Голодные игры: Обогнавшие поезд

      Что делать, когда тебе семнадцать? Можно искать парня, шептаться с мамой о всяких пустяках и подниматься на носочки, воображая каблуки, как у богатых девушек. А можно стягивать волосы потуже, закатывать до локтей рукава, громко шмыгать носом и планировать стать механиком, как отец.       Вот только мне семнадцать, и я бегаю с братом.       Выйти из школы, рвануть чёрт знает куда, к главной дороге, по рельсам, запрыгнуть на старый поезд, давно снятый с состава, пробежаться по крыше и сигануть вниз, зачерпнув пыль грубыми ладонями, и без остановок до самого леса.       Двадцать пять километров за час с небольшим. Начистоту, это почти мировой рекорд.       У границы города, как памятник, стоит проржавевший насквозь вагон, из которого растащили уже всё, что только можно, включая и двери. Туда мы и забираемся на передышку. Через час нужно будет обратно.       Моему брату тоже семнадцать, и его зовут Рик. Мы близнецы. Моё имя — Эрика.       И сегодня кого-то из нас запросто могут забрать на Голодные игры.       — Ну что, нравится это чувство? — саркастично спрашиваю я, растянув губы в неестественной улыбке и салютуя бутылкой с противно-тёплой водой. — С завтрашнего дня твоё имя не напишут ни на одной грёбанной бумажке.       Как я ни стараюсь хохмить, а Рику невесело. Всё было бы гораздо проще, будь нас в семье только двое. Но у нас ещё есть младший брат.       — Это мой последний год, когда я могу вызваться добровольцем вместо Джейка, — Рик глядит вперёд, но куда-то мимо, отпивает скорее по инерции.       Джейку исполнилось двенадцать два года назад. Рику было пятнадцать, и разница не казалась такой существенной, но и вопросов не возникало: по его лицу было видно, что если ведущая рискнёт ляпнуть имя нашего братишки, в Шестом дистрикте появится первый в истории доброволец. Эти три года обещали быть простыми и понятными, а вот что ждёт нас дальше…       — Брось, — отмахиваюсь я как можно более беззаботно, хотя кошки скребут и на моей душе тоже. Возможно, даже поагрессивнее. — Потом останется понервничать всего три года. И дальше вздохнём свободно.       — Не забывай, нас было двое, — отчаянно не поддаётся Рик. — Чтобы мы получали тот же паёк, Джейку придётся подписываться на двойную норму тессеров. Его имя там будет на каждом втором бланке.       — Нам обоим будет восемнадцать на следующий год, — весёлость не прокатывает, поэтому я поворачиваюсь к Рику лицом и смотрю в глаза прямо. Единственное, что может помочь — убедительные аргументы. — Пойдём работать.       — И ты веришь, что этого будет достаточно?       — Мы справимся. Мы четырнадцать лет справлялись. — Здесь крыть нечем, соответственно, и слов не подобрать. Поэтому я встаю и отряхиваю сзади брюки. — Нам пора, — и мы стартуем обратно почти в том же темпе.       Да, мы справлялись четырнадцать лет. Четырнадцать лет назад умерла наша мама, рожая нам братишку. Джейк появился на свет маленьким сморщенным красным комком без кнопки «прекратить кричать». Джейком-то его назвали мы с Риком, потому что все были уверены, что будет девочка, которую мечтали назвать Джессикой, а появился он.       И с тех пор отец стал смотреть на нас по-другому. Мы так и не поняли, что это значит: то ли он был уверен, что мы умерли вместе с мамой и теперь остаёмся с ним, как привязанные к месту призраки, то ли думал, будто мамина жертвенная смерть окружила нас защитным куполом, и теперь ни с одним из нас не случится ничего плохого.       Он научился варить суп и штопать нам одежду. Мы играли в списанные подшипники и гаечные ключи, зато каждый день хватало денег на пакетик молока для Джейка.       Отец с огромной гордостью вёл нас в первый день в школу, но в год, когда нам исполнилось двенадцать, сгорбился и скорчил гримасу, будто был в чём-то виноват. Сказал, что нам нужно надеть красивую одежду и немного постоять на главной площади. О Голодных играх нам рассказал вовсе не он. Он-то как раз старательно делал вид, что Игр нет или, по крайне мере, там никто не умирает.       Когда мы с Риком осознали, что папины сказки не помогут нам выжить, мы начали бегать.       Наш дистрикт обслуживает транспорт, нас не учат убивать с малолетства, как профи, мы даже не привычные с детства лазать по деревьям, орудовать топором или закалывать животных, как многие другие. Но если ты умеешь обгонять поезд, это сносное подспорье.       Так мы решили в десять лет, услышав от одноклассников про Жатву, и стали врать отцу, что задерживаемся в школьной самодеятельности после уроков. Семь лет одной и той же глупой лжи.       В первый день мы готовы были выкашлять собственные лёгкие после пятисот метров. Через неделю всерьёз поверили, что никогда больше не сможем встать, но взглянули друг на друга и, несмотря на адскую боль в ногах, побежали снова. Спустя месяц, на школьной физкультуре на финише кросса секунд по десять мы стояли в одиночку, ожидая, когда закончат остальные.       Поезд мы, конечно, не обогнали. Но, прикидывая, с какой скоростью каждый год дети несутся к Рогу изобилия, понимали, что, будь мы там, нам хватило бы времени проверить пару рюкзаков на наличие съестного, прежде чем к нам присоединится достаточное количество противников и начнётся резня.       Джейка мы с собой никогда не брали. Отец поддакивал нашей легенде про школьную самодеятельность, но смотрел с укоризной. А может, с мольбой, нам всегда было сложно трактовать его взгляды, но в тот раз мы с Риком удивительно точно сошлись во мнениях на этот счёт.       Поэтому я пела Джейку колыбельные, как мама, Рик ввязывался за него в драки, а отец всегда находил массу интересных дел, лишь бы наш мальчик, всё, что нам осталось от мамы, подольше не знал, почему все дети так боятся Жатвы, и почему родственники тех, чьё имя назвали со сцены, так горько и безутешно плачут.       Джейк участвовал в нашей фамильной постановке под названием «Никто из семейки Мор не умрёт» куда лучше, чем мы. Он хорошо учился и действительно играл в школьном театре. У него были огромные чистые глаза, совсем как мамины, а с лица никогда не сходила одухотворённая улыбка, которая четырнадцать лет назад припечаталась намертво к губам отца и которая отчаянно не получалась у нас с Риком.       Даром, что родная кровь, мы могли натянуть её только на пару секунд: чтобы влететь в домик, чтобы я повисла на дверном косяке в выходящем достаточно реалистично приступе смеха, чтобы Рик вырвался вперёд меня на пару шагов, отряхиваясь в прихожей, как мокрая собачонка, чтобы улыбнуться ждущим нас отцу и брату и лучезарно сказать, что нам надо две минуты, и мы можем идти.       Я надеваю мамино платье. Вернее сказать, после её смерти отец сказал, что все её вещи теперь мои, но я очень долго не могла носить их, потому что они были мне слишком велики. Начистоту, они и сейчас мне велики, хоть мама и была очень миниатюрной, да и по годам не больно опережала меня семнадцатилетнюю. Нежно-голубой, совсем как новый, сарафан приходится подкалывать под талией, чтобы он был мне по фигуре. Ноги после бега немного гудят, и им трудно вставать на каблуки. Рик без лишних просьб приходит, чтобы подать мне руку.       По дороге на площадь Джейк судачит без умолку, что они проходили сегодня на астрономии, а ещё про Бэкки Симонс, новенькую девочку из хора, которая пела настолько красиво, что все остальные ребята замолчали, чтобы её послушать, а она раскраснелась, но не замолчала, пока песня не закончилась.       Будь я чуть более благодарной дочерью и сестрой, я бы спросила что-нибудь, любую глупость, вроде: пригласит ли Джейк эту девочку в наш дом, какая у неё причёска или какую планету называют планетой любви и правда ли там все всех любят. Но я иду молча, напряжённо вглядываясь вперёд, и чувствую облегчение вперемешку с грузом, лёгшим на плечи, когда братишка замолкает, потому что на площади нужно вести себя тихо.       Отец остаётся сзади, а мы проходим ещё пару шагов и проталкиваемся куда-то в центр.       На самом деле, у Жатвы есть правила. Например, мальчики строятся справа, а девочки слева или наоборот — если честно, я никогда не была расслаблена настолько, чтобы посмотреть, с какой стороны должна стоять или хотя бы где стою сейчас.       В первый раз я вцепилась в руку Рика и прошла с ним туда, куда он меня повёл. Я видела, как кого-то из мальчиков или девочек миротворцы перегоняют в другое место, но меня или Рика, не знаю уж, кто из нас стоял неправильно, все пять лет не замечали. Видимо, на наших лицах было написано, что проще будет отстрелить наши переплетённые намертво пальцы, чем распутать их.       Даже Джейка не тронули, когда мы протащили его с собой, в излюбленную нами середину, хотя младшим положено стоять впереди. Могло сложиться впечатление, что нас здесь попросту боятся.       Когда наша ведущая, размалёванная девушка по имени Пина, подходит к микрофону и радостно здоровается, я правой рукой крепко сжимаю плечо стоящего чуть впереди Джейка, а левой нахожу ладонь Рика и впиявливаюсь пальцами в его костяшки так, что самой больно. Мне не нужно смотреть, чтобы знать: левая рука Рика на плече у Джейка.       — Добро пожаловать на Шестидесятые Голодные игры! — провозглашает Пина таким голосом, будто объявляет об окончании какой-нибудь столетней войны. — По особому распоряжению Капитолия, церемония Жатвы в год юбилейных Игр проходит отдельно в соответствующем дистрикте. В год Шестидесятых игр это дистрикт Шесть, поздравляю!       От её воодушевления я как-то внутренне содрогаюсь. Хотя, может, и не только внутренне. Далеко не сразу я замечаю, как рубашка на плече Джейка под моими пальцами собралась в множество складок.       — Что ещё за особое распоряжение? — шепчу я на ухо Рику, но тот только неопределённо поводит плечами.       Об Играх мы узнали только семь лет назад, так что на нашу память юбилейных не выпадало. Ну и так как перед отцом и Джейком нужно было сохранять видимость, что мы верим в сказки про поедание пирогов и куриных ножек на скорость, глубоко в подробности церемоний и правил мы не вдавались, а, видимо, стоило.       — В этот раз оставим традиции и дадим шанс мужчинам быть сегодня первыми.       Я чувствую, как хрустит ткань под моими пальцами. Или кость? Какую из рук у меня свело судорогой от напряжения? Сразу обе? Чёрт возьми, я не была к этому готова. За пять лет я привыкла сначала отчаянно переживать за себя, чтобы сил не хватило потом в полной мере осознавать, что сейчас решается судьба моих братьев.       — Первый трибут из дистрикта Шесть…       Сердце отчаянно колотит рёбра. Того и гляди, сейчас выскочит и пойдёт проситься добровольцем само: оно ведь не он и не она, сойдёт и за мальчика и за девочку.       — Джейкоб Мор.       У меня перехватывает дыхание, кажется, я давлюсь собственным языком, правая рука безвольно падает, но я тут же вскидываю её вверх, обхватывая Джейка поперёк груди и отчаянно прижимая к себе.       — Я вызываюсь добровольцем, — голос брата я слышу слишком отчётливо, никакой тебе спасительной ваты в ушах.       Так же отчётливо и вижу, как он смотрит на меня: решительно, горько, выжидающе. Выжидающе?       Да, я осознаю спустя только три секунды, что продолжаю держать его за руку. Только я: его пальцы расслаблены, но он не может их вытащить из плена моих. Я закусываю губу почти до крови. Я не хочу отпускать их обоих.       — Что же, выходи на сцену, милый, — подзывает его Пина, словно щенка или цыплёнка.       Мою руку колотит в мелкой дрожи, и мне отчаянно больно, когда Рик, почувствовав, что давление ослабло, рывком выдирает свою ладонь из моей. Мне хочется закричать и заплакать, чтобы слёзы закрыли весь обзор.       Но вместо этого я только чувствую, как мои ноги вибрируют без поддержки на каблуках, как в моё предплечье со страшной скоростью бьётся сердце младшего брата. И как мой старший стоит на сцене.       — Назовёшь нам своё имя?       — Рик Мор.       Его голос не дрожит и не срывается, будто это отрепетированный текст и театральная постановка. Он смотрит вперёд, но не на нас. Такой же взгляд был у него сегодня утром, когда он боялся, что дальше Жатву Джейку придётся проходить в одиночку.       — Это твой братишка, верно?       — Да, — спокойно, слишком спокойно отзывается Рик. — Мой младший брат.       — Замечательно! — воркует Пина, но мне до этого нет совершенно никакого дела. Мне уже просто плевать: самое страшное уже случилось. — Ну а теперь… дамы.       Я смотрю на Рика, и в моих чёртовых глазах ни слезинки. Даже если назовут мою лучшую подругу или самую милую и безобидную девочку из Дистрикта, я буду желать ей смерти. Потому что она стоит на пути домой у моего брата.       — Хм… — задумчиво тянет Пина, доставая вторую бумажку, — сегодня и без распоряжений много особенного.       Боже ж ты мой, ты можешь быстрее? Я хочу, чтобы всё это поскорее закончилось, и я смогла вперёд отца и брата забежать к Рику в комнату прощаний, кинуться к нему на шею и шикнуть в ухо, чтобы он не смел умирать. Он не имеет права умирать.       — Второй трибут из дистрикта Шесть — Эрика Мор.       По площади проходит поражённый вздох. Он и приводит меня в чувства, вернее, лишь доводит до той кондиции, когда я могу вспомнить, что это дурацкое имя принадлежит мне. И что мне надо на сцену.       Только вот я не двигаюсь, а жду. И жду, и жду, что кто-нибудь это скажет. Вызовется добровольцем вместо меня. Не для того, чтобы умереть за меня на Арене, нет. Чтобы дать шанс моему брату убить на Арене не меня.       Но на площади слишком тихо, а я не могу идти к сцене не потому что ноги болят, не потому что я едва помню, как дышать, а вы хотите, чтобы я ходила!       Просто Джейк вцепился в моё предплечье ещё поотчаяннее меня, запрокинул наверх голову и смотрит так, будто надеется уговорить меня остаться.       Я не даю ему того времени, что мне великодушно оставил Рик: вырываю руку резко и даже жёстко. Шагаю по проходу на вибрирующих ногах, а в ушах звенит, словно кто-то забыл у меня в голове будильник.       Нужно подниматься по другой лестнице, чтобы оказаться по противоположную сторону от Пины, поэтому мальчики и девочки стоят отдельно друг от друга. Я вспоминаю об этом слишком поздно, и мне приходится развернуться и пройти вдоль сцены.       Толку от этого, правда, мало. Пока Пина улыбчиво спрашивает у Рика, сестра ли я ему, а он надломленным голосом отвечает, что мы близнецы, я перегораживаю её собой, инстинктивно приближаясь к брату и ища на ощупь его ладонь. Пине приходится неловко захихикать и постараться незаметно оттеснить меня на нужное место. Я шарю рукой за её спиной, но на таком расстоянии мне едва удаётся соприкоснуться с Риком кончиками пальцев.       — Вот и отлично! — поёт Пина. — Трибуты из дистрикта Шесть: Рик Мор и Эрика Мор. Близняшки.       Она смакует последнее слово, а я чувствую, как моё сердце пропускает удар. Второй. Третий. Я вообще ещё жива?