Навечно преданный

      — Вы должны Нам исповедь, мэтр, — тот, кто смотрел сейчас на господина Ромуса, в каком-то, видимо привычном, жесте прижав ладони к подбородку и постукивая пальцем по губам, был спокоен. Пронзительные глаза светились интересом, даже некоторым лукавством. Однако…       Никогда ещё старому торговцу не было так не по себе. Нет, ему не угрожали. Не осыпали презрением и не пророчествовали кар небесных, памятуя о роде его занятий. Не применяли к нему насилия. Его очень вежливо и даже с удобством доставили в это самое место, где он и находился сию минуту, стоя с непокрытой головой и теребя в руках свой видавший виды берет. И где тяжёлый глубинный страх, зарождаясь то ли в животе, то ли в солнечном сплетении, расползался теперь ледяными щупальцами по всему телу, затрудняя дыхание и туманя мысли.       Мэтр всерьёз испытывал неистребимое желание рухнуть на колени. И дело было вовсе не в пиетете перед сильным мира сего — в силу своего ремесла он нередко имел честь беседовать с первыми лицами государств. И не в том, что ремесло это являлось подсудным — юридически он был абсолютно чист перед законом, а мораль — она у всех разная, уж ему ли не знать… Да и во всём его прошлом было лишь одно событие, о котором он предпочёл бы забыть и не вспоминать никогда. Всего одно.       Но почти не веря в возможность происходящего, торговец знал, мистическим образом чувствовал на грани восприятия — именно об этом событии и пойдёт сейчас речь. И это было страшно.       Он с самым искренним выражением недоумения на лице, прижал руку к выбивающему неровный ритм сердцу:       — Ваше…       Человек с Пронзительным Взглядом тут же прервал его речь одним лёгким движением руки:       — Услуга за услугу, господин Ромус. Давайте договоримся, дабы попусту не тратить ни Наше, ни ваше время: Мы не станем унижать сие общение нелепыми угрозами, а вы, в свою очередь, избавите Наши уши от неуместной лжи.       Мужчина прошёлся по толстому ковру, покрывающему дубовый паркет и делающему шаги абсолютно неслышными. Остановившись у высокого окна, вновь повернулся к своему подневольному гостю.       — Вы ЭТО сделали. И Мы не спрашиваем — как, Мы не претендуем на ваши профессиональные секреты. Но есть то, особенное, о чём Мы должны знать. Ведь всегда есть что-то, не так ли?       Допрашиваемый невольно вздрогнул. Хозяин кабинета удовлетворенно прищурил глаза и буквально промурлыкал:       — Вы должны об этом рассказать, мэтр.       Если вы видите перед собой тигра, вальяжно раскинувшегося в ленной истоме, это ничуть не значит, что он не опасен. Кажущееся спокойствие хищника не гарантирует вам жизнь. И глядя на свободно привалившегося к приоконной тумбе уверенного в своей мощи человека, пожилой мэтр со всей отчетливостью осознавал, что на этой территории может быть только один победитель, и речь лишь о том, в качестве кого сейчас представляется ему сам мэтр. Кусок мяса? Игрушка? Инструмент для достижения каких-то одному ему ведомых целей? И нет никаких шансов, никакой возможности ни уклониться от этих цепких глаз, ни сбежать. Да и существует ли где на свете место, которое было бы недосягаемо для этой воплощённой в человеческом обличье Власти?       И старик сдался, поникнув плечами и опускаясь, наконец, на колени, покорно склоняя седую взлохмаченную шевелюру:       — Я один во всём виноват, сир. Это была моя идея. Его Величество ни при чём, он просто спасал человеческую жизнь. Я прошу Вас, сир — король Джон не должен пострадать… Горе мне, как вообще кто-то мог узнать об этом?..       Человек, которого назвали сиром, заинтересовано поднял бровь:       — О? Вижу, он и вас поразил, не правда ли, мэтр? Даже несмотря на то, что мечтает прикрыть ваше заведение? — он отпрянул от окна и сделал несколько шагов к поникшему гостю, не нависая, но вынуждая к зрительному контакту. Поймав несчастный взгляд, снова растянул губы в полуулыбке:       — Что ж, хочу вас успокоить: у Нас нет намерений нанести вред своему собрату. Напротив, ваш визит к Нам носит исключительно противоположный в этом смысле характер.       Впервые за весь разговор в глазах его коленопреклоненного собеседника мелькнула надежда:       — Вы можете в этом поклясться, сир?       Тот хмыкнул, но дальнейшие слова прозвучали ровно и безапелляционно:       — Клятвы, мэтр? Уверен, нам с вами нет нужды разыгрывать этот дешёвый спектакль. Встаньте. И говорите. Пока МЫ готовы вас слушать.       Не смея перечить, пожилой мужчина с трудом поднялся с колен, вновь опуская седую голову и окончательно смиряясь с неизбежным.       — Что Вы хотите от меня услышать, сир?       — Мы хотим знать, что пошло не по плану. Ведь было что-то? — терпеливо пояснил собеседник, хотя за этим терпением отчётливо просматривалась невозможность даже намёка на дальнейшее промедление.       — Откуда Вы… А, не важно… Да, — мэтр устало провёл пятерней по спутанным волосам. — С чего же начать?       — С важного, — язвительно дернул краем узкого рта его визави. — На ваше усмотрение.       — Преданный. Он погибал. Из-за прежнего Хозяина.       — Товар, — слово прозвучало, как констатация факта и лёгкое недоумение в необходимости повода для беспокойства торговца. Тот мотнул головой, поправляя и одновременно объясняя:       — Воспитанник. Лучший.       Объяснения были приняты, но допрос логично продолжился:       — Почему вы предложили его именно шотландскому королю?       — Случайность, сир. Во всяком случае, сначала. Но присмотревшись, я понял — он ему подходит. Идеально.       — Преданный — Хозяину?       — Хозяин — Преданному. Хотя, это оказалось абсолютно обоюдным.       Человек с Пронзительным Взглядом отошёл к покрытому сукном столу и задумчиво провёл пальцем по запотевшему штофу, наполненному янтарной жидкостью.       — Продолжайте.       — Король Джон нарушил ход процедуры — сорвал повязку с глаз Шерлока слишком рано, обнимал его, как лучшего друга, стараясь привести в чувство, а после отказался ставить клеймо.       Именуемый сиром вздрогнул, резко обернувшись к мэтру и просто прожигая несчастного старика вспыхнувшим взором, но тут же совершенно ледяным тоном задал следующий вопрос:       — Это нарушило Связь?       — Вам многое известно, государь, — со смешанным чувством изумления и уважения пробормотал невольный гость. — Нет… Напротив. Правда, не знаю точно — это ли, но… — мэтр замялся. — Что-то пошло совсем иначе, чем должно было. Сперва Преданный чуть не погиб, приняв снадобье, от которого погибнуть не должен был, а потом… Потом они слились.       — Что значит «слились»? — уже обе брови взлетели в удивлении на обычно непроницаемом лице.       — Судьбами. Сознанием. Проникли друг в друга на духовном уровне. Я не видел ничего подобного за всю свою долгую практику. Даже не слышал о таком никогда.       — Значит, Связь установилась?       — Более чем.       — А клеймо?       — Осталось старое — прежнего Хозяина.       Воцарившееся на несколько минут молчание позволило господину Ромусу передохнуть. Он не был уверен, что сей отдых был во благо — предположения и опасения о том, чем же для него лично закончится эта встреча, хлынули в сознание новым потоком. Словно услышав внутренний стон собеседника, вопрошающий вновь вперился в него цепким взглядом.       — Еще один вопрос, мэтр. Как и когда этот Преданный попал в Школу?       Крайне неохотно, медля и растягивая слова, но понимая, что теперь уж терять точно нечего, тот ответил:       — Около двадцати лет назад, сир. Его привёл какой-то проходимец из морского братства. Сказал, что мальчик — сирота, все родные погибли в море.       — И сколько лет было мальчику?       — Примерно четыре-пять, сир.       Обладатель пронзительных светлых глаз снова замолчал, отвернувшись и, видимо, что-то осмысливая. Однако, когда он вновь соизволил обратить своё аристократическое лицо к собеседнику, его выражение было абсолютно спокойным.       — Каковы ваши прогнозы, мэтр? Эта… Хм… Нестандартная Связь — как она может повлиять на тех, кто в неё вовлечён?       Старик пожал плечами и, неожиданно для себя самого, храбро усмехнулся:       — Думаю, король Джон по-прежнему останется идеалистом, верящим в доброту и людей, сир, если Вы, воспользовавшись моей сегодняшней откровенностью, не убедите-таки его в обратном.       — А Преданный? — игнорируя неожиданную дерзость старого торговца, уточнил вельможа.       Господин Ромус был немало удивлен вопросом:       — Он Вас тоже заботит, господин?       Высокопоставленный собеседник остался невозмутимым:       — Только как возможная угроза для венценосной особы, о которой Мы… беспокоимся.       — Вы шутите, сир? — снова чуть грустно улыбнулся мэтр. — Какая угроза может быть Хозяину от Преданного? Совершенно исключено. Правда, в данном случае, Связь слишком тесна и необычна, да и её участники неординарны, поэтому можно предположить, что Преданный не ограничится лишь спокойствием подчинения.       — Что вы имеете ввиду?       — Чувства. Человечность. Собственная личность. Способность сопереживать. Любить. По-настоящему… Вполне возможно, пусть и с малой вероятностью, что всё это может проснуться… Если Хозяин постарается… — старый торговец, страх и опасения которого внезапно отошли на дальний план, неопределенно подвёл глаза к украшенному росписью потолку, и улыбка его стала мечтательной. — И что-то мне подсказывает — Его Величество вполне на это способен…       — Вот как? — заинтересованно откликнулся вельможа. — Что ж… В таком случае у Нас к вам, мэтр, есть одно предложение. Особенное предложение.       — А я смогу отказаться, если оно мне не понравится? — обреченно вздохнул тот, исполненный самыми противоречивыми предчувствиями.       Тонкие губы его собеседника привычно дёрнулись в лёгкой ухмылке, но ответ прозвучал коротко и не предполагая сомнений в сказанном:       — Нет, дорогой мэтр. Не в этот раз. Не в этот раз.       Щедрые ветры, подув с Атлантики, принесли в Эдинбург пропитанное солёной влагой внезапное тепло — для конца декабря явление исключительное. И без того тонкое снежное покрывало, едва наброшенное скромницей-зимой на промёрзшую землю, растаяло, оставив после себя скудные лоскуты, прячущиеся в самых тенистых закутках придворцового сада. При этом флегматичное северное солнце вовсе не торопилось внести свою лепту в неожиданную оттепель: свинцовое низкое небо, казалось, еле сдерживалось, чтобы не разрыдаться, а громоздящиеся на тисовых ветвях серые вороны вовсе не добавляли живописности в раскинувшуюся за окнами королевских покоев и без того безрадостную картину. Впрочем, печальный пейзаж, представший перед глазами шотландского монарха в утро одного из самых важных дней его жизни, нисколько не разочаровал Его Величество — он был слишком созвучен с тем настроением, что царило в душе венценосного жениха.       А вот миссис Хадсон, неотступно следовавшую за королём с того самого момента, как было объявлено о новой дате венчания, подобные капризы природы не только не огорчили, но и позволили внести в план предстоящего празднества некоторые весьма подходящие для подобного мероприятия предложения.       — А почему бы не накрыть во дворе и в саду дополнительные столы? — вдохновенно сияя очами, вещала королевская кормилица, всем сердцем желая, чтобы торжественность предстоящей церемонии была достойна её любимого Джонни. — Поставить палатки на случай дождя, украсить всё еловыми лапами, флагами и гирляндами, развесить фонари… После освящения первой брачной ночи и фейерверка гости могли бы насладиться вином и закусками на свежем воздухе — не даром же небо посылает Вам свадебный подарок в виде столь тёплой погоды!       Джон досадливо скривился: и как это он позабыл об этом старинном обычае, который даже с приходом христианских проповедников в земли древней друидской магии не исчез, а лишь несколько видоизменился, хитроумно упрятав себя в покровы новой религии? Хотя ритуал и совершался теперь не под предводительством украшенного оленьими рогами жреца, а под чтение пресвитером приличествующих моменту молитв и отрывков из Святого Писания, суть его оставалась прежней, да и форма мало чем отличалась от сложившейся за тысячи лет традиции, по которой ровно в полночь гости — достаточно пьяные и весёлые, чтобы навязанное строгим воспитанием ханжество не помешало им участвовать в этой несколько сомнительной затее — шумной толпой провожали самодержавных молодожёнов в приготовленную для первой брачной ночи опочивальню, и, когда дверь за счастливой парой затворялась, отправлялись под окна спальни и там сперва сообща возносили Богу молитвы о счастливой жизни для новоиспечённых супругов и ниспослании им наследника в самое кратчайшее время, а затем под взрывы и вспышки потешных огней принимались распевать песенки вполне определённого содержания и выкрикивать пожелания, также не отличающиеся излишней стыдливостью. Считалось, что таким образом к брачному ложу приманиваются древние духи, способные наделить жениха небывалой силой, а невесту — особой плодовитостью.       Намеренно или нет, но Шерлок, чудесным образом способный держать в голове сотни мельчайших деталей, призванных превратить предстоящее венчание в событие поистине имперского размаха, об этой славной традиции определённо забыл, что, кстати, привело миссис Хадсон в неописуемый восторг: она тут же вызвалась организовать всё необходимое для «пира под открытым небом». Секретарь без всяких возражений уступил кормилице это право, то ли из уважения к почтенной даме, то ли по иным причинам, о которых Его Величество предпочёл даже не задумываться.       Вообще, всё то время, что прошло с момента их с Шерлоком разговора возле камина, Джон старался всячески избегать любых мыслей, способных вызвать у него даже тень сомнений по поводу принятого решения. Это было крайне сложно, особенно если учитывать то, что объект истинных королевских желаний — так и не угасших, несмотря на все старания, а лишь загнанных в самый дальний угол мятущейся души — находился возле Его Величества почти круглосуточно: днём — в своём реальном, вдохновлённом приготовлениями к свадебному торжеству образе, в котором Джон с каким-то злым азартом невольно пытался уловить хотя бы намёк на сдерживаемую печаль, а с приходом ночи превращаясь в яркие и чувственные грёзы, захватывающие монаршее сознание воплощением самых прихотливых фантазий и удивительной реалистичностью сновидений.       Просыпаясь по утрам от таких дразнящих и опьяняющих снов, Его Величество спешил к леди Морстен, чтобы напомнить себе о причинах, побудивших его сделать именно такой выбор. Мэри, совершенно оправившаяся после всех перенесённых тревог, встречала короля неизменно приветливой улыбкой, исключительно доброй и понимающей, щебетала что-то о парче и кружевах, рассыпалась в благодарностях за преподнесённые подарки — которые, кстати, тоже целиком и полностью были молчаливо перепоручены совести и вкусу всё успевающего Преданного — а Джон, в пол-уха слушая беззаботный голосок невесты, старался подавить в себе приступы глухой злобы. Уверенного, что бедная женщина ни в чём не виновата, короля, тем не менее, до алых сполохов в глазах бесила мысль, что его будущая жена может так спокойно лгать ему в лицо и даже ни разу не покраснеть при этом, не отвести взгляд, не смутиться. Да Бога ради! Леди Морстен не могла не знать о своём положении — слишком велик был срок, чтобы будущая мать продолжала оставаться в счастливом неведении относительно последствий приключившегося с ней несчастья! Но при этом на её милом личике не было даже малейшего намёка на печальную тайну, которую женщине приходилось хранить…       Джон мог понять причины, по которым Мэри старалась скрыть от него правду, но его невероятно коробила та виртуозность, с коей будущая королева играла избранную для себя роль. А больше всего Его Величество раздражала необходимость участвовать в этом дурацком фарсе. Господи, какой же это бред: делать вид, что веришь той, которая тебе лжёт! Начинать семейную жизнь с подобного жутко не хотелось. Разве об этом он мечтал, разве об этом видел сны в то благословенное время, когда его жизнь ещё не была так нагло испорчена грубым вмешательством Чарльза Магнуссена?       Выслушивая очередное бессодержательное щебетание леди Морстен, Джон снова и снова внутренне сжимался от неприятного, угнетающего душу чувства. «Ах, если бы вы знали, миледи, что вам незачем обманывать меня! Незачем придумывать уловки и оправдания, оскорбляющие нас обоих,» — думал он, вежливо кивая в ответ на невинную болтовню. Если бы он мог быть честным с этой женщиной! Но разве можно доверить сокрытую в королевском сердце тайну той, которая предала его, пусть даже и под угрозой жестокого насилия? К тому же, было в этом секрете то, что Джон не смог бы доверить никому — даже верному Лестрейду: если хотя бы одна живая душа узнает, что будущий наследник — ребёнок Преданного, всех участников этой безумной драмы ждут самые непредсказуемые, но, в любом случае, ужасные последствия. Допустить такого Джон не мог. А это значило, что отныне его жизнь будет наполнена ложью и лицемерием, как бы отвратительно это ни звучало.       На фоне подобных тоскливых размышлений Его Величество меньше всего беспокоили и случившаяся оттепель, и все вытекающие из неё возможности. Без всякого воодушевления приняв предложение миссис Хадсон и избавившись таким образом от её навязчивой, хотя и искренней заботы, король тут же безропотно перепоручил себя в руки Анджело, явившегося во главе целой армии лакеев готовить Его Величество к грядущему бракосочетанию.       — Господи, как же Вы бледны, мой король! — беспокоился камердинер, с тревогой всматриваясь в осунувшееся лицо Его Величества. — Невозможно же так изводить себя государственными заботами! Не ровен час, уважаемые гости решат, что Вы нездоровы или, того хуже, не рады предстоящему супружеству. Пойдут слухи, сплетни… Позвольте, я приглашу Джакомо: он настоящий художник своего дела, накладывает пудру и румяна так, что щёки расцветают, словно розаны, к нему многие придворные обращаются — и дамы, и кавалеры.       — Чтобы я уподобился раскрашенной кукле? — сердито фыркнул король. — Даже не вздумай мне больше предлагать такое, Анджело! Пудра, помада, румяна — этого мне ещё не хватало!       — Тогда хотя бы прикажите подать бокал вина или стаканчик бренди — возможно, Бахус сможет оживить Ваш лик не хуже искусника-Джакомо? — не унимался камердинер, совершенно удручённый бледным видом своего государя.       — Бренди? Перед венчанием? — засомневался король.       — Ваше Величество! В такой день не грех подбодрить себя горячительным, — убеждённо закивал итальянец. — Когда я женился на своей Летиции — упокой Господи её душу — то перед тем, как отправиться в церковь, мы с отцом приговорили целый кувшин вина, а кувшин тот был, чтобы не соврать, не менее галлона, а вино молодое, пьяное, так что у меня еле язык ворочался, когда пришлось говорить священнику «Да!» И ничего, обвенчали! Зато как весело было и совсем не страшно, хоть и видел я невесту всего третий раз в жизни.       — Предлагаешь и мне напиться вусмерть? — улыбнулся король. Весёлая болтовня камердинера отвлекала от собственных печальных мыслей, и Джон был вовсе не против поддержать этот забавный трёп.       — Ни в коем случае, Ваше Величество! Вы же знаете: что позволено Юпитеру, не позволено быку. Точнее, в нашем случае надо бы сказать: что допустимо для обычного человека, не приличествует светлейшему монарху, — поспешил добавить итальянец, поняв собственную оплошность. — Но от пары глотков благословенной жидкости никому ведь хуже не станет? — и, расценив пожатие плеч короля, милостливо пропустившего мимо ушей сравнение с животиной, как согласие, крикнул одному из замерших в ожидании распоряжений лакею: — Принеси-ка бренди, любезный, да поскорее!       Анджело оказался прав: пары глотков янтарной жидкости хватило, чтобы смятение Его Величества не то чтобы исчезло, но несколько улеглось. В синих глазах появился приятный блеск, а губы и щёки приобрели вполне здоровый и соответствующий торжественности события румянец. Накинув на плечи монарха отороченную мехом горностая мантию, камердинер отступил на несколько шагов и окинул любовным взором дело своих рук.       — Вы прекрасны, сир! — воскликнул он, смахивая набежавшую слезу. — Ах, видели бы Вас сейчас Ваши досточтимые родители!       — Кареты поданы, государь! — звучно объявил торжественно вплывший в покои паж, и Его Величество, не успев ничего ответить расчувствовавшемуся камердинеру, решительно шагнул навстречу избранной им судьбе.       — Сир! А фиалки приколоть? Фиалки же!.. — всплеснул пухлыми ручищами Анджело и, подхватив со стола нежно-фиолетовое соцветие бутоньерки, припустил следом за успевшим покинуть покои монархом.       Уже занеся ногу на ступеньку кареты, Джон не выдержал и огляделся, машинально пытаясь отыскать в толпе сопровождающих знакомое лицо.       — Его здесь нет, государь, — шепнул командир личной охраны, поправляя край длинной королевской мантии. — Он отправился в церковь взглянуть, всё ли там готово к Вашему прибытию.       Его Величество не стал притворяться, будто не понимает, о ком идёт речь — в конце концов, он, вопреки всем сложившимся традициям, выбрал Лестрейда в качестве своего шафера не только потому, что Грег был другом детства, но и из-за особого, давно сложившегося между мужчинами понимания. Именно капитан был главным и самым надёжным хранителем королевских тайн и секретов, которые часто ему даже не нужно было озвучивать. Кто знает, насколько полным было представление Грега о чувствах государя к его секретарю, но кое о чём он, безусловно, догадывался. И, как обычно, молчал.       Кивнув, Его Величество сел в карету, одарив последовавшего за ним шафера благодарным взглядом. По восхищённым восклицаниям сопровождающих процессию придворных король догадался о выходе будущей супруги, но в его душе не возникло ни малейшего желания взглянуть на свою избранницу, и вовсе не из-за глупых предрассудков — ему действительно было совершенно безразлично, как выглядит леди Морстен в этот знаменательный день.       Пышный свадебный кортеж, состоящий из целой вереницы роскошно украшенных карет, дружно затарахтел колёсами по мостовой, увозя жениха с невестой, а также их многочисленную свиту в сторону Холирудского аббатства. Едва обращая внимание на приветственные возгласы толпящихся вдоль дороги горожан и вынужденно помахав подданным некоторое время из окна кареты, Джон, наконец, позволил себе откинуться на мягкий плюш сидения и прикрыть глаза. Несколько часов, всего несколько часов — и всё это закончится. Ему просто нужно взять себя в руки и потерпеть. Выдержать собственноручно затеянный фарс, во время которого необходимо будет притворяться радостным и довольным человеком, мечты которого наконец-то сбылись. Принимать поздравления, улыбаться, смотреть влюблённым взором на жену-лгунью и всеми силами не замечать её чуть округлившуюся талию и счастливо-беззаботную мину. А ещё — не видеть услужливой готовности в бесстрастных бирюзовых глазах, от одного внимательного взгляда которых свернувшаяся под сердцем тоска начинала болезненно ныть, подобно едва затянувшейся ране.       Карета остановилась у искусно кованных ворот аббатства. До церкви Его Величеству предстояло пройти пешком — несколько десятков шагов, не больше. Взглянув на выложенную широкими плитами дорожку сквозь настежь распахнутую дверцу экипажа, Джон тяжело вздохнул.       — Вам не нужно делать того, чего Вы не хотите, государь! — не сдержался молчавший до этого момента капитан, как обычно, чутко уловивший настроение сюзерена.       — Поздно, Грегори! — качнул головой король, на мгновение обернувшись к верному вояке и с чувством пожимая его плечо. — Всё идёт, как положено, и уже ничего нельзя изменить.       Разумеется, всё было устроено идеально. Ни малейшей задержки ни в чём, ни камушка на пути шествующей к церкви процессии, ни одного увядшего цветка в гирляндах, украшавших собор изнутри, и ни единой фальшивой ноты в хоре почти ангельских голосов, чарующим песнопением встречающих венценосную пару, никакой сумятицы среди многочисленных карет, нескончаемым потоком подвозивших новых гостей. Всё продумано до секунды и выверено до дюйма. Впрочем, рассчитывать на иное даже не приходилось.       Чинно шествуя между рядами скамей к залитому светом сотен свечей алтарю, Джон почему-то припомнил свою коронацию. Боже, как много тогда произошло всего нелепого и несуразного! Один из несущих за королём мантию пажей споткнулся и упал, чуть не сбив с ног самого монарха, елей для помазания куда-то запропастился и его искали целых десять минут, а под конец совершенно расчувствовавшийся Главный Советник, приходящийся Его Величеству крёстным отцом, разрыдался как младенец и долго не мог поставить свою подпись в документе, свидетельствующем о том, что Джон Хемиш Ватсон отныне является законным королём Шотландии. Да, нынешнее торжество было спланировано идеально, но разве смысл в этом?       Заняв предназначенное ему место, король оглянулся. Там, у входа в церковь, под руку со своим дядюшкой, стояла его сияющая невеста. Тяжёлое парчовое платье, расшитое драгоценными каменьями и наполовину закрытое бархатной, отделанной горностаем накидкой, кружевная вуаль с молочно-опаловыми жемчужинами, когда-то принадлежавшая матери Джона, изысканная сапфировая брошь, инкрустированная крупными бриллиантами — его собственный подарок, которого он до этой минуты так ни разу и не увидел, длинные струящиеся серьги, обвивающее шею ожерелье, изумрудные созвездия на поддерживающих высокую причёску черепаховых гребнях… Какое искреннее удовлетворение в сияющем взоре, как ослепляюще много блеска! Его Величество еле удержался, чтобы не закрыть ладонями глаза, с силой вдавливая их в воспалённые глазницы. Где та милая девушка, с которой он мог болтать ночь напролёт, обмениваясь шутками и забавными мыслями, думая, что они понимают друг друга с полуслова? И была ли она вообще? Неужели леди Морстен, как и всех прочих, интересует только высокое положение и вытекающие из него власть и богатство?       Наблюдая за будущей королевой, горделиво вышагивающей по застеленному коврами проходу высоко держа голову и лучась даже не счастливой, а, скорее, победоносной улыбкой, Джон отчётливо ощутил, как, подобно снегу под дыханием тёплых ветров, тает его надежда на дружбу и взаимопонимание с той, кого он так решительно выбрал в свои спутницы. Возможно, не будь он слишком поглощён своими чувствами к Шерлоку, не будь так напуган и озадачен этим неестественным влечением и связанными с ним эмоциональными всплесками, Его Величеству удалось бы получше рассмотреть свою избранницу? Или же сегодня, в глубине души страстно не желая этого брака, он просто хочет видеть в Мэри недостатки, которых в ней на самом деле нет?       Дядюшка-барон — ещё довольно крепкий старик в одном из тех немыслимых париков, которые только начали входить в моду при королевских дворах Империи — подвёл наконец свою дальнюю, но явно обожаемую ныне родственницу к алтарю и даже в меру прослезился, вручая её затянутую в длинную шёлковую перчатку и унизанную перстнями руку венценосному жениху.       Под высокими сводами поплыли величественные звуки органа, и, будто подстёгнутое этими патетическими переливами, сердце Его Величества понеслось вскачь, отзываясь во всём теле бешеными злыми пульсами.       Ну вот и всё, Джон Хэмиш Ватсон Шотландский. Вот и всё… Ещё немного, и ты станешь мужем, добровольно определив свою принадлежность не стране, не роду, а одному единственному человеку. Женщине. Женщине, к которой, признаться, не испытываешь страсти — ты ведь понимаешь это, не стоит лгать самому себе. Теперь — не стоит. Но ты поклянёшься любить её, защищать, оберегать, делить с ней горе и радость. И ты будешь. Потому, что это правильно и потому, что так надо. И речь не о короле и его долге. Вовсе нет! Ты женишься не из-за политических интересов страны, не пытаешься добиться этим союзом ни материальных благ, ни закрепления договоренностей с соседствующими монархиями. Более того, король, пожалуй, в данной ситуации даже обязан был бы поступить как-то иначе, используя власть в интересах династии и решая проблему чужими руками и за чужой счёт. Выдать леди Морстен замуж за какого-нибудь вельможу, польстившегося на королевскую милость и богатое приданное. Разобраться с Магнуссеном силовыми методами — в конце концов, князь ведь далеко не бессмертен… Да и Преданный никуда бы не делся. Скорее всего…       Но поступить так означало бы пойти против собственных понятий о справедливости. А король, прежде всего — человек. Обязан им быть. Нести ответственность. И за ошибки, и за любовь — свою или к себе — кто теперь разберёт?.. И делать то, что велят и обязывают совесть и милосердие. И сердце. Отчего же так сжимает и давит в груди?..       Джон чуть скосил глаза и неожиданно для себя увидел замершего неподалёку Шерлока. Почему он не заметил его раньше? Преданный стоял, вытянувшись в струну, с непроницаемо-торжественным видом, как и подобало верноподданному на великом монаршем торжестве. Ни тени иных эмоций, кроме соответствующих моменту. Лишь чуть большая бледность, чем обычно, отмечалась краем сознания, на самой грани Связи, но так и не сформировывалась в определённый вывод. Тепло и тоска очередным приливом омыли стесненную грудную клетку, чтобы тут же запульсировать в подреберье и ударить в голову, срывая все тщательно наложенные на чувства запреты. Мысли хлынули бурным потоком, захлестнули, почти отрезая от реальности происходящего.       Жаль, что мы не успели побыть вместе, Шерлок. Каково бы это было? С тобой, с мужчиной… Таким великолепным, таким желанным… Таким умелым… Мой великий воин, мой гениальный инженер, мой чудесный скрипач, мой прекрасный Ангел… Теперь всё изменится. Уже изменилось. Так надо. Ради всех нас — и живущих, и ещё не рождённых…        Хорошо, что мы не успели быть вместе, Шерлок. Так проще. Это позволит оставить хоть что-то из прежнего, уберечь, сохранить. И даже если это прежнее будет порой выглядеть странным, возможно, со временем всё уляжется, придёт в эмоциональное равновесие… Когда-нибудь… Мы просто притворимся, что ни о чём и не мечтали. Что Я не мечтал…       Мы будем ждать, куда дальше заведёт нас судьба. Ведь князь Эплдора не успокоится, не оставит всё, как есть. Точно не оставит. Хорошо, что он не знает. Хорошо, что твой… Ваш… Наш ребёнок будет защищён статусом и положением. Хорошо. В любом случае, чем бы всё ни закончилось…       У меня дурное предчувствие, Шерлок, веришь? Мне всё время кажется, что в один ужасный момент ты исчезнешь из моей жизни так же внезапно, как и появился… Почему, ну почему я тогда не позволил тебе? Почему мы не были вместе, мой Ангел? Хотя бы один раз…       Разрываясь от тоски, нежности, необходимости и необратимости происходящего, Джон почти не слышал ни торжественных звуков органа, ни слов произносимых священником молитв, ни вопросов епископа. В его голове всё билась и билась одна и та же простая до глупости и бесконечная до оскомины полумольба-полумысль: Господи, прости мне мои грешные желания! Позволь нам быть счастливыми. Всем нам… Жаль, что мы не успели. Жаль… Хорошо, что мы не были вместе. Хорошо… Да.       Падре настойчиво повторил вопрос, подняв на Джона слегка недоуменный взгляд.       — Да, — машинально повторил вслух Его Величество и услышал, как его почти уже супруга повторяет это же заветное «да», навсегда связывающее их в единое целое.       Когда Джону было не больше восьми, он чуть не утонул, по неосторожности попав в стремительный речной поток. Течение увлекло его за собой, грозя затащить в самую стремнину, и только отчаянная находчивость двенадцатилетнего Грега, успевшего вовремя сунуть будущему королю конец длинной ветки, спасла мальчишку от верной гибели.       Подхваченный бурным весельем развернувшегося в полную силу празднества, Его Величество чувствовал себя примерно так же, как и в тот злополучный день. Только на этот раз даже ловкость и сообразительность преданного капитана не могли избавить короля от затянувшего его в свои глубины свадебного водоворота.       Бесконечные поздравления; неиссякаемая лавина подарков, поражающих воображение роскошью и изысканностью; вереница знатных гостей, спешащих лично засвидетельствовать своё почтение; безостановочно снующие лакеи, пополняющие и без того избыточное изобилие накрытых для пиршества столов, танцы, тосты, огромный свадебный каравай, музыка, льющееся рекою вино, — всё слилось в одну невообразимо пёструю картину, которая, будь Его Величество действительно рад происходящему, могла бы превратить этот день в один из счастливейших в его жизни, но, по факту, приведшую только к навязчивой мигрени и горькому привкусу разочарования. Но каким бы мучительным и изматывающим ни казалось королю торжество, он знал, что самое тяжкое для него испытание ещё впереди.       Первая брачная ночь. Конечно, при дворе ходили упорные слухи, что дата королевского венчания перенесена не просто так, и что леди Морстен, должно быть, была отмечена монаршим вниманием ещё до своего путешествия, но слухи эти сами по себе никак не могли быть причиной интересного положения будущей королевы, и Джон прекрасно понимал: в этом фарсе ему придётся исполнить избранную роль до конца, если он действительно желает скрыть ото всех и, прежде всего, от самой Мэри своё знание истинного положения вещей.       Думать об этом не хотелось, делать — и подавно, но неизбежное приближалось, отзываясь в каждом произнесённом тосте и отражаясь в каждом поднятом за здоровье и счастье новобрачных бокале. Растягивая губы в привычной благодарной улыбке, Его Величество искренне удивлялся собственной выдержке и внезапно проявившемуся таланту лицедея: судя по лицам гостей, никто даже не догадывался о тех терзаниях, что смущали сейчас сердце и душу внешне вполне счастливого новоиспечённого супруга.       С каждой минутой ожидание становилось всё более несносным, и Джон почти обрадовался, когда часы на дворцовой башне пробили полночь, и получившие долгожданный сигнал гости дружно стали подниматься из-за столов, готовясь к последней, но от этого не менее важной части свадебной церемонии.       Беря Её Величество под руку, Джон услышал, как с прелестных губ его супруги слетел вздох долгожданного облегчения.       Ступая во главе шумной толпы гостей к уготовленным для них с леди Морстен покоям, Его Величество стоически выслушал очередную порцию пожеланий, добрая часть из которых носила довольно двусмысленный характер, отдавая положенную дань древней традиции. Её Величество, нарочито смущаясь некоторым особо прозрачным намёкам, время от времени пожимала руку своему наконец-то мужу с плохо скрываемым нетерпением, отчего Джону становилось ещё тоскливей. Он тщетно пытался найти в собственной душе хотя бы слабый отклик на это страстное — по крайней мере, на первый взгляд — нетерпение, но всё, что ему удавалось почувствовать, скорее напоминало унылую безотрадность, нежели трепетное предвкушение предстоящей близости.       Специально подготовленная для столь важной цели опочивальня встретила новобрачных уютным теплом жарко натопленного камина и нежными, будоражащими тело и воображение ароматами. Створки отделанных позолотой дверей тихо затворились за молодыми, будто безвозвратно отсекая последние, пусть даже совершенно иллюзорные, пути к отступлению.       Пропустив вперёд (о, Господи!) жену и пройдя следом вглубь предназначенного для них помещения, Джон обвёл глазами убранство комнаты, невольно оценивая его изысканную роскошь, устроенную без малейшего намёка на принятую в подобных случаях непристойность, и искренне благодаря в душе своего Ангела за отсутствие на стенах картин откровенного содержания и прочих, призванных разжигать похотливые страсти, глупостей.       Кто же ещё мог проявить такую предусмотрительность, как не прекрасно изучивший вкусы хозяина Преданный?       Стукнувшая в висок мысль о Шерлоке, продумывающем все эти мелочи, тут же вызвала очередной болезненный спазм. Поручая верному секретарю организацию свадьбы, Джон даже не предполагал, что обустройством опочивальни для первой брачной ночи тот займётся лично, стремясь довести всё до абсолютного совершенства. Или — слабо трепыхнулось вспыхнувшее рискованным предположением сердце — желая пусть так, незримо, опосредованно, но выразить запоздалый ответ на слишком давно заданный вопрос? Потому что рука его гениального Преданного чувствовалась тут буквально во всем — и в неожиданном сочетании развеянных в воздухе запахов, и в необычно для этих мест собранных в вазоны букетах, и в невообразимо удивительных по внешнему виду явствах, умостившихся на прикроватном столике рядом с привычными, но как-то по-особенному нарезанными фруктами… Осознание этого отозвалось сладкой болью в сердце, лёгким уколом растрепанной совести и… сводящим с ума томлением в паху.       О чём ты думал, подбирая благовония и, зная твою дотошность, уверен — собственноручно проверяя мягкость брачного ложа? Что чувствовал, готовя лёгкие возбуждающие закуски, о которых королевский повар, наверное, даже не слыхивал — разве ты доверил бы кому-то столь важное дело! — и наполняя лёгким вином хрустальные бокалы? Не исколол ли тонкие пальцы о шипы, обрывая с розовых бутонов лепестки и осыпая ими шёлк идеально разглаженных простыней? Не представлял ли, пусть мимолётно, наши с тобой переплетённые тела, двигая ближе к камину огромную медвежью шкуру?..       Пронёсшиеся перед мысленным взором Его Величества яркие, беспощадные в своей живости образы отозвались в джоновом теле теми реакциями, которые он так безуспешно пытался отыскать, думая о белокурой нежной Мэри. Король глубоко вздохнул, и ему вдруг показалось, что воздух опочивальни всё ещё хранит запах Шерлока — свежий, дразнящий, слегка терпковатый. Конечно, он был здесь до них, возможно, всего за несколько минут, проверяя последние мелочи, оправляя случайную складку на покрывале или выбившийся из композиции цветок. Жажда стала почти невыносимой.       Стараясь не расплескать разбуженное столь необычным способом вожделение, сгорая от стыда и безысходности, король приблизился к жене, обнял её, уткнувшись носом в сладковато пахнущую шею и крепко зажмурившись.       — Ваше Величество, я… — начала было Мэри, жарко отвечая на объятия, но Джон прервал молодую супругу, не желая разрушать возбуждающее наваждение.       — Давайте отложим разговоры, миледи, — руки воина слегка неловко стянули кружевную вуаль, торопливо дёрнули крючки на венчальном платье.       — Вы не слишком сноровистая камеристка, мой дорогой король! — зазвенела тихим смехом женщина, помогая мужу избавить себя от платья и многочисленных нижних юбок и увлекая его к брачному ложу.       Её мягкий рот отыскал джоновы губы, а проворные пальчики заскользили по королевской груди, стараясь забраться под одежду. Не разжимая плотно сомкнутых век, Джон отвечал на эти стремительные ласки, не отпуская из разыгравшейся фантазии шоколадные кудри и призрачную бирюзу неземного взгляда. Его кожа. Его уста. Его стройное гибкое тело. Его запах… Его дитя, требующее любви и защиты.       Подхватив женщину на руки, Его Величество бережно уложил её на прохладный шёлк цвета морской волны и, открыв наконец глаза, наклонился, ласково проводя ладонью по всё ещё почти плоскому животу жены:       — Я буду осторожен.       — Совсем не обязательно, — хохотнула Мэри, притягивая его на себя.       Джон подался навстречу, стараясь, тем не менее, не рухнуть на неё всем весом, удерживаясь от резких движений, подпитывая сам себя уже невероятной нежностью к тому, что таилось там, под покровом бархатистой бледной кожи, под гладкими мышцами, тому, что не являлось его плотью и кровью, но почему-то оказалось вдруг таким дорогим и бесценным. Я не обижу его, Шерлок. Он нежно поцеловал тёплое, чуть подрагивающее лоно и твёрдо повторил:       — Я буду.       Голоса гостей, выкрикивающих под окнами шутливые и не совсем приличные пожелания, на мгновение утихли. В небе с грохотом расцвели огненные шары самых немыслимых оттенков. Праздник продолжился, заглушая наполнившие опочивальню шорохи и тихие вздохи.       В груди нарастало, стремясь заполнить собою всё его существо, щемящее… НЕЧТО. Нечто, чему он не хотел давать названия. Нечто, чему он не желал искать причин. Нечто, чему ни причин, ни названия быть не должно.       Но оно было. Заявляло своё право на существование, как кара за воображение, наказание за дедукцию, пощёчина за логику. Ещё немного, и оно станет огромным и неуправляемым, затопит сознание и включит рефлексы. И, скорее всего, снова хлынет боль.       Он не был бы против. Физическая боль — ничто. Но она не вытеснит Нечто, не заменит. Он чувствовал — не теперь.       Он провёл ладонью по корпусу скрипки. Потянулся за канифолью — и опустил уже готовую схватить смычок руку. Нет. Не так. Слишком громко. Слишком… открыто. Молча вышел из своих покоев и направился по тёмному коридору. Издалека доносились смех, весёлые крики и музыка — в саду всё ещё звучали флейты. Свежий воздух удивительно тёплой ночи, роскошный фейерверк и накрытые под сенью шатров столы с закусками и питьём выманили всех гостей под открытое небо. Люди будут продолжать чествовать короля и его новоиспеченную королеву. До утра.       Он прошёл через анфиладу и остановился перед закрытым порталом во всеми покинутый зал. Легко толкнул бронзового льва на витиеватой ручке — дверь отворилась без скрипа, без шороха и тут же мягко вернулась назад, пропустив проскользнувшее внутрь гибкое тело.       Пусто. Кто-то бы сказал, что темно. Не он. Глаза тут же приспособились к полумраку, разбавленному лишь трепетом ночных светил, отражающихся многократно и многочисленно в высоких венецианских зеркалах, вычленяя каждую деталь отзвучавшего торжеством помещения. Стрельчатые окна зала, к полному удовлетворению подсознания, выходили на другую сторону парка, и звуки чуждых его сердцу мелодий почти не царапали слух. Его, так некстати громко и дурно стучащему, сердцу.       Он скинул камзол, не глядя бросив его прямо на паркет у входа. Башмаки, стукнув чуть слышно, остались там же. Скользнул в середину пустого зала и, закрыв глаза, замер.       Мелодия — не та, что в саду, а та, что в голове — застучавшая в висках вместе с давящим и просящимся наружу Нечто ещё в покоях, не сдерживаемая более ничем, взорвала и затопила разум. Тело, раздираемое непривычным и странным переживанием, качнулось из стороны в сторону, более всего на свете желая, наконец, хоть какого-то действия.       Любого движения.       Во имя освобождения.       И он отпустил себя…       Несомненно, это был танец. В такт звучащей в голове мелодии одно движение плавно перетекало в другое. Сначала медленно, но с каждой минутой всё быстрее и быстрее, набирая темп, захлёбываясь ритмом, безумством слитных па изливая накопленное и нежданное в молчаливую пустоту. Руки распускались крыльями, пытаясь, казалось, помочь своему хозяину взлететь и унестись из этих душных стен туда, где станет легче груз, беззаботнее явь, проще… Всё проще.       Несомненно, это была песня. Стройное тело, то прогинаясь дугой, то скручиваясь в пружину и тут же распрямляясь, пело её безмолвно и отчаянно. Оно взмывало вверх, замирая на секунду в воздухе, мягко приземлялось на паркет в самой причудливой позе и вопреки всем законам тяготения взлетало вновь. Узкие бриджи благодаря удобному крою не стесняли движения, а шёлковая рубаха — единственное, что кроме штанов осталось на нём — расстегнувшись почти до пояса, натянутым белоснежным парусом летала вслед яростным грациозным порывам.       Несомненно, он не был человеком. Хищная кошка в прыжке. Концентрация. Беркут в яростном пике. Скорость. Кондор, зависший в своём царственном парении. Свобода. Всё вместе, и одновременно — ничего из этого. Жаль.       Накал действа был настолько силён, а выплеск энергии настолько мощен, что длительность его представлялась совершенно невозможной. Но бешеное соло всё продолжалось и продолжалось — никем не замеченное, не ждущее восторгов, не требующее оваций — нереальная и горестная мистерия возникшего из небытия невозможного и никому не нужного Нечто.       Несомненно, это был очень странный танец. Ни один из тех, кто ликовал прошедшим днём в этом зале, из тех, кто ещё пытался продлить праздник и веселье в ночном саду, не смог бы определить ни названия его, ни принадлежности.       Танец, который прервался так же внезапно, как и был начат. Ни сбившегося дыхания, ни подрагивающих в напряжении плеч. Полное отсутствие только что изливаемых гневным и нескончаемым потоком чувств.       Абсолютный покой.       Тишина.       И в полуприсяде, спланировав в последнем отчаянном пируэте на одно колено, упираясь пальцами рук и ног в паркет, так и не открыв за всё это время глаз, Шерлок жалел только об одном.       О том, что он всё-таки человек.