Мгновения боли

Раньше он был для меня всего лишь объектом удовлетворения желаний. А теперь, в последние секунды его жизни, я любил его.» © Поппи Брайт «Изысканный труп»

Он слышит песни Зимних Фонарей. Сквозь шелест листвы в Рыбацкой Деревне, сквозь трупный смрад, сквозь каменные своды пещеры. Как они очутились здесь, в забытом сне умершего дитя Великих, никто не знает, никто даже не пытается узнать. А те, что рискнули, уже никогда не увидят разорванное пополам небо и не вдохнут отравленного воздуха чьей-то несбывшейся надежды. Брадору нравятся их голоса. Они помогают создать атмосферу, наполнив скорбью чью-то безвременную кончину. Снова и снова. Где бы ни прозвучал его колокол, он всегда сопровождается пением, чтобы жертва знала, насколько этот мир резонирует со смертью, что несёт убийца на своих плечах. Его одежда затвердела от пролитой крови. Его глаза застилает пелена слепого долга перед Церковью. Он сам — воплощение Кошмара. Поэтому, спасибо Фонарям за аккомпанемент, за вой с того света и за колыбельную. Колыбельную для Саймона. Брадор бережно держит его на руках. Потерявший много крови, охотник уже не слышит колокол, но готовится к повторению уже приевшегося цикла. Брадор знает, что Саймон почти сдался. Поэтому не хочет его отпускать. — Церковный закон гласит — тайны всегда должны оставаться тайнами… — шепчет убийца, вытаскивая из рваной раны на животе лучника какую-то мелкую плотоядную морскую тварь. В стоячей воде пещеры их много, они одержимы кровью и готовы наброситься на угощение, не жалея своих сородичей и себя самих. Брадор чувствует, как их скользкие тела вьются у его промокших штанин, заползая в карманы и дыры в одеянии. Они похожи на червей с острой россыпью зубов в маленькой пасти. Падальщики, опьянённые кровью, будто охотники, вышедшие в Ярнамскую ночь под Красной Луной. — Второй Церковный закон — никогда не сомневайся в воле Церкви. Брадор прикрывает глаза и прижимается щекой к щеке Саймона, мокрой от воды, крови и слёз. Скоро болевой шок пройдёт. Скоро он уснёт и проснётся у тусклого фонаря в темноте Часовни, чтобы снова бежать в темноту, прорубая себе путь до Зала Исследований. Снова и снова. — Ты слышишь песни Зимних фонарей? Саймон открывает глаза, и Брадор привычным движением разматывает бинты, чтобы охотник узрел открывшийся его взору безумный пейзаж. Романтику момента нарушает лишь вонь гнилой рыбы, но к этим запахам в Кошмаре привыкаешь. Кровь. Мертвецы. Паразиты. Кос. Проклятие, которым наделён каждый из них. — Убей… меня. Саймон бледнеет. Брадор поддерживает его жизнь, то и дело вливая в него очищенную кровь из грязного пузырька — такого количества недостаточно, чтобы рана затянулась, но вполне подходит для пытки. Боль притупляется, становится легче дышать, но холод и дурман приносят невыносимые страдания. Кожа становится слишком чувствительной, а иные ощущения обостряются. Обоняние. Слух. Зрение. Их личное безумие. — Нет, Саймон. Ты должен жить. Я не хочу просыпаться вместе с тобой и снова звонить в Колокол, дай насладиться моментом нашего единения. Брадор целует его шею. Забирается длинными пальцами под камзол и то и дело погружает пальцы в рану, отгоняя падальщиков. Тело Саймона, его плоть и кровь, всё сейчас принадлежат его убийце, который знает каждый шрам на его коже и каждую морщинку на его лице. Саймон устал. Он хочет проснуться в другом месте, в другое время, при других обстоятельствах, и Брадор это прекрасно знает. — Убей меня. Умоляю… — повторяет охотник, и убийца лишь целует его в приоткрывшиеся губы, чтобы вкусить крови и ощутить тёплое дыхание. В такие моменты ему кажется, что они ещё живы, а Ярнам не пал под гнётом безумия и бессмысленной резни. Он мысленно возвращается в прошлое, где сон и пробуждение ещё имеют хоть какое-нибудь значение. — Ты слышишь песни Зимних Фонарей? — спрашивает Брадор вновь, представляя, как своды пещеры обрушиваются на них. Как острые панцири разрезают их плоть, а камни, вперемешку с галькой, ломают кости. Тогда они бы проснулись одновременно. Один — навечно в келье наедине с тишиной. Второй — в кровавой реке среди вопящих мертвецов. Саймон хватает ртом воздух. Брадор снова вливает в его глотку кровь, и охотник захлёбывается ей, хватая убийцу за руки и кашляя. Кашель с такой раной — это больно. Приходится признать тот факт, что Саймон безумно красив, когда умирает. Он делает это вкусно. Каждый раз, как в первый. И Брадору нравится находить новые места в Кошмаре, где можно Кровопуском пригвоздить охотника к полу и послушать его сладкие стоны. Затем поцеловать каждую открывшуюся взору рану. Вкусить его плоть, отгрызая по кусочку, чтобы таким образом насытиться их общим безумием, что уже льётся через край. Брадор вздыхает и обнимает охотника чуть крепче. Ощущая сквозь пропитанный кровью жилет, что Саймон тянется к теплу красного фантома, не желая утопать в могильном холоде. Падальщик вгрызается в его руку. Пахнет выброшенной на берег Кос, её скользкой кожей и мёртвой заражённой кровью. — Они поют, чтобы увековечить твою смерть, Саймон… — продолжает Брадор. — Считается, что Зимние Фонари заманивают жертв, будто сирены. Но на деле… Они оплакивают детей крови. Оплакивают нас. Саймон хочет что-то ответить на это, но сил уже не остаётся. Убийца закрывает ладонью его глаза и второй рукой обхватывает шею. Он в который раз с удовольствием отмечает, насколько охотник худой и измождённый. Кошмар не щадит никого, как, впрочем, и нищенские закоулки Ярнама. Брадор помнит до сих пор, как стал свидетелем резни в Молельном Переулке. Саймон тогда никого не оставил в живых. — Слушай пение. Слушай. Оно успокаивает. Тишину пещеры нарушает треск сломанной кости. Убийца сворачивает шею охотнику и вгрызается в неё зубами, прокусывая выступающую вену. Пока кровь заполняет его рот, Брадор тихо поёт и растворяется в воздухе, пропитанном запахами моря, чтобы открыть глаза в пустой темнице под залом Исследований. Его руки ещё хранят тепло Саймона. Тепло того, кого Брадор преданно и нежно любит в смерти и люто ненавидит в жизни. Он слышит песни Зимних Фонарей. Они поют колыбельную для Кос и её неродившегося ребёнка. — Скажи мне, Брадор, почему я? — Потому что ты манишь меня, как манят тайны. Это наше с тобой проклятие.