. На пологом бережке, на песке, звуком отливаются еле заметные знаки: «Слизерин или Равенкло? - Много всего, волен выбор. Чаша из снов вновь стоит на стекле, Горькую долю ты выпил. Путь твой тернист, но приносит ответ, Но ведь его и ищешь. Как мотылек дрожишь тенью от свеч, Но подлетев - сгоришь…» Но что это? Красные, черные, желтые скальпельно-тонкие нити. Натянешь чуть больше – не порвутся, но оставят багровый, незаживающий след на вмиг потеплевшей щеке. Они обволакивают, душат это некогда светлое нечто, вгрызаясь в его слабо мерцающее сердце. Сердце… Неужели принято добровольно? Осторожно отпускаю свою силу, пытаясь испытать, определить, прощупать. Красные, черные – все же не так прочны, скорее, былое… Да и от красных, не смотря на кровавый, тревожный оттенок, практически не исходит вреда, скорее – ограничение. Черные же слишком похожи на застарелый липкий страх. А вот лимонно-желтые – относительно новы, и эти нити – шепчут, смеются, рокочут, поют. Так вот что… Откуда демоны… Нет, неужели… Знакомым клейко-сладким холодком они так и тянутся и ко мне. Вязкий приторный вересковый мед-сироп, а я – всего лишь глупая мошка на фоне. Господин Директор, вы ли это? Вновь ли? Сбрасываю наваждение. Кажется, никто не заметил. Правда или чужая, навязанная воля? Интересно, что победит. Там… Мне показалось, что она все же хотела бороться. Но это скорее пугает. Она… что-то знает? Что же будет со мной? «Так… что я вижу! Трудно, очень трудно… Хотя… Смелость, много отваги, храбрость, благородство, ух! Аж дух захватывает! Однозначно, да, однозначно. Твое место…» Стоп! А как же та песня? Видимо то, что я видел и слышал, было отголоском усталости. Мысленно усмехаюсь - ломать себя ведь тоже нелегкий труд… «Comprimerо!*» – Грр… Грр… «Гриффиндор? Ложь. Впрочем, на что и надеялся? Знал. Продажная ты тварь, вот ты кто, Энна́я», - может, не зная всех следствий и мотивов, в словах и погорячился, но это, предсказуемо приведшее ее в раздражение, дает мне лучшую возможность прочувствовать ее. «Как? Что? Ты говоришь со мной?! Откуда ты знаешь, как меня…» За всей этой словесной мишурой я различаю только одно значимое, но так и не произнесенное: «Помоги мне». Совершенно искреннее, так и светящееся надеждой. Надеждой на избавление. И да, действительно, – сплошная обреченная усталость. Ну и что же мне с тобой делать… Я не страдаю альтруизмом, хотя и в помощи не отказываю. Начнем, пожалуй, с главного. С себя. Важно быть последовательным, правда? «Renovatio!* Obliviate visio Potter! Энная, ты решила распределить Гарри Поттера на Равенкло. В Книге Хогвартса сделаешь запись, о том, что данное решение основано на наличии аналитического склада ума, с весьма образным, нетипичным мышлением, которое сформировалось на фоне недостатка в прошлом ресурсов, особенно – книг или людей, которые могли бы ответить на вопрос или просто поделиться информацией. Сложилась определенная компенсационная модель: о чем не знаем, то – домыслим, что впервые прочтем, увидим или услышим – тому не поверим, пока не проверим. Упомянешь богатую фантазию, переходящую в фантазерство и приукрашивание своих поступков, что пригождается в рисовании, к которому у данного учащегося – талант. Так же упомянешь про довольно сильное врожденное любопытство, которое, однако, в жизни резко сглаживается за счет неуверенности в себе и растерянности, вплоть до ступора в критических ситуациях. Поэтому и реализуется в основном за счет книг, - а вот тут мне прям самому стало интересно, какую литературу узнавший об этом директор мне подсунуть порешит. – Можешь уточнить, что студент так же восторженно отнесся к открывшемуся перед ним новому миру, о котором ранее даже не подозревал. Он очень хочет добиться чего-то, чтобы занять здесь свое место, а для этого уже готов броситься в ближайшую библиотеку, если таковая тут имеется, чтобы как можно быстрее изучить и познать все новое. Уже мечтает стать лучшим учеником этой школы. Не забудь поставить акцент на боязни перед сближением и со взрослыми, и со сверстниками. Примерные данные об осмотре и оценке твоим Взором я перенесу тебе ментальным образом. Скорректируешь свой стиль и заполнишь нужные графы сама – не мне тебя учить, после чего образ удалишь. И главное, подчеркну еще раз: данный учащийся ни какими особыми талантами из общей массы не выделяется. Reservaro!*» Так, впечатление для директора и его приближенных мы составили и сохранили. Надеюсь, они там несколько раз задумаются теперь, прежде чем делать из меня героя. И ведь почти не приврал, но расставил нужные акценты. Тихий серый трусоватый мышь-одиночка, которому не чуждо некоторое тщеславие, занятый или чтением, или рисованием... Аккурат все то, чего в людях сторонится Директор - ничто так не отпугивает, как слепок с прошлых нас. А теперь можно оставить парочку подарочков. Или, принимая проще, неожиданностей. В наследство приемникам и потомкам, так сказать. Должен же я оставить свой след в истории… Ой, что-то не туда меня занесло… Не туда. Да и следить нам лишний раз ну никак нельзя! Непозволительная роскошь. В общем. Как же хорошо, что я все же дочитал тот занудный манускрипт со старыми легендами и приданиями об Основателях! «Взываю к тебе, взываю к твоей памяти! Услышь меня, сестра Годрика! А услышав, собери букет трав и цветов, что благоухают на восточных лугах Хельги, да возвращайся домой. Вплету их свежесть в твои пшеничные локоны, да украшу венком, что из полыни, тысячелистника и лимонной мелиссы был Салазаром сплетен. Теперь просто слушай, как сказку Ровены. Твой выбор дарует надежду, помогает познать себя, найти близких людей и определяет грядущее. Ты разложила оставшиеся травы перед своими коленями. Да, все они сочны и прекрасны, но не спеши тянуться за шелковыми лентами. Прислушайся к себе, к биению своего чистого сердца, вспомни, кому что милее. Тогда они станут лучшим подарком твоим драгоценным и таким взрослым друзьям, светом твоей вечной юности. Вспомни. Никто не имеет права влиять на твой выбор. И никто не вправе его изменить. Ну что, уже решила? Я вижу все, да. Сочный сладкий клевер и огромные красные маки - твоему озорному братцу. Душистые чабрец и мята - хитрецу-Салазару, который ценит внешнему виду пряный запах и полезность для отваров и зелий. Ромашки и астры - для вечно сомневающейся усталой Ровены, пусть хоть гадания на них помогут ей в чем-то определиться и поймать, как последний лепесток, ускользающий смысл. Лютики, зверобой и одуванчик – маленькие солнышки для Хельги. Ты молодец. Все очень красиво». А теперь… «Memori!* Appellatio!* С этого момента, при любой попытке директора или кого-либо еще на тебя повлиять, ты начнешь распевать веселящие частушки, как брат твой Годрик учил. При попытке изменить ранее принятое решение, ты задымишься. Если это все же будет принудительно произведено, ты сгоришь в руках того, кто тебя держит, при желании возродившись с пеплом феникса через год. И этот выбор – за тобой». Жизнь – жизни. Но иногда, как бы ни была страшна, только Смерть дарует нам освобождение, а вместе с ним - свободу и покой. И по-своему она – тоже чудо. Последнее данное живому чудо. Хотя, какие смерть и жизнь для артефакта? Пусть и с подселенным в него отпечатком души... «Ну, так что же ты молчишь, о, мудрая шляпа?» «Там, за весной, где-то бродит другой, Путь из-за Грани он ищет. Здесь же изгой, обескрылен рукой, Что кладбищенский вереск колышет. Ближе – седой, речью сладкой насквозь, Пустошь надгробием полнит. Призрак уйдет, сбив свечу вскользь, На вечность уснет тот, кто пламя погасит…» «Что? Подожди… Как мне это понимать?» «Как, что… Ах, да… Поздравляю, молодой человек, вы пополнили список шляподумов. И моим вердиктом будет…» - Слизерин! Что?!! Тишина. Просто восхитительно оглушающая тишина. Как раз самое оно, чтобы подумать. Только мыслей нет. Пустота. Неужели сам себя перемудрил? И я пытаюсь выцепить хоть что-то. Вот, кажется, я услышал, как с треском упало несколько челюстей со стороны преподавательского и золотисто-красного столов… Теперь подняться, и под завесой зубного скрежета, как ни в чем не бывало дойти до пристанища моего нового Дома. Та-да-да-да. Рейс «Гарри Поттер», прибывающий за слизеринский стол из аэропорта недо-Равенкло на чистом автопилоте совершает посадку на скамью, используя вместо габаритных огней уже знакомого по поезду блондина и какого-то слишком загорелого парня. У меня создалось впечатление, что эти двое отчего-то не хотят сидеть слишком близко друг к другу, и место моего приземления - что-то вроде буферной зоны между ними. Самое оно для потрепанного в мертвой петле разбившихся надежд на относительное спокойствие авиалайнера. Улыбаюсь своим мыслям и сидящей напротив полноватой девочке-брюнетке, киваю фыркающим парням. - Привет, я Гарри. Гарри Поттер. - А я Панси Паркинсон. - Нотт. - Потти, а чего это шляпа на тебя рычала? - Рычала? Честно, не заметил. Не выспался, – и, приближаясь губами к самому уху блондина, - но, кто знает? Ведь, похоже, она не последняя, так? И в этот момент, чувствуя на себе прибойную волну испепеляющих и недоумевающих взглядов, и ловя понимающие улыбки, возможно, будущих друзей, я понимаю… Шалость удалась! Играть так играть, пусть и с измененными условиями.