Навечно преданный

      Копыта породистых лошадей глухо стучали по брёвнам временного мостка, соединяющего края крутого оврага. Близость моря давала знать о себе свежим ветром и запахом прелых водорослей; грохот молотов и визг пилы звучал в ушах весёлой какофонией под резкие окрики, перемежающиеся то крепким словцом, то лихим уханьем.       Джон довольно ухмыльнулся: здесь, на строительстве нового форта, затеянного из соображений стратегической необходимости, он чувствовал себя много комфортнее, чем во дворце с его вечным политесом и придворными подковёрными играми. И пусть роскошные покои тут заменяли временные, и надо отметить, не слишком просторные шатры, а кухня была безыскусной и непритязательной — Джон не был ни привередой, ни гурманом. Зато — белые запятые чаек в высокой синеве, зато — лёгкость и беспечность в общении, зато — веселая чарка и забавные рассказы у вечернего костра. А ещё — возможность, не обращая внимания на ворчание хмурого Лестрейда о том, что: «Не королевское это дело, Ваше Величество, что Вы как ребёнок, в самом деле!» — сбросить неудобно зауженный по последней моде камзол, закатать рукава, взять в руки топор или рубанок и, не щадя венецианских кружев и валансьенского батиста, заняться простой физической работой, не требующей хитрости и изворотливости, почувствовать силу и ловкость собственного тела — молодого и крепкого, скучающего по настоящему мужскому делу, от которого бы по мышцам разливалась приятная усталость, а в голове становилось ясно и легко.       Его Величество скосил глаза на Шерлока, привычно следовавшего за своим королём. Отстав на полкорпуса, тот с интересом оглядывался с седла, то вскидывая брови, то прищуриваясь, по обыкновению подмечая всё, что только попадало в поле его острого зрения. Интересно, а как Преданный справится с рубанком? Или с пилой? Обучают ли в Школе таким навыкам? Джон усмехнулся — Шерлок среди простых плотников, каменщиков и кровельщиков? Это казалось нелепым. Да и не для того король привёз своего секретаря на строительство: архитектор-итальянец, которого Его Величество нанял для возведения давно задуманного форпоста, как-то уж слишком затягивал со строительством, требуя дополнительных средств и материалов, что не могло не вызвать некоторых подозрений у бережливого по отношению к государственной казне Джона. Преданный обещал не только «прочесть» нерадивого зодчего на предмет хищений, но и оценить его проект и качество проделанной работы.       Завидев высокого гостя, архитектор, до этого неистово ругающийся со старшим каменщиком на какой-то несусветной помеси английского и итальянского, приправляя словесные извержения колоритными и выразительными жестами, отчаянно замахал на собеседника тонкими руками, прекращая разговор, и ринулся навстречу прибывшим, перепрыгивая через брёвна и обтёсанные камни и рискуя в любой момент сломать свои обутые в щегольские сапожки ноги.       — Ваше Величество! Какая честь! — закричал он издалека, прижимая правую руку к сердцу, а левой стягивая с головы шляпу. — Почему же Вы не предупредили? Мы бы расчистили проезд — у нас тут страшный беспорядок! То есть, порядок, разумеется, но ведь это стройка, и тут порядок в некотором роде беспорядочен, потому что таковы особенности нашей работы, Вы же понимаете? Но если бы Вы заранее сообщили о своём визите, я приказал бы убрать всё ненужное, то есть нужное, конечно, но мешающее Вашему передвижению…       — Господин архитектор, успокойтесь, такое ощущение, что мы впервые с вами встречаемся здесь! Каждый раз одно и то же! Я прекрасно осведомлён об особенностях строительных работ, не так ли? И не нуждаюсь в какой-то особой подготовке к моему приезду, — бросая повод груму, король пружинисто спрыгнул из седла и навис над хлипким итальянцем, строго взирая на него и хмуря брови. — Кроме того, сегодня, как никогда, мне бы хотелось увидеть реальное положение вещей, а не приукрашенную картинку, а в этом случае всякие предупреждения бывают излишними.       — Неужели Вы сомневаетесь в моей честности и преданности делу, государь? — архитектор картинно заломил руки, в то время, как вторая пара его не в меру худых конечностей, будучи не в состоянии оставаться на одном месте, вытанцовывала замысловатые кренделя на подмороженной с утра земле. — Неужели злые языки навели на меня напраслину, очернив в Ваших справедливейших и мудрейших глазах?       — Я привык доверять своим органам чувств, а не чужим языкам, — заметил король и, запрокинув голову, окинул оценивающим взглядом высящуюся невдалеке громаду крепости. — А ещё документам. Показывая мне проект, вы обещали, что закончите строительство к зиме и указывали вполне конкретную смету, а теперь и сроки, и средства внезапно стали увеличиваться — как тут не проявить любопытства? Вам ведь известно, насколько важен для меня этот форт: он должен стать форпостом для защиты нашего главного порта и верфей, и сейчас, когда пираты вновь поднимают голову, а на Востоке султан строит огромный флот, намереваясь захватить власть на морских просторах, это становится более чем актуально.       — Ваше Величество, поверьте, я прикладываю все усилия, тружусь, не покладая рук, но в подобном деле довольно сложно изначально рассчитать всё до мелочей, — запричитал итальянец, чуть не плача. — Осталось не так уж и много, но мне подумалось, что было бы неплохо дополнительно укрепить стены и устроить подземный ход, по которому можно было бы незаметно подвозить припасы, а в случае необходимости — покинуть крепость.       — Вот как? Ну что же, если вы честно выполняли свою работу, вам нечего опасаться, — король сменил гнев на милость и даже похлопал пискнувшего то ли от страха, то ли от почтительности архитектора по плечу. — Я хотел бы представить вам моего помощника, господина Шерлока, — Его Величество широким жестом указал на своего молчаливого спутника, который, вместе с бессменным Лестрейдом и ещё парой стражников, спешившись, ожидал неподалёку. — Он достаточно сведущ в строительных вопросах и сможет реально оценить ваши усилия. Мы осмотрим то, что уже сделано, по результату чего и будем судить о дополнительных средствах и принимать дальнейшие решения.       Кланяясь и расшаркиваясь, архитектор подскочил к Шерлоку:       — Сударь, я несказанно рад знакомству, особенно с человеком, который в состоянии вынести правильное суждение о моих усилиях и трудах. Поверьте, ни один пени не потрачен впустую, я готов отвечать за каждую доску и вбитый гвоздь!..       — Не беспокойтесь, господин… — Преданный вопросительно взглянул на итальянца.       — Франческо де Лука, к вашим услугам, — снова расшаркался архитектор.       — …господин де Лука, — продолжил Шерлок. — Я вижу вашу честность и готов засвидетельствовать её Его Величеству, а вот об остальном поговорим после осмотра строительства.       — Прошу, прошу, — засуетился итальянец. — Только, может быть, вы хотите отдохнуть с дороги? Или подкрепиться…       — Нет, — отмахнулся от назойливой заботы архитектора король, — сперва дело, а потом всё остальное, — и тихо спросил, приблизившись к Шерлоку: — Значит, не ворует?       — Вероятность очень незначительная. Эмоционален, суетлив, открыт. Искренне боится быть заподозренным в неподобающем. В данной ситуации его страх — лучший адвокат, государь, — так же негромко ответил секретарь. — Крупное воровство — промысел не для слабонервных. А мелкое — не стоит Вашего внимания, примите как неизбежность.       — Хорошо, — облегчённо вздохнул Его Величество: перспектива наказания тщедушного итальянца его совершенно не радовала. — Будем надеяться, что и со строительством он ничего не напортачил.       От обеда отказались зря. Ввиду масштабности строительства и предлагаемых нововведений, пришлось и поужинать. И даже позавтракать. Но к всеобщему удовлетворению, проведённая со всем пристрастием ревизия не выявила в действиях господина де Лука никаких нарушений и грубых просчётов, о чём Шерлок поспешил доложить королю, приложив в качестве подтверждения своих слов сделанные во время проверки расчёты.       — Стало быть, точно не ворует? — оглядывая строительство с высоты одной из почти достроенных башен, в последний раз уточнил Его Величество.       — Нет. Господин де Лука помешан на работе, постоянно стремится что-то улучшить, довести до совершенства, никогда не доволен уже сделанным — отсюда и дополнительные расходы, — Шерлок постучал свёрнутыми в трубку листами рассчетов по раскрытой ладони. — Это всё, что можно вменить ему в вину. К тому же, у него нет ни семьи, ни любовницы, ни дурных наклонностей, требующих больших средств — ему незачем воровать. Он влюблён в свою работу и предан только ей. Перфекционист — да, но не растратчик, это точно. Его достаточно немного контролировать и сдерживать — и к весне крепость будет действительно готова.       Архитектор, скукожившись стоящий поодаль в ожидании сурового вердикта, хотя и будучи абсолютно уверенным в своей безгрешности, с тревогой поглядывал то на непроницаемое лицо королевского секретаря, то на показательно хмурящегося монарха.       — Ладно, давай тогда уже позволим ему выдохнуть, — наконец, смилостивился Джон и, подозвав почти доведённого до нервной икоты Лука, милостиво произнёс:       — Ну, хорошо, господин архитектор. Нарушений и недостач за время проверки не выявлено. Обсудим ваши дополнения к проекту подробнее?       Разом повеселев и даже немного осмелев, итальянец часто закивал, соглашаясь со справедливым заключением неожиданного ревизора и выражая свою готовность к любому обсуждению, но взглянув на висевшее в зените солнце и откашлявшись, робко предложил:       — Может, всё-таки для начала отобедаем?..       Цель визита на вожделенный строящийся объект давно была достигнута, но королю совершенно не хотелось торопиться назад во дворец. Для начала ноября погода стояла прекрасная: дождей почти не было; небо отливало синью, временами на полдня вовсе очищаясь от облаков и озаряясь прохладным, но ласковым солнцем; свобода и простор раскинувшегося под крутым берегом моря наполняло сердце беззаботной радостью, а размеренная, хотя и тяжёлая работа дарила удивительное отрешённое спокойствие взявшемуся-таки за пилу и рубанок Джону.       Один день сменялся другим, а возвращение всё откладывалось, к вящему неудовольствию Лестрейда, как и предполагалось, уверенному, что не дело это — высочайшему монарху потеть на простонародной работе, среди грубых, неотёсанных мужиков, которые, в запарке, могли и послать Его Величество по матушке, пренебрегая всяким почтением и субординацией. К тому же, строительство практически не охранялось, а сопровождавших его стражников король приспособил таскать носилки с песком и глиной, рассудив, что нечего таким богатырям попусту простаивать. Капитан же, напрочь отказавшись расставаться с оружием, в одиночку продолжал выполнять свой долг, не отходя от Его Величества ни на шаг и зорко поглядывая по сторонам в готовности отразить любую неожиданную атаку. Успокоить командира личной охраны не мог даже Шерлок, клятвенно заверявший, что несмотря на кажущуюся занятость, не оставляет безопасность государя без внимания, регулярно инспектируя периметр и не упуская из вида любое мало-мальски подозрительное лицо.       Лишь к концу третьего дня Лестрейд всё-таки смирился с неизбежным и, хотя оружие так и не отложил, но перестал уговаривать Его Величество немедленно вернуться ко двору, понимая, что королю не так часто выпадает возможность под благовидным предлогом отдохнуть от бесконечных государственных забот.       Шерлок, живо обсуждавший с господином де Лука изменения проекта, носился по стройке, подобно урагану, то взлетая на леса, то перепрыгивая по недостроенным ступенчатым стенам, то лавируя между «беспорядочным порядком» заваленной материалами площадки. Иногда, покончив с расчётами и неиссякаемыми спорами с темпераментным итальянцем, во всём, что касалось работы, проявляющим необыкновенное упрямство и настойчивость, Преданный присоединялся к Хозяину, орудуя инструментами плотника или каменщика ничуть не хуже, чем штангенциркулем или угломером. Он никогда не встревал в шутливые перепалки между рабочими, как это позволял себе Джон, наслаждаясь возможностью сбросить с себя личину монарха и остаться обычным парнем — простым, грубоватым, но открытым и прямым — но с видимым удовольствием наблюдал за Его Величеством, искренне улыбаясь остроумным шуткам и неиссякаемому рвению государя.       А вечерними сумерками, неотступно следуя за королём, Преданный устраивался рядом с ним у костра, слушая забавные байки и потягивая лёгкий эль из оловянной кружки, время от времени исчезая на несколько минут — проверить местность и обменяться с Лестрейдом замечаниями по поводу безопасности и охраны Его Величества, а потом возвращаясь на своё место рядом с Джоном. В тесноте и беспечности этих дружеских посиделок, находясь в максимальной близости к своему секретарю, король, наклоняясь за чем-либо или поворачиваясь, порой почти непреднамеренно задевал Преданного плечом или рукой. И от этих невинных прикосновений по телу Его Величества пробегала приятная дрожь, а Шерлок опускал ресницы и, как казалось Джону, на несколько секунд переставал дышать. Это было странным, новым, чем-то неизведанным, но таким томяще-интригующим, что всегда сомневающийся Джон с радостью отнёс происходящее к ещё одному преимуществу своей слегка затянувшейся поездки. Ощущение временной свободы окрыляло, сполохи костра добавляли одновременно загадочности и умиротворения, а весёлый эль согревал нарастающее в груди чувство предвкушения неизвестно чего и восторга от этого таинственного предвкушения.       К сожалению, незапланированные каникулы приносили не только радужные минуты беззаботности, но и то, что к преимуществам отнести было сложно. По ночам, в отведённом для короля и его слуги — телохранителя, секретаря и советника в одном лице — шатре, лёжа на обустроенном рядом с кроватью своего господина матрасе, всегда такой спокойный и контролирующий всё на свете Шерлок стонал. Во сне. Негромко, но так мучительно, что Джон просыпался и обеспокоено трогал его за руку, мягким пожатием прерывая незримую пытку. Гадая, не происходило ли это и ранее, в уединении дворцовых покоев, монарх чувствовал себя совершенно беспомощным что-либо предпринять для своего незаменимого помощника, поскольку на все вопросы, что же за кошмары ему снятся, Шерлок всегда отвечал одинаково: «Я не помню своих снов». Король не верил, но когда начинал допытываться особенно настойчиво, к этой фразе добавлялось смиренно-горькое «господин», и Джон обречённо замолкал.       Так продолжалось до той поры, пока однажды, проснувшись от очередного стона, он не увидел, как по щеке Шерлока катится самая настоящая слеза. По щеке. Его. Всегда. Невозмутимого. Шерлока.       Это выглядело настолько нереальным, даже диким, что Джон слетел с кровати и, не осознавая, что такое поведение не слишком соотносится с монаршим достоинством, прижал тёплые ладони к мокрым от солёной влаги скулам.       — Шерлок, Шерлок, проснись, это только сон!       — Джооон…       Правильнее всего было бы хорошенько встряхнуть парня, в очередной раз вырывая из удушливых объятий кошмара, но услышав это «Джооон», а не «Ваше Величество», «сир» или уже такое привычное «господин», Его чёртово Величество вместо того, чтобы внутренне возмутиться неподобающему к себе обращению или хотя бы поразиться нарушению этикета, ощутил такую небывалую нежность и такое неистребимое желание обнять и утешить своего Преданного, что противиться ему не представлялось никакой возможности.       — Шерлок, проснись, ну что тебе опять снится, ну скажи… — Джон прижал к себе тонкое, натянутое струной тело, слегка раскачиваясь из стороны в сторону и отчаянно борясь с желанием собрать солёное губами. Все мысли шотландского короля о собственной гетеросексуальности и матримониальных планах на ближайшее будущее стремительно испарялись лёгкой предрассветной дымкой…       Гладя влажные, спутанные беспокойным сном шелковистые волосы он совершенно не надеялся на ответ, как вдруг неожиданно услышал горячечный, почти бредовый шёпот:       — Она. Снова она… Каждый раз… Снова… Боже… — Преданный невидяще распахнул глаза, блуждая вокруг остекленевшим взглядом: кошмар всё ещё не отпускал его из своего сумеречного плена, заставляя видеть то, чего на самом деле не было.       — Кто она, Шерлок, кто? — допытывался король, заглядывая в серо-зеленые омуты, наполненные отчаянием и болью.       — Не помню… Не знаю… — бормотал в ответ его Преданный, вновь сжимая веки и цепляясь дрожащими пальцами за рукав джоновой сорочки.       Тот почти взвыл от бессилия:       — Да ЧТО? Что она с тобой сделала?!       Держа в объятиях своего секретаря, Джон понимал, что если сейчас до конца разбудит Шерлока, то, скорее всего, так и не узнает, какие невыносимые видения заставляют Преданного стонать и метаться по ночам, но продолжать эту пытку было выше его сил. Он потянулся к стоящему у кровати кувшину с водой, намереваясь с её помощью разрушить жестокое наваждение, но Шерлок заговорил снова, отзываясь на заданный в отчаянии Его Величеством вопрос.       Король ожидал всего. Любого ответа. Но не такого.       — Не она. Я… сделал! — Шерлок прерывисто дышал, по-прежнему зажмурившись в ужасе и даже не пытаясь разжать подрагивающих от напряжения рук. — Изнасиловал её… Я это СДЕЛАЛ, Джон…       — Кого… её? — прохрипел опешивший Джон, чувствуя, как всё внутри мертвеет.       — Не помню… Не вижу… Ничего… Только бледную кожу. Скользит под руками… И крик… — Шерлок вздохнул с влажным всхлипом, как утопающий, выныривая из мрачных глубин вытесненной памяти, почти просыпаясь. — О Господи, Джон… Всё красное… Она так кричала…       И тут Джон разозлился.       — Шерлок, проснись наконец! Посмотри на меня! Это просто кошмар, понимаешь? — король уже не шептал, почти кричал, выговаривая слова внятно и чётко. — Господи, да кого ты мог изнасиловать? Кого тебе НУЖНО было бы насиловать? К тебе же и так все, как мухи на… Тфу! Как пчелы! На эту, как её там. Майскую розу! Будь она неладна вместе с Андерсоном! Шерлок! Ну же! Не мог ты никого изнасиловать! Слышишь?       Шерлок, не открывая глаз, уже проснувшись, но всё ещё оставаясь оглушённым зацепившимися за сознание осколками нестерпимых воспоминаний, жадно прислушивался к голосу своего Господина, с мягкой настойчивостью уводящему его из липкого пламенеющего ужаса. И он последовал за этим голосом, с облегчением отмечая расставленные для него путеводные знаки: надёжные плечи государя под своими трепещущими пальцами; его заботливые ладони на своей облепленной взмокшей рубахой спине; колючую щеку, прижавшуюся к его собственной, ещё влажной и солёной; знакомый запах свежескошенной травы и горячего полуденного солнца — родной, джонов…       А король всё бормотал и бормотал, уже негромко, но так же внятно и настойчиво, убеждая, прося и даже не замечая того, в чём убеждает, чего просит…       — Это просто кошмар. Это просто сон. В жизни тебе не нужно было бы… Любой бы согласился… Только позвал бы…       Слова слетали с губ, подобно колдовскому заговору, сплетаясь с давно и необратимо тлеющим желанием, вырывая его из сдерживающих границ приличий и предубеждений. Где-то на периферии разума всё ещё дребезжал глухим колокольчиком здравый смысл, приводя свои смешные и нелепые доводы, но…       Чересчур близким было сильное гибкое тело, пьянящее голову дурманящим ароматом кедра, мускуса и ещё чего-то воздушно-весеннего. Излишне шелковистыми были касающиеся королевской щеки тёмно-шоколадные кудри. Слишком доверчиво-благодарным был направленный на Его Величество взгляд невероятных лучистых глаз. Чрезмерно горячими были скользнувшие по монаршим плечам ласковые ладони. И недопустимо соблазнительными были пунцовые припухшие губы, безжалостно искусанные в неистовой схватке с ночным кошмаром. Не коснуться их, не припасть к призывно приоткрытому рту, одним жадным глотком выпивая пахнущее мятой и вереском дыхание, казалось пределом кощунства, и Джон, целиком захваченный новыми ощущениями, окончательно потеряв голову, потянулся навстречу этой умопомрачительной и такой вожделенной новизне.       Поцелуй был фантастическим. Его Величеству подумалось, что именно о таком он мечтал всю жизнь, именно его искал на чужих устах — идеальное сочетание сжигающей пламенем страсти и чистой, освежающей нежности. Дыхание сбилось, голова кружилась, но это было неважно — горьковато-медовый вкус сводил с ума, завораживал, растворялся во рту, проникая в кровь и разносясь по телу обжигающими волнами, и длился, длился, длился…       — Шерлок… — почти задыхаясь, король, наконец, на мгновение оторвался от щедро и охотно подставляемых губ и заглянул в сияющую зелёным озёрную глубину. — Я не знал, я не думал, что это может быть так… потрясающе! Если ты позволишь, если ты тоже хочешь…       — Только прикажите, господин, — выдохнул Преданный с на всё согласной готовностью…       Джон дёрнулся, как от пощёчины. Выпуская из пальцев смятую тонкую ткань, резко отстранился, отдирая себя от податливо прижимающегося к нему стройного тела.       — Нет, — едва не простонал, растирая жёсткими ладонями вспыхнувшее от необъяснимого стыда лицо. — Так не должно быть, Шерлок… Только не так… — Он замолчал, ошеломлённый лавиной одновременно нахлынувших на него совершенно противоречивых эмоций, но, постепенно взяв себя в руки и подняв пронизанный ещё неусмирённым желанием взгляд, вновь заглянул в глаза своего Наваждения. — Неужели ты не понимаешь, неужели не чувствуешь? Ты, всегда легко понимающий и видящий суть? Это не должно быть просто похотью, это не может быть только подчинением! Только не между нами… Не хочу…       — А как? — Шерлок растерянно смотрел на своего короля, уже понимая, чего от него потребуют, но не имея возможности легко сломать отточенные годами и болью рефлексы.       Его Величество отошёл в дальний угол шатра, который, учитывая скромные размеры их временного пристанища, был не таким уж дальним, и, скрестив руки на расхристанной груди, тихо произнёс, не пытаясь более скрыть ни мучительного желания, ни отчаянной надежды:       — Не по приказу. Не как раб. Шерлок… Необходимо… Нужно, чтобы ты САМ этого хотел, чтобы пришёл ко мне не потому, что так велит тебе инстинкт Преданного, а потому, что этого жаждет ТВОЁ сердце. — Джон перевёл дух, прикрыл подрагивающие веки и шёпотом добавил: — Я знаю, верю, что когда-нибудь это случится. Я готов подождать.        На что он рассчитывал, замерев с затаённым дыханием, чего ожидал от раба, с самого детства жёстко приучаемого подчиняться только чужим воле и капризам — король и сам не знал. Ему бесконечно, до сердечного спазма мечталось, чтобы Шерлок, отбросив свою безупречную и бесстрастную покорность, прямо сейчас сделал хотя бы один шаг навстречу своему — не господину, нет! Другу, близкому и родному человеку, который готов принимать его настоящим и живым, а не удовлетворяющей похотливые прихоти игрушкой.       Но Преданный, на лице которого удивление стремительно сменилось отчаянным смятением, внезапно вылетел из палатки, не захватив ни камзола, ни дорожного плаща, и скрылся в морозной, полной колкой ледяной пыли темноте.       Оставшись в одиночестве, Джон разочарованно и горько выдохнул: а ведь ему почудилось, что Шерлок готов был ответить… И что их отношения уже вышли за дурацкие рамки Связи, сделав обоих кем-то намного большим друг для друга, чем Преданный и Господин… Неужели он снова ошибся, принимая подстройку под его потребности за проявление искренности? Нет, невозможно! Он ведь видел, чувствовал, слышал в конце концов! Там, в музыкальной комнате, где Преданный вдруг раскрылся, впуская Джона в самое сокровенное, спрятанное в глубине его бескрайних Чертогов. Тогда всё было честно, ТАК не смог бы притворяться даже Шерлок.       «Боже мой! И зачем было торопиться? — ругал себя расстроенный король. — Похотливый, совершенно сбрендивший идиот! Нужно было сначала поговорить, объяснить, чего я жду от… Наших отношений? — Джон фыркнул. — А разве с моей стороны был хоть какой-то намёк на эти самые отношения? Особые отношения? Да, Шерлок может „прочесть“ меня и, наверняка, намного лучше, чем кого бы то ни было, но что он мог разобрать во мне, если я сам только сейчас понял, почувствовал, чего хочу? Я должен дать ему время — подумать, решить. Нужно подождать.»       Джон вышагивал по свободному пространству шатра — два шага от шерлокового матраса до ограниченного плотной тканью и кожей пятачка у небольшого стола, пять — до завешенного шкурами входа и ещё столько же назад. Пальцы, сцепленные за спиной, подрагивали от напряжения, а в плывущей от неожиданной душевной встряски голове спасительной соломинкой трепетала короткая мысль: «Куда нам торопиться? Я подожду. Всё будет хорошо. Ведь будет?»       Шерлок стоял на стене недостроенной башни и смотрел, как высоко в небе парит гордая птица. Он проторчал здесь до самого рассвета, не имея сил и решимости вернуться к хозяину. Пронзительный ветер трепал белый батист рубахи, нисколько не защищавшей тело от его ледяных порывов, но Преданный не чувствовал холода, наблюдая за грациозно планирующим в воздушных потоках крылатым охотником.       Ястреб. Размах крыльев в полтора ярда, прочные и острые когти в несколько дюймов длиной, царственный поворот головы хозяина неба, выслеживающего внизу свою добычу. Благодаря мастерам-хирургам Школы, по остроте зрение Преданных мало чем отличалось от зрения этой хищной птахи, в несколько раз превышая нормальные человеческие способности. Шерлок поморщился от возникших в неутомимом мозгу ассоциаций, одновременно завидуя этой свободе и этому полету, и всё более погружаясь в отчаяние.       Он не хотел быть хищником. Те живые существа, выслеживаемые сейчас где-то в более низких слоях воздуха или в сомнительном укрытии пожухлых трав и кустов — по-своему прекрасны и заслуживают жизни. Но он не мог перестать им быть: как и в природе, среди пернатых, так и в человеческом обществе — когти либо у тебя, либо чьи-то, в конце концов, в твоём сердце. Шерлок тряхнул пальцами, медленно сжимая их в кулак.       Но ещё человеку свойственно делать выбор. И когти, и всё остальное может служить не только самому хищнику, но и тому, кого он принял в свою стаю и обязался защищать. Будет ли когда-нибудь этот выбор и у него? Возможно ли вообще сделать так, чтобы выбор был? Преданный ещё раз взглянул на спикировавшую в траву птицу и, не пытаясь разглядеть несчастную жертву, перевёл взор на отчётливо виднеющийся у подножия башни королевский шатёр. Будущее покажет. На сегодня всё, что он может, это ждать и парить, наслаждаясь мнимой и такой очевидно призрачной свободой.       Скоро.       Шерлок дотронулся до губ, всё ещё хранящих вкус королевского поцелуя. Вот ещё один выбор — здесь и сейчас. Выбор не убивать или защищать, а… Любить? Не служить, не покорно подставляться по первому требованию, а именно любить — так и когда этого хочется самому. Разве он этого не желает? Не потому, что так приказывает хозяин, а сам, по своему собственному устремлению?       Предупреждающей об опасном своеволии боли не было, но рядом с Джоном всё было иначе, и то, что тело не отозвалось на возникающее вожделение привычным оглушающим ударом, ещё не означало, что захватывающее и разгорающееся в нём влечение не было его собственным. Нестерпимо захотелось снова оказаться внизу, за плотной тканью палатки, там, где — он в этом уверен — его всё ещё ждут с неукротимой жаждой и всепрощающим терпением.       И, поддаваясь этому влекущему зову, Преданный уже готов был сделать первый, слегка неуверенный шаг, когда острый слух уловил приближающийся перестук копыт. К форту подъезжал всадник, одного взгляда на которого хватило, чтобы понять — гонец из Эдинбурга, срочная депеша для Его Величества.       Позабыв обо всём, Шерлок стремительно кинулся вниз, едва касаясь в своём полубеге-полуполёте обтёсанных камней крепостной стены, но в тот момент, как он достиг утоптанной у входа земли, посыльный уже покидал королевский шатёр. Отдёрнув полог, Преданный ступил через порог, упираясь пытливым взором в спину Его Величества, замершего с письмом в руке.       Джон повернулся. Уголок сжатого рта странно подергивался, то ли в зарождающейся слабой улыбке, то ли, напротив, гримасе крайнего огорчения, а глаза смотрели совершенно растеряно. Он помахал зажатым в кулаке листом:       — Из дворца. Леди Морстен вернулась. Мы возвращаемся в Эдинбург.