Голодные игры: Обогнавшие поезд

      Официально тренировки начинаются в десять, в 9:30 для нас открывают двери в зал. Рик по договорённости будит меня в пять.       Комнаты трибутов здесь явно больше среднестатистических домов в дистриктах и соединены между собой своим коридором, никак не пересекающимся с общими помещениями этажа и спальнями Пины и Энрико. Всю мебель на этот раз в обеих комнатах мы двигаем к центру, чтобы освободить себе большой периметр. Если делать круг вдоль стен в спальне Рика, пересекать коридорчик и бежать по моей, в общей сложности получится метров сто. Дома мы могли нигде не сворачивать двадцать километров, двигаясь вдоль рельсов, но здесь выбирать не приходилось. Конечно, была возможность бегать в зале, но это бы выдало нас, а раньше времени показывать свой главный козырь не хотелось. И тренировочное время мы договорились использовать иначе.       Поэтому мы бегаем по помещениям, для этого не предназначенным, накидав по дороге на пол подушек и пуфиков, чтобы создать подобие пересечёнки: вряд ли нам светит равнина или хотя бы удобный грунт. Наматываем двести раздражающих до зубовного скрежета кругов, каждый пятый по очереди отмечая произнесённой вслух строчкой из лекции.       Может, в комнатах кислорода меньше, чем на открытом воздухе, может в Шестом нам помогала сама атмосфера дома, а тут давили стены, или может, так вымотали бесконечные повороты, но к концу я еле доползаю до кровати в центре и обессиленно валюсь на неё лицом в матрац. Рик рядом не падает: видно, его остатков энергии хватило, чтобы пройти расстояние до тумбочки, которую мы задвинули неизвестно куда, и остаться над ней, пусть уперевшись в крышку обеими руками, но в вертикальном положении. А судя по тому, что он не сглатывает, отпустить хоть одну ладонь, чтобы взять стакан воды, за чем, он, собственно, и шёл, ему страшно.       — Ты уверен, что, если мы проработаем эти три дня на износ, потом на Арене не свалимся до конца обратного отсчёта?       — Уверен.       Рик запыхался, и я слышу, как он тяжко продвигается ко мне. Когда он останавливается перед кроватью, между нами остаётся примерно полметра, но мне всё равно становится жарко. Я даже поднимаю тяжёлую голову, чтобы посмотреть в его глаза и возмутиться, но натыкаюсь на полный стакан воды. Рик не сглатывал, потому что нёс его мне.       Весь мой враждебный настрой как-то мигом улетучивается, и я благодарно таращусь на брата снизу вверх, прежде чем принять его щедрый дар, а потом залпом опрокидываю в себя половину. Мы столько всего делили всю жизнь напополам, что получается это уже чисто на автомате: без всяких прикидок и измерений. Рик присаживается на край кровати ко мне спиной, далеко вытянув ноги, и я вручаю его стакан ему обратно, он глотает медленнее и спокойнее, дыхания его почти не слышно. Моего, в принципе, тоже, но это вовсе не значит, что воздуха мне хватает.       — Ничего с нами не случится за три дня. Отоспимся, как только ото всех оторвёмся.       — Это будут щедрые полчаса сна на какой-нибудь верхотуре, — мой собственный сарказм скрипит у меня на зубах так, что хочется прополоскать рот кислотой, но Рик на это не обижается. Только находит свободной рукой мою голову и чешет по затылку, словно я кошка. А мне и хочется мурлыкать и льнуть к его пальцам ближе.       — Потом мы оценим то время, что не потратили бестолково на сон, а делали что-то полезное, да ещё и вместе. Ну… один из нас оценит.       Я поднимаюсь на локтях, чувствуя физически эту бездонную чёрную пустоту, взорвавшуюся в груди моего брата. Он по случайности сунулся туда, куда не хотел, и весь наш шаткий облачный замок, который мы старательно возводили ближайшие сутки, рухнул, как карточный домик. Сейчас можно вставать на пять часов раньше, чтобы побегать вместе по комнатам, можно отрабатывать друг на друге удары, рассказывать перед сном, как разводить огонь и где делать надрез на тушке кролика, чтобы содрать потом шкуру одним движением. Можно обсуждать на ланче завтрашний день или даже график дежурств на Арене по ночам, но через две недели домой вернётся только один из нас. И как бы мы сейчас от этого ни отмахивались, но всё с нами и между нами происходит в последний раз.       Мои ноги ещё не отошли. Ноги Рика, я уверена, тоже. Но всё же я решительно отталкиваюсь от кровати руками и по привычке пару раз бью мысками кроссовок в пол.       — Давай по-новой.       И мы пробегаем ещё двести долбанных кругов в абсолютной тишине.       На общую тренировку мы вваливаемся уже измотанные и полусонные. Кажется, парой слов о нас обменялись профи, когда мы проходили мимо них, но куда больше моего внимания было увлечено тем, чтобы правильно переставлять ноги.       В первой половине дня разделить обязанности не удалось, потому что всех нас принудительно прогоняли по кольцам, брусьям и верёвочным сеткам и лестницам. На вид, особенно после того, как пример показали профи, всё выглядело просто, но из Третьего упали оба, в Пятом справилась только девушка, Брук. Когда очередь дошла до нас, мы переглянулись и подпрыгнули, цепляясь за верхнюю перекладину, синхронно. Кто-то воодушевлённо заулюлюкал нам, и всё действительно могло бы получиться очень эффектно, но у нас были одинаково натренированные ноги, а всё остальное развивалось по мере сил и возможностей. У меня — никак.       Поэтому несильно за середину я сорвалась. Рик поймал, но моего веса вдобавок к своему на одной руке не выдержал, и рухнули вниз мы уже вдвоём. Профи посмеялись над нами, но долю секунды я видела, как одобряюще улыбается Талия.       Может, это и сподвигло меня глянуть на оставшихся с какой-то яростью и решительно похлопать Рика по плечу.       — Вставай.       Встаёт он тут же, но всё-таки спрашивает:       — Зачем?       — Делать то, что мы умеем. Делить напополам.       Я прохожу площадку насквозь, стараясь не пересекаться ни с кем взглядом, и останавливаюсь у верёвочной сетки. Вообще, по ней полагалось спускаться: просто падать в неё, и она прогнётся до пола, а лезть по ней вверх сущая пытка, но я в это ввязалась сама. Рик явно понимает мой план и снова занимает исходную позицию. И мы движемся по перекладинам друг другу навстречу в одном темпе.       С другой стороны проще не стало, хотелось кричать или рычать хотя бы, мышцы в руках ныли, а пальцы норовили разжаться, но я себе такого не позволяла: цедила воздух сквозь зубы и перекидывала себя с палки на палку. И я знала, что Рику ничуть не легче.       Встречаемся мы посередине, как и планировали. Отпускаем по одной руке, я — левую, а Рик — правую (ближние к оставшимся зрителям) и соприкасаемся ладонь в ладонь. Вниз спрыгиваем сами, приземляясь на ноги, и осматриваем всех с вызовом. И с одобрением на нас смотрит уже не только Талия.       По плечу меня хлопает теперь Рик, чтобы сообщить, что нам пора. Здесь мы, и правда, сделали всё, что можно.       После обеда нам всё же удаётся разойтись по собственному плану, но после общей тренировки я подсознательно ищу место от всех подальше и выбираю что-то связанное с рыбалкой: Четвёртый на эту секцию довольно хмыкнул, многие посчитали крайне нерациональным лезть в родную стихию профи, и узелочки для сетки там одиноко плела только девочка из Двенадцатого, Мира. Уж с ней-то, я думала, проблем не будет.       Думала.       Рядом с ней я села молча, подгребя под себя верёвки и листок с инструкцией, и явно хорошо дала понять, что не хочу разговаривать. Кому тут было бы интересно, чего я хочу.       — Не думай, что проблемы тут только у тебя.       Есть две альтернативы: проигнорировать её или всё же ввязаться в перепалку, а судя по Мириному тону, именно на неё она и рассчитывает. Но перепалку при должном старании можно вывезти к нормальному диалогу, а игнорирование без вариантов воспримется как враждебность, а мне по-прежнему не нужны враги. Мои враги автоматически становятся врагами моего брата.       — Я так не думаю.       — Думаешь. Вы пытаетесь показать это при каждой удобной возможности: гляньте, какие мы классные слаженные близняшки, а вы собираетесь убить кого-то из нас.       Я вспоминаю слова Рика о тактике агрессии и почему-то начинаю улыбаться. Выходит, наша попытка ни во что не встревать и никого не трогать всеми воспринимается как такая же агрессия, если не хуже. Психологи из нас ни к чёрту.       — Сваливать такое на одну семью — это очень жестоко.       И я просчиталась. Поняла уже по тому, как Мира вздёрнула брови и замерла на мгновение. Слова я подобрала очень неправильно.       — Моя сестра погибла на Арене два года назад. Мы только научились как-то жить с этим — и на тебе. Это не вы такие несчастные, Эрика, проблемы в Капитолии. И ему глубоко плевать, кто из трибутов в каких отношениях друг с другом. — Она кивает на парня из своего дистрикта. Эшеру четырнадцать, и он пытается управиться с копьём. Получается у него не то что бы совсем паршиво. — Он племянник друга нашей семьи. Перед отъездом дядя ему сказал, что не простит его, если он убьёт меня на Арене.       Кажется, мои глаза по обоюдному согласию решают перекочевать на лоб. Я слышала, что в комнате прощаний многим детям говорят что-то странное: спрашивают, можно ли продать их вещи, или советуют перед смертью наесться до отвала капитолийских деликатесов. Хоронят заранее каждого третьего, но насколько же нужно быть сволочью, чтобы поставить кого-то выше своей родни? Видимо, альтернатива была действительно паршивая.       — Здесь нет людей, которые между собой никак не связаны, — продолжает сама Мира, и у меня перед глазами встаёт Талия, с грустной улыбкой говорящая о том, что мама велела ей присматривать за Митчем. А потом — Техна, пусть и грубовато и отстранённо, но приглядывающая за маленьким Кайлом, с котором вместе приехала из своего Третьего. Профи действуют слишком слаженно для людей, знающих друг друга полтора суток, значит, сработались они ещё в Академии. Итан из Девятого подсаживал Тэру на брусья на общей тренировке, а Таниша из Одиннадцатого полчаса успокаивала Карла, когда Митч затушил его костёр. Здесь действительно были люди и кроме нас, оказавшиеся на Играх вместе с близкими. И умирать на Арене тоже отнюдь не одному из нас двоих.       Мира явно видит, что я всё поняла, а может, ей надоело плести узелки, но в любом случае в секции я остаюсь одна и предпочитаю больше не соваться в места, где есть возможность с кем-то заговорить.       Я несколько раз прохожу полосу препятствий, возвращаюсь на площадку с брусьями и в тир, но, хоть какой-то прогресс и есть, всё равно понимаю, что за счёт этого мне не выжить.       В наше отсутствие вещи в комнатах возвращают на исходные места, так что двигать их нам каждый раз приходится заново: вечером и утром. Мы спим с Риком по четыре часа, бегаем по комнатам привычные нам сорок километров и тренируемся выхватывать друг у друга столовые ножи за неимением других.       Чем ближе подступают Игры, тем меньше мы их обсуждаем, а так как нет других тем, перестаём говорить вовсе. Пина за нашими общими ужинами советует нам быть предельно милыми и ласковыми с распорядителями и на интервью, Энрико больше болтает о том, что спонсоры будут помогать нам только в том случае, если им будет интересно за нами наблюдать. Если честно, я слушаю и того, и другую вполуха и вижу, как Рик напротив меня клюёт носом. Это вынуждает меня пусть устало, но улыбаться.       Кое-кто уже хочет заключить на нас контракт. В основном, ведомые жалостью, но нам ли не всё равно. В последний день Рик проходит секцию с брусьями на сто процентов. Я — на семьдесят пять. Мимо мишени копья мы больше не метаем, хотя до яблочка, конечно, ещё далековато, и в принципе вполне сносно проходим тест на распознавание ядовитых растений, грибов и змей.       Перед индивидуальными показами мы решаем всё же выспаться, чтобы не выглядеть варёными. Помимо ног у меня болит куча других мышц, и я действительно знатно вымоталась за эти три дня. К кровати Рика мы пробираемся через завал из тумбочек и столов и ложимся поперёк, голова к голове и спустив колени на пол.       — Площадку ведь убирают после того, как выступят оба представителя дистрикта? Не после каждого? — спрашиваю я, таращась в потолок, потому что сил закрыть глаза пока нет.       — Вроде да. А что такое?       — Есть одна идея. Она очень рискованная, для тебя — особенно.       Рик усмехается. Очень вяло, но всё же… понимающе.       — Учитывая, что через неделю умрёт двадцать три человека, полагаю, риск в любом случае оправдается. По крайней мере, будет весело.       На индивидуальных показах Шестой дистрикт завершает первую половину выступлений. Это неплохо, потому что уставать наши немногие зрители начинают уже во второй. Сначала всегда идёт мальчик, потом — девочка. Поэтому я провожаю Рика и считаю по порядку до ста восьмидесяти. Одному человеку дают три минуты показать всё, на что он способен. И показать именно всё за это время, как правило, никто не успевает, поэтому приходится делать ставку на что-то одно, а предугадать заранее никто не может, что конкретно хочет увидеть распорядитель в данную секунду. Уводят трибутов не через ту же дверь, через которую запускают, так что пересечься с Риком, когда вызывают меня, я не могу.       Зато пообщаться с ним заочно вполне мне по силам, потому что всё его выступление было не для распорядителей. А для меня.       На площадке четыре зоны: тяжёлые манекены для демонстрации рукопашного боя с одной стороны, деревянные для навыков стрельбы или метания с другой, небольшая полоса препятствий с чёртовыми брусьями между ними и впереди импровизированная полянка, собравшая в себя весь материал с уроков выживания.       Я изучаю всё это одними глазами, не вертя головой, пока объявляют моё имя и дистрикт. Из четырёх манекенов с каждой стороны мой брат использовал по два тех и других. Оставалось только определить, с каких он начал.       Когда с щелчком включают таймер, я как-то рефлекторно кидаюсь влево, к тиру, по пути схватив со стойки два ножа. Пусть меткость у меня никудышная, зато добегу я почти со скоростью пущенной стрелы. Оставшуюся четверть метра я проезжаю на скользких кроссовках и первой мишени нож засаживаю в горло, с силой ударив по рукоятке кулаком, как молотком по гвоздю. Второй достаётся в грудь, лезвия входят в дерево до середины, как у Рика. Улыбнувшись этому, я лечу обратно, на ходу вскакивая на брусья. Их двенадцать, но мне нужно перебраться только через шесть. И перед тем, как прыгать, я замечаю на следующей перекладине отпечатки пальцев моего брата. Пальцев, а не ладоней, значит, я сделала всё правильно: он начал с другой стороны.       Приземляюсь я на колено и, навёрстывая секундный простой, несусь к манекенам, набитым песком, чтобы вес был приблизительно как у человека. Рик уронил оба, я же колошмачу свои, но они отшатываются и возвращаются обратно, как неваляшки, но серию ударов я выполнила правильно. И будь это живой соперник, наверняка расквасила бы ему нос.       К полянке выживальщиков, что-то мне подсказывает, обращаются в основном малыши или девочки, не способные толком показать ничего другого, но умеющие разводить костёр или ставить силки. Примерно три минуты на одно это и уйдёт, а у меня в запасе две, но начинать мне не с нуля.       Рик сделал мне петлю для силков, осталось только установить её и замаскировать. Лук и выемка в деревяшке готовы тоже, так что я придавливаю палку камнем и оставляю крутиться, второй рукой дотягиваясь до кроличьей тушки, с которой половину шкуры Рик уже содрал. Закончить несложно и быстро, так что я ещё успеваю вовремя подсунуть сухую траву к тлеющей подложке. Костёр принимается, я закидываю туда же коры и мелких веток, кролика насаживаю на заострённую палку и ставлю рогатины вокруг огня, встаю и очень услужливо улыбаюсь смотрящим на меня спонсорам и распорядителям. Картинка у них всё-таки сложилась: мой брат не валял здесь дурака три минуты, а на пару с ним за шесть мы использовали всё, что только можно было использовать.       Эмоциональностью мои зрители, конечно, не блещут, и свои оценки мы узнаём уже после всех выступлений на общей таблице. Шестёрка. У меня, и у Рика тоже. Мой гениальный, казалось бы, план потерпел фиаско.       Возвращалась на этаж я, как обухом огретая, и Рик пытался втемяшить мне в голову, что я не виновата. Но что мне втемяшить в таком состоянии.       — Всё не настолько ужасно. Шестёрка — это середина, середина — это стабильность. На нас не ставят много, но и крест не ставят.       — Шестёрка — это верхняя граница плохих оценок, — устало-обречённо выдыхаю я, пресекая его попытки, потому что знаю: подбирать притянутые за уши аргументы, чтобы успокоить близкого человека, не так и просто. — Мы лучшие, но из худших.       — Шестёрка — это двенадцать напополам, — от голоса Энрико мы как-то содрогаемся оба. Может, потому что не ожидали, что он появится, может, не ожидали, что он появится в парадном костюме, может, не ожидали, что он появится в парадном костюме и будет довольно нам улыбаться. — Распорядители приняли ваши правила игры.