Трель от мобильного просто разрывалась, не давая покоя. Звонил Акира, видимо, его начала грызть совесть за то, что они все свалили, оставив меня одного в клубе, непонятно где и не пойми с кем.
«Ублюдок. Да пошел ты, » — выплевываю и резко кидаю телефон, на что он вмиг замирает, продолжая мигать и напоминать о непринятом вызове. Это уже был десятый по счету звонок, и я решил, что хватит на сегодня его проявления беспокойства и внимания. Пошли они все к черту! Они успели доказать, насколько важен для них я, да и дружба в целом. Вот только непонятно, зачем я им был нужен. В качестве кого? Объекта, над которым можно открыто постебаться и который не обратит внимания на это, забыв? Конечно, ведь Такашима — беспозвоночное, которое не принимает ничего на свой счет. Но не об этом…
Я так и не смог уснуть, прокручивая эпизоды этой странной встречи, которая залегла глубоко в памяти и напрочь не хотела выходить из головы. Неприятная головная боль и пылающе-саднящая — в области ягодиц. До сих пор чувствуется шлепок, заставив бессознательно коснуться места и потереть, поморщившись и шикнуть. Алкоголь, смешавшийся в крови, давно вывелся из организма, оставляя за собой неприятную тяжесть в черепной коробке и внизу живота. Меня не тошнило, нет, но такое ощущение, будто бы кто-то рылся в твоих кишках, а в мозгу ковыряли ложкой. Брр… Ужасные ассоциации, согласен. Но только они хоть на чуток отвлекали от этого мужчины.
«Ты будешь просить добавки. Тебе понравится.»
Он так свободно это говорил, будто бы в порядке нормы. Как такое нормальному, здравомыслящему человеку может понравиться? Когда тебя без разрешения, против твоей воли, прижали к холодной стене и провели моральное, а в некоторых аспектах, и физическое насилие. Когда ты проявил слабость и унижено всхлипывал, как девственница во время потери невинности. Я всю жизнь считал себя сильным и несломленным, но в эту ночь невольно открестился от этого, показав, насколько я жалок. Как я теперь смогу умалчивать и прятать это от своих друзей, семьи. Они же не поверят, что стойкий духом Койю пошел по наклонной, поддавшись чужому человеку из-за своего страха быть изнасилованным. Хотя, моя мораль уже изнасилована.
«Если захочешь, то ты придешь.»
И я пришел… Откровенно говоря, я сейчас играл с огнем. Словно мотылек, летел на пламя, которым являлся этот брюнет, а я даже и не знаю его имени. Вообще докатился. Почти отдался чужаку, и теперь, сидя за барной стойкой, апатично потягиваю через трубочку сок вперемешку с водкой. Но коктейль не опьяняет и не рассеивает смутные мысли. Он держит их в тонусе, еще сильнее вгоняя во внутреннее противоречия со своим «Я». Какого черта, спрашивается, я пришел? Мне что, мало было той ночи, когда едва не рыдал, вымаливая свободу? Помимо того, что стал мазохистом, так теперь и самоубийца, единолично ложась, словно на острые рельсы, под ситуацию. Я на кончике ножа иду по лезвию. Что-то меня сюда вновь манило, и я не смог пойти на работу, не смог думать больше ни о чем, кроме того, чтобы закончить начатое. А он так и не доиграл со мной. Это было, грубо говоря, небольшой аннотацией к нашим греховным делам.
На удивление, сегодня было менее оживленно, по сравнению с вчерашней ночью. Персонал был занят своими делами, официантки свободно ворковали с барменами и иными коллегами, даже музыка была не такая зажигательная, как вчера. Она единым звучанием вводила в транс, заставляя нервно ерзать на высоком барном стуле и оглядываться по сторонам в поисках этого человека. А может это все напрасно, и он поставил точку после нашего занимательного «знакомства»? Поиграл и решил, что хватит с меня? Вот только люди как-то на меня подозрительно глядели. Бармен, когда я заказывал очередную порцию пойла, официантки, скрывающие свои прелести под тканью черной кожи. Почему они на меня смотрят, как на прокаженного, как на главное блюдо во время кровавого пиршества?
Потупив взгляд в глянцевую столешницу и вздохнув, я посчитал, что пришел напрасно. А оно и к добру, что больше его не увижу. Он сказал — я не проигнорировал и пришел, потому что самому было интересно: если мне понравилось то, что он назвал неполноценной сессией, то как тогда выглядит полная версия этого действия? Что я могу испытать вновь и прочувствовать? Впрочем, уже не важно. Поеду домой и забудусь сном, буду вспоминать, как ночной кошмар и хранить за семью замками, никому не проговариваясь. Но…
Что-то накрыло мои веки — мягкое и темное, похожее на лоскут бархатной ткани, от чего я открыл рот, но голос на ухо не дал произнести ни слова. Тот самый, уже знакомый хриплый баритон с насмешливым нотками, спокойно сказал последовать за ним, и я на автомате, беспрекословно повинуясь, встал со стула и по направлению его руки в спину пошел туда, куда меня он вел. И было все равно, как на меня смотрят посетители, ведь давно уже раскусил, что это за место.
Молча и не разговаривая со мной, он аккуратно вел меня, дабы я не споткнулся. Понемногу отдаляясь от главного зала, музыка плавно утихла, полностью заменившись на тишину.
— Как тебя зовут? — спросил мужчина, от чего я резко вздрогнул, едва услышал скрип двери и прочувствовал свое слепое следование в комнату.
— К-Койю, — отвечаю, облизнув пересохшие от внутреннего страха губы.
— Забудь о своем имени. Теперь только я могу тебе дать его и так же отнять, — отрезал он, убирая с моих глаз повязку. — Сегодня твое имя Кицунэ, и отныне с каждой нашей последующей встречей тебя будут звать по-разному.
Осмотревшись, я понял, что нахожусь в той вчерашней комнате, где с прошлой ночи ничего не изменилось. А он был весьма изобретательным, что придумал для меня клич, но не человеческий, а как у животного. Видимо, таким животным меня он и считал, уже предугадывая, что сможет надеть на меня ошейник и свободно продефилировать, а я, словно экзотическая зверушка, буду плестись вдогонку за своим хозяином. На коленях, как полагается. Из-за своего необузданного любопытства и желания, теперь по достоинству узнаю, что значит скотское обращение. Что ж, сам виноват.
— Лис? — повернувшись к брюнету, с опаской переспрашиваю, и он, скрестив на груди руки, ответно кивает в мою сторону, улыбаясь и показывая ямочки в уголках щек на приятном лице. Незнакомец и вправду казался симпатичным, и немаловажной причиной моего возвращения было именно то, что его приятная внешность зацепила. Он не был похож на тех грубых мужланов из дешевых порно-фильмов с садомазохистской подоплекой. Утонченный, лишенный грубых черт, располагающий к себе.
Я давно перестал делить людей по гендерной принадлежности и спал с теми, с кем мне нравилось. Если человек симпатичный, то почему бы и нет, даже если он моего пола.
— Но почему лис? — рискую спросить.
— Ты вчера был кроликом, не так ли? Безобидным, наивным и невинным, — ухмыляется в ответ тот. — У тебя очень лукавые и хитрые глаза, ведь за своим желанием быть наказанным и отшлепанным, ты скрываешь рвение получить удовлетворение и ненормальное наслаждение. Уже по твоим карим радужкам видно, как ты весь трясешься в предвкушении. Поэтому, ты сегодня если не хитрый и опытный лис, то, по крайней мере, щенок-лисенок, который собирается стать настоящим добытчиком и свирепым охотником. Таким ты и являешься — охотником за ощущениями.
Мужчина подошел к станку, на котором, словно как на книжной полке, висели эти странные штуковины, предназначенные для порки. Пройдясь облаченной в перчатку ладонью по ним, он повернул голову в мою сторону, подначивающе глядя.
— Ну что, нравится? — спрашивает, перебирая пальцами бахрому от плетки. — Выбирай любой.
Рвано выдыхаю, потому что все они кажутся устрашающими и приводящими в неконтролируемую фобию, и, выбрав более «безопасный», на первый взгляд, предмет, указываю подбородком:
— Это, — мужчина удивленно поворачивается к стеку и, цепляясь пальцами за его рукоять, хватает и одним движением снимает со штатива.
— Тебе понравился стек? Он очень хорошо, кстати, проходится по коже. Более «нежно», в отличие от своей «коллеги» плети, — как с вещицей, дорогой душе, он так трепетно обходится, невесомо касаясь пальцами кожаного наконечника, а затем, резко перекинув на меня взгляд, подходит ко мне.
Очень близко, пара миллиметров, и во мне что-то замирает, как этот наконечник касается моей щеки, а он едва прикрывает веки, напыщенно ухмыляясь.
— Ты вернулся и не кори себя за то, что с тобой произойдет. Ты пошел на это добровольно, тебя никто не принуждал, — непонятно для меня начал он. — Мы все живые люди и все мы наделены совестью и честью, и я не исключение. Поэтому не могу допустить того, чтобы ты потом, осознав, что с тобой произошло, замкнулся в себе. Если ты не передумал, взвесил все «за» и «против» и не отказываешься играть по моим правилам, то добро пожаловать. А если нет…
— Я согласен, — перебиваю его, не дав ему окончить фразу. Но это говорил не я, а моя госпожа испорченность, заставляя напрочь позабыть о всех морально-этических нормах. Мое поведение уже не такое, как бывало прежде. Я сам потерялся в себе и брожу словно в лабиринте, а тебя это только забавляет и ты едко улыбаешься.
— Ты уверен?
— Мой ответ «да».
— Тогда не плачь, если я буду груб с тобой, — прикоснувшись пальцами к моей щеке, мягко целует в губы, от чего я тихо вздыхаю.
Оторвавшись от моего лица, физиономия мужчины приобрела оттенки сдержанности и серьезности. Мне показалось это даже немного строгим.
— Обратного пути назад нет, и ты это прекрасно понимаешь. Я проведу тебе сессию и раскрепощу твое тело и душу. Ты сам удостоверишься в том, что имеешь две сущности своего нутра: утреннюю — светлую и ночную — темную. Но только… — поднимает указательный палец вверх, — обсудим пару немаловажных деталей, под которыми ты заочно подпишешься, идет?
Киваю ему в ответ, ведь самому интересно проникнуться ролью этой опасной игры. Игры с охотником, который может разорвать мою «лисью» шкуру и пустить на ковер в качестве трофея, а может приручить и одомашнить, как питомца, стоит ему этого только захотеть.
— Первое: ты — саб, и ты нижний, запомни это. Я твой хозяин и я решаю, когда мне остановиться, — начинает свой список брюнет, хлопая по ладони стеком при каждом перечислении. — Второе: ко мне обращаться Кай и никак иначе. Забудь это клише со словом «мой господин», «хозяин» и прочее. Я этого не люблю и стараюсь отходить от этих стандартов. С первыми двумя пунктами все ясно? — вопросительно вздергивает бровь, и я быстро киваю головой.
— Чудно, — хмыкает Кай, заправляя волосы назад. — Поехали дальше. Третье: «орудие пыток» можно выбирать самостоятельно, впрочем, что ты и сделал, остановившись на стеке. Четвертое: у каждой игры есть конец, и у нас это будет стоп-слово. В нашем случае, это «красный». Как только ты произносишь его, мы сразу же останавливаемся и прекращаем совершенное до этого действо. Никаких других слов, кроме «красного», я надеюсь, ты понял. Если ты будешь просить «хватит», «достаточно» и «не хочу», ты только сам себе навредишь этим, ведь я буду продолжать свое занятие, полностью спустив себя с крючка. И еще, я могу самолично остановить сессию, так что смотри пункт первый. И, напоследок, самое главное, — говорит он чуть ли не шепотом, нежно перебирая мои волосы, — тебе разрешено целовать, касаться губами и языком моего тела, так же равноправно, как и мне. Я так же имею право сам тебя направлять, куда мне заблагорассудится. Здесь, я тебе указывать не буду. Кончишь раньше запланированного — хорошо, не дойдешь эякуляции — я тебе помогу в этом, — двусмысленно хрипит он, касаясь языком моей нижней губы. — А в целом, вот и стандартный набор «правил игры». Надеюсь, все для себя уяснил?
— Да, — неуверенно отвечаю.
— Неправильно.
— Да, Кай! Мне все ясно, — твердо произношу, веселя брюнета, и он, вновь прильнув к моим губам, ввязывается со мной в борьбу, проталкиваясь своим жарким языком.
Ближе придвинув к себе, он заставляет меня попятиться назад и уткнуться в диван. Одним рваным движением, он, схватив меня за плечи, усаживает на его поверхность, и я полностью выпадаю из реальности.
А что дальше — пробел в моем и без того смутном сознании.
Пуговицы на рубашке рвутся и мелко усыпают пол, а его рука грубо вырвала из пояса брюк ремень, который своим бряканьем безжалостно ударил по ушам. Он сказал мне молчать и не говорить, смотреть на него и выполнять только его просьбы, и это… заводило. Приняв на себя роль раба, я понял — это то, чего мне так не хватало. Мне нравилось выполнять его беспрекословные просьбы, нравилось чувствовать в районе паха его втиснутое колено, которое нарочно сильнее раздвигало в стороны покладистые ноги. Раздев меня и оставив лишь в одном белье, он хитро и лукаво посмотрел на меня, прежде чем усесться на мои бедра. Оголенная крепкая вздымающаяся грудь, возбужденные темные соски и плетёная кожаная подвеска на шее… Ты так запредельно желанен, что я готов играть в поддавки, сделать все, что ты захочешь, превратить в действительность твои фантазии. А то, как ты меня касаешься, нет, не губами, а уже нагретым от тепла твоих рук стеком, не дает возразить тебе.
— Встать! — резко командует Кай, и я, как послушная собака, подрываюсь с места и усаживаюсь возле твоих ног. Мы поменялись ролями. Теперь восседаешь на диване ты, а я жалобно смотрю, предвкушая твои дальнейшие команды. Мне не позволено говорить и шептать, а ты только ухмыляешься над моим повиновением.
Кай достал из-за дивана, что-то похожее на ошейник и поводок, почти точно такой же, какой был на том несчастном в зале, и на миг сердце ушло в пятки.
— Ты мой маленький питомец, мой лисенок, — нежно начал он, сковывая шею полоской кожи на замке. Цепь замыкается, а свисающий поводок холодным касанием бьется о голую спину. — Я тебя не буду выгуливать, ведь ты не заслужил этого, потому что нагадил мне в ботинки, — я удивляюсь сказанному, ведь… по сути не делал этого, но я молчал, а глаза говорили большее. В них читалось недопонимание, и Кай это видел, поэтому продолжил:
— Покажи, как ты умеешь грызть обувь, — протянув перед моим лицом лакированную остроносую туфлю, скалится тот.
— Что? — не сдерживая негодования и того, что потенциально буду осквернен, спрашиваю.
— Лисицы не умеют разговаривать, — больно и грубо задевает носком мой подбородок, и я шиплю. — Тебе слова не давали, — и тут шлепок стеком по спине, от которого я вздрагиваю и урываю из грудной клетки тихий взвизг. Больно. Неприятно. Хочу остановиться, но не могу.
А ты не убираешь ботинок от моего лица и строго посматриваешь сверху, как повелитель, а я — лишь чернь под твоими ногами. Кивком, без намека на шутки, он указал мне, что делать, и я, отрывисто выдохнув, прикоснулся дрожащими пальцами к туфле. Он наверняка ходил по грязной земле, собирая всю пыль города, но у меня нету права голоса.
Поглядывая на него снизу, я неуверенно касаюсь языком черной кожи, от чего Кай протяжно постанывает. Стон твой беспощадно залегает в ушах, и я более не контролирую ситуацию. Единое желание — показать верность тебе. Поэтому схватившись за лодыжку, я, плененный твоими черными глазами, начинаю вылизывать до чистоты туфлю, словно полируя обувь. Знаете, раньше была такая профессия, когда мальчишки за копейку на улице могли почистить твои ботинки. Такой ролью проникся и я, вот только вместо щетки у меня собственный язык, у которого даже вкусовые рецепторы онемели. Вначале неприятный вкус, до тошноты, и казалось, что вот-вот вырвет, а сейчас я до потери совести собираю всю мнимую грязь с твоей обуви, не забывая задеть шнурки. Спасибо, что хоть подошву не заставил «чистить».
Специально поглядывая снизу на то, как рвано ты дышишь, не отдаю себе отчета, когда рука тянется к возбужденному члену. Черт тебя дери, поганый извращенец. Мастурбировать от унижения. Такое никогда со мной не было и не могло быть, а ты одним щелчком перевернул вверх дном всю мою наигранную правильность.
Удар по рукам и приказ: «Не касаться себя». Словно ошпарившись, я одергиваю руки, вновь припадая к твоим ступням, продолжая оставлять разводы слюны на поблескивающей коже ботинок. Тебе надоело это, поэтому грубо дернув меня за поводок, отстраняешь и приказываешь оставаться в таком же положении на коленях.
Мужчина, обогнув меня со спины, уложил холодные руки на плечи, так что я чуть не потерял равновесие, встречаясь с полом и упираясь в него.
— Малышу понравилось грызть? Отвечай!
— Да, Кай, — выдыхаю, прикрывая веки.
— Хороший лисенок, — глаза вновь накрывает та самая повязка, от которой я иногда шарахаюсь. Но, она настолько стала для меня привычной, что я даже и не уворачиваюсь, покорно закрывая глаза и погружаясь в темноту. Страшно, что он дальше будет со мной делать. Боязнь темноты — одна из фобий, и поэтому я трясусь.
— Не трясись, не нужно, — ласково, словно с любимой собакой, обращается со мной, но этот рывок цепи, который мигом поднимает на ноги, очень резко выделяется на ровном фоне благополучия.
Слепо следую за своим доминантном, чуть не спотыкаясь. Держу руки по швам и не разрешаю себе лишних взмахов. Нужно качественно играть и следовать всем его правилам. Момент, — и хватка слабее, а цепь от поводка вольно свисает вниз и колышется, ударяясь об кожу. Мы остановились. Но вот только где и перед чем?
— Проси меня наказать тебя, — спокойным тоном произносит, тем временем как его пальцы цепляются за резинку белья, которое он тянет вниз, и я рефлексивно свожу ноги вместе, не успевая даже пикнуть. Пальцы в перчатке аккуратно касаются твердой плоти, и я дергаюсь, когда он специально задевает на головке самое податливое место.
— Накажи меня, — нечленораздельно прошу.
— Плохо слышу, — шлепок по ягодице, и я выгибаю позвоночник, а голову опрокидываю назад.
— Накажи меня, Кай! Я плохой питомец, я разочаровываю своего хозяина, — хныкаю в ответ, когда рука томительно елозит по половому органу и промежности.
Он резко останавливает свои ласки, и цепкая хватка впивается в мои запястья. Что это было? Наручники? По металлическому шуму не сложно догадаться, какой вид «браслетов» окольцевал мои запястья, словно капканы, когда руки безвольно подвешены над головой. Потянув за веревку, они бессознательно зафиксированы в таком положении.
Тонкие пальцы мучителя, «шажками» среднего и указательного, прошлись вдоль позвонков, заставив прогнуться в пояснице и бесстыже выгнуть таз кверху. Кай воспользовался моментом, и его указательный палец притронулся к заднему проходу, от чего даже в темноте я увидел разноцветные разводы. Неприятна щекотка — первое тактильное ощущение. Что будет дальше, если я уже с ума схожу от этого разнообразия: боль, щекотка, нежное касание… Прекрасный ассортимент для истинного мазохиста.
— Оу, я кое-то вспомнил! — резко воскликнул он, а я хотел повернуть голову в его сторону, но сил не хватило напрячь мышцы шеи. Оставалось только догадываться, какой сюрприз для меня уготовлен. Казалось, что за одну ночь, я получил столько «подарков» на все «праздники» вперед, и иных предположений больше не было. Но когда сверхчувствительным слухом уловил что-то, отдаленно напоминающее звук от работы электрической зубной щетки, стало дурно. Не сложно догадаться, что он может сунуть мне.
— Ты потерял это, когда убегал от охотника, — непонятно произносит. — Я «пришью» на место твой хвостик. Он такой пушистый и рыжий, прям как твоя «шерстка» на голове, — хрипло смеется, и я почти беззвучно постанываю, когда вибрирующий наконечник касается кольца сокращающегося сфинктера.
«Нет, » — тихий шепот подсознания навещает мой мозг, и так званый хвост без всякой подготовки проталкивается в мое тело, от которого я жалко скулю, как истинное животное. Раздающаяся и распространяющаяся вибрация вдоль стенок входа безжалостно заставляет стонать и от боли, и от того, что тебя разрывает на части от невыносимого желания.
Ну же Кай, коснись меня. Прикоснись к моему телу, как ты это умеешь. Я знаю, стоит мне попросить — и ты пустишь меня на воротник, поэтому молчу. Ты так бессовестно смеешься позади меня, когда я чуть не падаю на колени. Ноги уже не держат, когда вибрация, кажется, распространилась на позвоночник, и я сильнее подгибаю колени, скуля.
— Повиляй хвостиком папочке, — и я вызывающе двигаю бедрами, от чего снова прикусываю губу и постанываю.
— Хороший мальчик, — шлепок стеком по ягодице, от которого получаю не боль, а удовольствие и наслаждение.
— Ммм, Кай, — сквозь истеричную усмешку и облизнув губы, не могу больше молчать, и поэтому в ответ слышу командное «Считай».
— Десять подсчетов до оргазма. Ты будешь считать в обратном порядке, — схватив меня за член и сжав у основания, от чего я чуть не упал и не повис на одних руках, сексуально хрипит. — Новый удар — новый счет, и так от десяти до одного. Справишься?
— Ммм… да, Кай.
Личный палач хмыкает за спиной, и как тут, без предупреждения удар по позвоночнику, из моего горла с запозданием вырывается цифра десять. Он сказал считать, я следую установкам, абсолютно не соображая, но лишь бы не путаться в цифрах, которые и не дают провалиться в пучину нирваны.
«И меня не волнует, что я для тебя
Не важнее жалкой булавки,
Если я могу трахнуть тебя,
А ты — меня…»
Что? Песня Мэрилина Мэнсона? Черт, мне это слышится, или ты действительно опаляешь мне слух, как только я дохожу отметки в «пять». Господи, прекрати измываться надо мной, возможно и не зная, как я люблю эту песню…
— Хорошая песня, не так ли? Она прекрасно выступает в качестве музыкального сопровождения, твоей дрессировки…
Хочется сказать ему: «Остановись, прошу хватит», но мы договорились о стоп-слове, которое разорвет все эти порочные манипуляции. Но, кажется, я его нечаянно забыл. Ты заставил меня это сделать, и теперь с каждым последующим счетом я жмурюсь, чтобы тихо простонать: «Да, твою мать. Не останавливайся, не прекращай». Мне так нравится быть твоим стойким оловянным солдатиком, у которого просто сорвет крышу… Впрочем, уже сорвало.
Теперь я узнал, что помимо твоей фанатичной любви к «животным», ты являешься поклонником Мэнсона, зная все его песни наизусть. Такого же, как и ты, грязного извращенца. Вот только он выплескивает свою похоть и испорченность через тексты песен, а ты… через меня. Через этот чертов шлепок по изнывающему телу, через хриплые пошлости в мой адрес, через тот гребанный «хвост» в моем теле, который сейчас меня подкосит под корень, и я в мучительных судорогах упаду на пол, забрызгивая свой живот семенем.
Кай искренне забавлялся с моей «считалки», и его ладонь вновь стянула пульсирующий и изнемогающий член. Если бы мои руки были свободны, он бы рывком заставил меня прикоснуться к себе, но сделал иначе. Удар по коленной ямке, и я падаю перед ним, перед своим господином. Где-то вдалеке послышался треск упавшего предмета, и стек падает на пол. Неужели это «game over»? Нет, я не досчитал до «одного», а остановился на счете в «четыре».
— Бери в рот. Я сам за тебя досчитаю, — приказным тоном обращается он, и моих губ касается что-то теплое и влажное. Не сложно предположить, что это, но я плохо соображаю, чем его, собственно, и злю. Мужчина грубо проталкивает в мой рот свой член, когда я успеваю приоткрыть губы. Жестко и собственнически, до рефлекторного кашля и приступа тошноты, имеет, когда я слеп и обезоружен, с вибрирующей хренью в заднице отсасываю ему. Кошмар. Вначале ботинки, теперь это. Сколько же в тебе испорченности, грязный подонок? Ощущение, будто грубой палкой тебя имеют, но мне все мало. Но чтобы вымолить его милость, я, с характерным причмокиванием, остервенело двигаю головой, и брюнету это только нравится. Толкается, давит на корень языка, и мне самому от этого становится круто, черт побери. Кажется, что его хриплые и властные стоны так распространились по комнате, что остаются свободно-услышанными, и я больше не могу сдерживаться. Испытывая привыкание к той тягучей сладкой боли где-то в теле, перестаю держать дистанцию. Не хватает двух подсчетов до конца и…
Два… один…
Брюнет изливается в мой рот, но тут же приставляет к губам ладонь, держа их сомкнутыми.
— Глотай! — по его приказу, силком сглатываю эту вязкую и никакую на вкус жидкость. Кажется, капли обрамили мою повязку, но мне все-равно на внешний вид. Он вынимает хвост из моего заднего прохода, и, задевая точку в теле, с протяжным стоном я дохожу разрядки, «пропустив вперед» Кая. Возможно, я испачкал его дорогие туфли и придется их заново вычистить.
Нежное касание по щеке, теплое «Хороший мальчик», и узлы черной ткани распадаются, являя мне его светлое, улыбчивое лицо.
— Ты прекрасно составил мне компанию в игре, — унимая сбившееся дыхание, по-дружески хлопает по щеке.
— Я порадовал тебя своей стойкостью? — слабо улыбаюсь ему в ответ.
— Очень, — вымазав палец в остатке спермы с моего подбородка, он вульгарно подносит вновь к моим губам, и я, прикрыв веки, безотказно принимаю в рот, посасывая. — Хороший мальчик, Кицунэ. В следующий раз, ты примеришь на себя иную роль.
Следующий раз… Сколько еще, интересно, будет подобных «разов»? Какой объем имеет твое безграничное больное воображение? Тебе одному лишь и известно.
Я опорочил себя и раскрепостился за одну ночь, выполняя твои приказы. Хватит ли мне выдержки снова? Не знаю, но к привычному образу жизни вряд ли вернусь. В твоей ловушке не только мое тело, но теперь и мысли. Играл с огнем, летел на пламя — вот что я наделал своей заинтересованностью. И… не отбивай во мне охоту и азарт. Мне нужно большее, Кай. Ты и только. Поэтому… накажи меня вновь, как последнюю собаку. Накажи и заставь просить прощение. Проучи за непослушание и поиграй со мной, ведь рука хозяина навсегда будет держать меня на привязи возле себя и не отпустит, если я сам от этого не отрекусь. А отрекусь я ой как не скоро, ведь теперь ты —
моя зависимость.
