Навечно преданный

      Король Джон проснулся с отчётливым ощущением дежавю, навязчивым, словно похмелье. Это утро напоминало предыдущее яркими солнечными лучами, пробивающимися сквозь неплотно зашторенные занавеси на окнах и ложащимися на узорчатый паркет простенькой мозаикой сияющих пятен, неуёмным щебетанием птиц, облюбовавших растущий под стеной замка вековой дуб, и боем курантов на дворцовой башне.       Безотчётно отсчитывая удары, Его Величество уже хотел было призвать командира личной стражи, чтобы отчитать того за слишком трепетное отношение к монаршему сну, но часы отбили всего восемь раз и умолкли, доказывая Джону, что наступающий день — абсолютно новый, а проносящиеся во всё ещё затуманенной со сна голове картинки — это вчерашние воспоминания, а не захваченные памятью обрывки ночных видений. Нет, всё это произошло на самом деле, произошло с ним, и одному Господу известно — чем в конце концов закончится.       Они говорили правду, придерживались только её, и правда должна была их спасти, защитить от законного, но совершенно несправедливого возмездия. Судьи обязаны были им поверить, убедиться в их невиновности, в вынужденности совершённого преступления, но единственная улика, которая могла подтвердить истинность каждого сказанного ими и в их оправдание слова, вдруг оказалась пустышкой, обманом, ставящим под сомнение все остальные доказательства.       Яда в злосчастной колбе не оказалось, там была только мазь для массажа — редкая по своему составу, весьма драгоценная — но и только.       Вскочив с постели, Джон поспешил отдёрнуть тяжёлые шторы, впуская в комнату больше света, а потом потянул раму, отворяя окно, и жадно глотнул освежающего, пахнущего нарциссами воздуха. Нет, это утро совсем не похоже на предыдущее! Вчера в его душе пылала надежда, сегодня же её место заняли тревога и волнение.       Мужчина с пронзительной отчётливостью вспомнил те эмоции, что наполнили зал суда после того, как уважаемый профессор озвучил результаты проведённой им экспертизы: внезапную и абсолютную тишину над рядами зрителей, собственный шок, крайнюю растерянность Шерлока, бледность сира Майкрофта… В какой-то момент Джону вдруг показалось, что он слышит знакомый до отвращения смех — злорадный и самодовольный — словно дух заклятого врага вернулся в этот мир, дабы воочию убедиться в удачности своей последней коварной выходки. Но почему Магнуссен сделал это? Зачем передал Шерлоку обычную мазь, сказав, что это отрава? Чего хотел добиться? Сотни вопросов, мечущихся в мозгу без всякой возможности получить хотя бы один вразумительный ответ, сводили с ума. И за всем этим ещё одно странное и необъяснимое впечатление: взглянув на Мэри, он вдруг заметил мелькнувшее в её глазах… облегчение, что ли? Тогда он не придал этому значения, захваченный совершенно иными заботами, но теперь…       Джон тряхнул головой: нет! Нет, не может быть! Ему, должно быть, просто показалось. Он был слишком ошарашен новостью, чтобы правильно истолковать мимолётное выражение чьих-то глаз, пусть даже и своей собственной супруги. Они все были ошеломлены и растеряны, кроме, разве что, леди Хупер, умницы леди Хупер, их милого ангела-хранителя, умудряющегося прийти на помощь именно тогда, когда кажется, что никакого выхода не остаётся. Благослови Боже её дотошность и увлечённую химическими науками натуру, благодаря которым эта юная дама, так прозорливо назначенная им в качестве наблюдателя в проводимой экспертизе, не позволила разочарованным служителям Фемиды, подстрекаемым приспешниками покойного князя во главе с его белокурым племянником, поставить жирную точку в этом непростом деле, выиграв для Шерлока как минимум ещё один день жизни.       Как только первое потрясение от произнесённого профессором вердикта минуло, и онемевшие судьи зашевелились и зашептались, стараясь осмыслить услышанное и как-то разумно увязать его со всеми полученными ранее, но теперь уже более чем сомнительными показаниями свидетелей защиты, Молли смело, хотя и с тенью привычного смущения, привлекла всеобщее внимание заявлением о том, что ею было проведено собственное исследование содержащегося в пресловутом сосуде вещества, и её выводы далеко не так однозначны, как заключение уважаемого эксперта.       В ответ на не лишённое иронии требование главы суда поделиться с присутствующими своими умозаключениями, безудержно краснея под презрительными позыркиваниями учёного химика, а ещё больше — от недоуменно-выжидательного взгляда заинтересованно наблюдающего за ней Шерлока, леди Хупер, слегка запинаясь, рассказала о том, что ей тоже не удалось обнаружить в мази ни одного из широко распространённых ядов, но при более тщательном рассмотрении она заметила в веществе чётко определяемые остатки растёртых в порошок насекомых, а точнее — гусениц. Удивившись такому странному ингредиенту, девушка припомнила, что совсем недавно читала о лономии — одной из самых ядовитых гусениц в мире. Её обнаружили всего лишь несколько лет назад в лесах Южной Америки. Прикосновение к этому насекомому смертельно для человека, так как вызывает кровотечение тканей и отказ органов, что позволяет аборигенам использовать приготовленный из лономии состав для смазывания оружия и даже ритуальных убийств. Но самое любопытное, что после гибели гусеницы яд начинает постепенно разлагаться и где-то через месяца полтора-два превращается в абсолютно безобидное вещество. Что, по всей видимости, и произошло с предназначенной шотландскому монарху отравой. Если бы не частички весьма характерных волосков, видимые под увеличительным прибором, доказать, что эта мазь какое-то время назад была смертельно ядовитой, практически невозможно*.       Судья, не обращая особого внимания на истерические вопли курляндского престолонаследника о том, что «это же бред!» и «как можно верить какой-то девице?», обратился за подтверждением к несколько призадумавшемуся профессору, который после некоторого колебания, пусть и неохотно, но всё же признал и существование подобного насекомого, и возможность использования его яда в качестве отравляющего вещества. На вопрос председательствующего, можно ли точно сказать, являлась ли мазь ядовитой ранее, эксперт ответил, что это потребует дополнительных исследований, и сир Майкрофт, до этого хранивший по крайней мере видимость нейтралитета, невзирая на явное раздражение разгневанных вмешательством в их юрисдикцию судей и злобные выкрики семейства Курляндского Дома, просто настоял на повторной экспертизе.       Но чем она закончится? Найдутся ли следы яда? Подтвердится ли предположение умницы Молли? Джон так и стоял у окна, размышляя, снова и снова вдыхая полной грудью пьянящий цветочный аромат, совершенно не замечая, как прохладный апрельский ветерок пробирается под тонкую ткань ночной рубахи. Разумеется, он был уверен, что яд находился в колбе, когда княжеский слуга вручал её Шерлоку. Какой смысл давать Преданному пустышку? Не в расчёте же на то, что его верный возлюбленный, испугавшись своего рокового предназначения, отправится в Эплдор, где станет приманкой для шотландского короля? Но даже если у сэра Чарльза и были подобные далеко идущие надежды, он не стал бы делать ставку только на них. Ведь вероятность того, что Шерлок не сможет противиться прямому приказу князя и вынужден будет выполнить его даже помимо своей воли, значительно превышала эфемерность расчётов на жертвенную любовь того, кто, в теории, способен лишь на рабскую преданность. И если бы Шерлок действительно оставался только рабом, он бы, скорее, попросту убил себя, боясь навредить Хозяину Джону…       Шотландец поёжился, но не от холода, а от одолевающих его мыслей и предположений. Да не всё ли равно, чем руководствовался коварный извращенец в своих безумных планах? Важно другое. Сегодня всё решится. Сегодня. Уже скоро.       За спиной отворилась дверь, и по комнате тут же загулял сквозняк, шевеля шторами и занавесями над кроватью.       — Доброе утро, государь, — голос капитана Лестрейда звучал нарочито бодро и уверенно, словно напоминая Джону: на крайний случай у них в запасе есть свой вариант. Тонко звякнул фарфор, послышался звук льющейся жидкости. — Я принёс Вам кофе, сир. Как Вы любите — без сахара.       Это превращалось уже в привычку, в некий ежедневный ритуал: непродолжительное следование от Уайтхолльского дворца до Зала Суда; забитые до отказа зрительские скамьи; кресло в первом ряду подле заботливой Мэри, чьё неизменное участие, ещё вчера кажущееся если не необходимым, то очень своевременным, сегодня по какой-то странной причине ощутилось вдруг навязчивым и — что, конечно же, нелепо — даже не совсем искренним; напудренные парики судей, порядком утомлённых непредсказуемо затянувшимся процессом; каменное выражение лица Короля-Императора, которого возникшее осложнение с ядом вроде бы больше нисколько не волновало, и невозмутимость Шерлока, при всех усилиях последнего неспособная скрыть от Хозяина истинных чувств Преданного: покорного смирения перед выпавшей на его долю участью, какой бы она ни оказалась.       Ватсон подобного смирения позволить себе попросту не мог. В конце концов, у него в запасе ещё имелись аргументы, которые можно было бросить на чашу правосудия, если того потребуют обстоятельства — пусть даже при этом придётся нарушить несколько собственных принципов. Но разве не любовь есть истинное исполнение закона? Любовь и честь — вот главные богатства, которыми владеет человек на этом свете, равноценные сокровища, и если он не смог отказаться ради любви от собственной чести, то кто посмеет его упрекнуть, когда теперь он предпримет всё возможное, чтобы не жертвовать своей любовью? Джон чувствовал с необычайной ясностью: он не в состоянии лишиться ни того, ни другого, не утратив одновременно саму жизнь, а значит, был лишь один путь — бороться до конца всеми приемлемыми для него способами и добиться победы. Или умереть.       Его Величество медленно выдохнул, стараясь успокоить бурлящие в сердце эмоции. Взглянул на Шерлока с лёгким укором: «Ты не должен сдаваться, слышишь!», — но тот оставил немой упрёк без ответа, и Джон, проследив за его настороженным взором, прикованным к сидящему на возвышении Императору, тоже заметил причину скрытой тревоги Преданного: в окаменевшей фигуре сира Майкрофта чувствовалось такое колоссальное напряжение, словно на плечах у сего государственного мужа сейчас лежал целый небосвод. Неужели он сомневается, что Молли окажется права? Или за обеспокоенностью Холмса скрываются иные причины, недоступные уму шотландского монарха?       Царящий среди публики галдёж, который на этот раз не смогло сдержать даже присутствие Короля-Императора, сошёл на нет, когда к судейскому столу приблизился досточтимый эксперт, сопровождаемый не скрывающей своего триумфа леди Хупер. Увидев сияющие личико девушки, Ватсон немного успокоился, справедливо решив, что у верховного правителя Европы, безусловно, могут быть и иные основания для тревог, кроме судьбы Шотландца и его Преданного.       — Итак, уважаемый профессор, что же выявила повторная экспертиза? — нетерпеливо спросил глава суда, не сочтя необходимым тратить время на всякие предварительные формальности — полное жгучего любопытства внимание присутствующих вот-вот готово было достигнуть критической точки и, казалось, грозило взорваться неоправданным возмущением. — И давайте сегодня обойдёмся без латыни, — с чуть заметным сарказмом добавил законник, наблюдая, как почтенный учёный колеблется и медлит, бросая недовольные взгляды в сторону дотошной наблюдательницы. Но отступать было некуда, и эксперт, потратив ещё минуту на протирание стёкол якобы запотевших очков, был вынужден-таки признать допущенную ранее оплошность и абсолютную правоту сделанного леди Хупер предположения.       На сей раз его речь оказалась много короче вчерашней, видимо, из-за нежелания господина профессора долго расписываться в своей недостаточной компетентности перед почтенной публикой. Тем не менее, учёному мужу хватило благородства отдать должное уму и наблюдательности юной опонентши, указав, что остатки злосчастных гусениц в исследуемой мази, а также продукты распада выделяемой ими ядовитой субстанции удалось обнаружить только потому, что искомые составляющие были обозначены заранее:       — Если бы я абсолютно точно не представлял, что именно ищу… — удивлённо развёл он руками, снова мельком взглянув на мисс Хупер, и в недовольном голосе послышались лёгкие нотки уважения.       Судьи для пущей убедительности ознакомились ещё и с письменной версией экспертного заключения, которой добросовестный консультант, заботясь о скомпрометированной репутации, не преминул подкрепить свои устные выводы. К явному неудовольствию обвиняющей стороны, поднявшей яростный шепоток, служители закона остались вполне удовлетворены предоставленными доказательствами, высказав лишь некоторое удивление по поводу того, почему покойный князь использовал для своих целей столь изощрённое средство, а не что-то более простое и надёжное.       Хотя вопрос носил характер почти риторический, профессор, сочтя его адресованным именно ему, растерянно пожал плечами. Однако, стоящая в паре шагов от озадаченного свидетеля мисс Молли, которая с момента обнаружения остатков необычных насекомых в предполагаемом орудии убийства и сама задавалась подобным вопросом, тут же вопросительно кашлянула и, неожиданно получив поощрительный кивок Императора, с удовольствием поделилась с достопочтенным судом своими догадками:       — Думаю, что князь Магнуссен был уверен в том, что яд останется эффективным до того момента, как… Преданный его использует, — весьма бойко заявила она, смутившись лишь на последних словах и бросая на Шерлока очередной виноватый взгляд. — А взят он, вероятнее всего, потому, что является малоизученным и точно не имеет противоядия. Да и симптомы отравления такие, что напоминают больше болезнь, чем действие смертельного зелья.       — …И если бы после смерти короля Джона всё же возникли какие-то вопросы и проводилось расследование, то выявить отравляющие вещества в мази оказалось бы уже невозможно! — неожиданно, но своевременно подхватил слова девушки адвокат Смит. — А без этого даже покаянное признание королевского Преданного — разумеется, при условии, что он бы выжил после гибели Хозяина — не могло послужить причиной обвинения сэра Магнуссена в этом коварнейшем преступлении.       Служители правосудия, совершенно не ожидавшие столь развёрнутых объяснений на свой, в общем-то, не требующий ответа вопрос, поспешили вернуть изобилующий предположениями разговор в более доказуемое русло.       — Как бы то ни было, — заявил председательствующий, в тоне которого уже не звучало прежней ледяной строгости, — настоящую причину сделанного им выбора знал только князь, следствию же вполне достаточно того, что экспертизой неопровержимо доказано наличие следов яда в предоставленной мази, а значит, повода сомневаться в правдивости слов короля Джона и его слуги у суда больше нет. И всё же, мне хотелось бы прояснить некоторые детали, — обратился судья к Преданному, окончательно вернувшемуся в состояние прежнего смиренного спокойствия после того, как его Хозяину перестало угрожать обвинение во лжи. — Почему ты не рассказал своему государю о готовящемся покушении, если так беспокоился за его жизнь?       Вопрос был действительно уместным, и зрители, включая Джона, имеющего на этот счёт собственные предположения, но жаждущего услышать ответ из уст самого виновника всех своих последних треволнений, воззрились на обвиняемого с нескрываемым интересом.       Шерлок отвечал привычно-невозмутимо, но несмотря на все прилагаемые им и невидимые другим усилия сдержать бушующие под маской бесстрастности эмоции, Шотландцу удалось ощутить и вину молодого мужчины, и горечь заново переживаемой утраты — ведь отправляясь в лапы эплодорского палача, он не рассчитывал когда-нибудь вновь увидеть своего Джона.       Слова подсудимого, произнесённые с непоколебимой убеждённостью, лишь подтвердили догадку короля о том, что в принятии этого решения его возлюбленный руководствовался не только умом, но и сердцем, уязвлённым сильными, а потому неконтролируемыми чувствами.       — Это не спасло бы Его Величество от грозящей опасности, — скрываемое волнение молодого мужчины прорвалось коротким, незаметным ни для кого, кроме Ватсона, вздохом. — Скорее, наоборот. Король, со всем свойственным ему благородством и человеколюбием, не позволил бы мне удалиться, зная, что без хозяина Преданные гибнут, а контролировать себя, как оказалось, было мне не под силу. Я нёс угрозу. Поэтому, взвесив все за и против, выбрал самое приемлемое решение возникшей проблемы.       — Что ж, такая жертвенность производит впечатление, даже если и проистекает из невозможности сделать иной выбор, — председательствующий задумчиво побарабанил пальцами по разложенным перед ним бумагам. — Суду более-менее понятны причины, по которым подсудимый оказался в замке князя Магнуссена, — пытливый взгляд медленно скользнул с Преданного на короля, — но вот почему Вы, сир, отправились в Эплдор? Ведь у Вас — и это ни для кого не секрет — с Его Светлостью отношения были далеко не дружескими, и вдруг этот визит? Тайно, с небольшим отрядом сопровождения… Какие цели Вы преследовали?       Джон почувствовал, как кровь приливает к лицу. Это не было стыдом — он не сделал ничего такого, за что можно было бы стыдиться — но вспоминать те события и оставаться при этом спокойным Шотландец попросту не мог.       — Я хотел вернуть Шерлока, — произнёс он, с трудом разжимая непроизвольно стиснутые зубы. Ненависть к уже мёртвому врагу захлестнула душу кипящим гневом, смешанным с покаянным удивлением: как он мог сдержаться и не придушить Магнуссена сразу после того, как увидел, что этот мерзавец сотворил с его любимым человеком?       — Но, как Вы до этого упомянули, — судья аккуратно сверился с собственноручно сделанными пометками, — Преданный оставил записку, в которой говорилось, что на самом деле он принадлежит князю, а не Вам. Если у Вас возникли какие-то, не спорю, законные сомнения на этот счёт — почему Вы не обратились в Малый Суд с имущественным иском, как это ранее делал сэр Чарльз?       — Шерлок — мой друг и советник, а не имущество, — Джон прилагал колоссальные усилия для того, чтобы клокочущее негодование не вырвалось через взгляд или голос, рикошетя на ни в чём не повинного господина правоведа, который всего лишь старательно исполнял свой долг. — А я не Чарльз Магнуссен! К тому же, у меня просто не оставалось времени на обращение к третьей стороне для разрешения нашего с князем… конфликта.       — Но ведь Вы отправились в Эплдор не сразу вслед за сбежавшим слугой, а лишь через несколько недель, — продолжал неумолимо уточнять председательствующий. — И Вы утверждаете, что у Вас не было времени?       — Я не знал, как мне поступить, Ваша честь, — признаваться в собственном бессилии, да ещё и публично, было очень нелегко. Джон сглотнул и расправил плечи, справляясь с чувствами. — Сперва поверил оставленной Шерлоком записке. Потом не представлял, что и думать. А спустя три недели… — он запнулся, — да, почти через три недели я получил анонимное письмо, в котором говорилось, что мой секретарь не просто находится в замке Эплдора, а, согласно какому-то чудовищному, заключённому с князем договору, подвергается жестоким пыткам.       — И Вы поверили анонимному письму? — не скрыл удивления судья.       — Как выяснилось позже, письмо было инициировано самим сэром Чарльзом с очень определённой целью: заманить меня в ловушку, — невесело усмехнулся Шотландец. — И это ему удалось более чем. Не буду утверждать, что не подозревал чего-то подобного, но… После получения сего послания я точно знал лишь одно: каждый час моего бездействия добавляет Шерлоку невыносимых страданий. Любое промедление было недопустимо.       — Значит, Вы, король Шотландии, отправились в Эплдор, чтобы спасти слугу? — недоверчиво нахмурился глава суда, и остальные служители Фемиды последовали примеру патрона, выражая свой скептицизм довольно красноречивыми гримасами.       — Скорее, друга, — настойчиво повторил Ватсон, стараясь не обращать внимания на реакцию чиновников.       — Любопытно было бы взглянуть на эту анонимку, — подал голос один из судей. — Она сохранилась?       — Да, я сохранил письмо, и посланный мной в Эдинбург человек доставил его в Лондон ещё до начала слушания, — подтвердил король. — Мы передали документ господину Смиту, и если уважаемому суду будет угодно…       Повинуясь жесту высокочтимого подопечного адвокат защиты поспешил предъявить блюстителям закона слегка измятый лист, присовкупив на всякий случай к нему и оставленную Преданным записку. Пока судьи знакомились с содержанием представленных документов, Джон продолжил:       — Как видите, всё сказанное мной — абсолютная правда. Я догадывался, что за жизнь и безопасность Шерлока мне придётся заплатить князю непростую цену, неизмеримую, быть может, ни в золоте, ни в драгоценностях, но…       — Постойте-ка! — перебил Ватсона председательствующий, не отрывая глаз от письма. — Но ведь тут не названы ни имя вельможи, ни его титул. С чего Вы взяли, что речь в анонимке идёт именно о князе Магнуссене?       — А вы подумали о ком-то другом, прочтя это? — не сдержался от язвительности Шотландец.       Раздражённо тряхнув буклями, судья не нашёл, что возразить и только взмахнул рукой, поощряя Его Величество к дальнейшей исповеди.       Тщательно подбирая и взвешивая каждое слово, Джон коротко, не вдаваясь в возмутительные для каждого добропорядочного христианина детали, поведал о своём прибытии в Эсперанж и о том, как сэр Чарльз его принял, потребовав взамен на свободу пленника совершенно невозможного.       Но глава суда, которого в силу исполняемых обязанностей интересовали как раз подробности, не был намерен щадить ничьих чувств, а потому спросил почти с нажимом:       — И чего же такого совершенно невозможного потребовал от Вас покойный?       Помолчав несколько секунд, в течение которых последние сомнения были отринуты окончательно, Джон поглубже вдохнул и ответил как можно спокойнее и решительнее:       — Я не хотел говорить об этом, понимая всю серьёзность подобного заявления и те, возможно, необратимые последствия, которые оно будет иметь для внутренней политики нашей великой Империи, тем более, что никаких доказательств, кроме, разве что, слов Шерлока да показаний присутствовавшего при этом княжеского прислужника, который вряд ли согласится дать их добровольно, у меня нет, но, видимо, правда должна быть раскрыта, какой бы ужасной она ни была.       Ещё один глубокий вздох ненамеренно, но эффектно перетёк в драматическую паузу, закончившуюся поистине непредсказуемым для всех присутствующих признанием:       — Князь Магнуссен потребовал от меня поступиться честью, пойти не только против собственных принципов и убеждений, но и нарушить данную Богу и Совету Наций присягу. То, что Его Светлость желал получить взамен жизни несчастного узника, то, что я отказался ему дать, обрекая на смерть не только себя и Шерлока, но и всех прибывших со мной людей — это жизнь нашего Императора.       — Клевета! — юного герцога Курляндии подбросило над мягкой обивкой предназначенного ему кресла, и он взвился во всю длину своего немалого роста над такими же, что и у него, потрясенно-возмущёнными физиономиями единомышленников. — Как Вы смеете?!.. Это клевета!!!       Его Величество Джон Хэмиш Ватсон не спеша повернулся в сторону крикливого выскочки и смерил парня тяжёлым колючим взглядом. Лицо Шотландца, с которого всего секунду назад ни твёрдая решительность, ни глубокие переживания не смогли стереть светлого отражения доброй и совестливой души, вдруг окаменело в выражении холодной надменности и презрения к недостойному сопернику.       — Я правильно понял? Вы сейчас назвали короля Шотландии, рыцаря Объединённой Империи — ЛЖЕЦОМ?       Племянник покойного сэра Магнуссена изменился в лице. Судьи переглянулись. Ошибочно казавшийся ничуть не примечательным Его Величество, только что полностью соответствовавший амплуа покладистого и мирного человека, вдруг на глазах из смиренного ответчика превратился в жёсткого и гордого правителя с такой внутренней силой, что всем присутствующим на секунду почудилось — он смог бы, дав ей волю, уничтожить зарвавшегося юнца одним движением брови или щелчком пальцев.       Зал притих, захваченный моментом. Белокурый Иоган, внезапно ощутив себя оранжерейным цветком, оказавшимся на пути неукротимого восточного ветра, плюхнулся обратно в кресло, как подкошенный. Предпочтя благоразумно умолкнуть, хотя данное решение вряд ли было вполне осмысленным, он для большей надёжности поглубже втиснулся в бархат сидения меж также притихших родителей.       Сир Майкрофт ожесточенно тёр переносицу.       Убедившись, что противник постыдно ретировался, так и не найдя достойного отклика у публики, среди которой даже приверженцы князя поостереглись на этот раз выказывать своё недовольство, Джон облизал пересохшие губы, собираясь с мыслями и снова возвращаясь в привычный для себя образ честного и добросердечного правителя, пекущегося о благе не только своей страны, но и всего мира.       — Зная о том доверии, которое сир Майкрофт оказывает мне, сэр Чарльз предложил воспользоваться этим и отравить Его Императорское Величество, — продолжил он, мрачнея от нахлынувших воспоминаний. — За такое злодейство, а также за клятвенное обещание содействовать ему в восхождении на императорский престол, князь обещал прекратить пытать моего друга и отпустить нас. Разумеется, я отказался. Тогда сэр Магнуссен, пользуясь беспомощностью Преданного перед силой его прямого приказа, велел тому перерезать мне горло, — голос Джона едва уловимо дрогнул, — но Шерлок в последний момент нанёс удар не мне, а своему бывшему хозяину.       Зрители замерли, шокированные признанием Шотландца, в правдивости слов которого, по большому счёту, никто не сомневался. Судьи, не до конца ещё понимающие, в каком же направлении им теперь вести допрос венценосного ответчика, рассеяно перекладывали бумаги, бездумно пробегая глазами по изложенной в них, совершенно бесполезной сейчас информации, и растеряно переглядывались. Майкрофт Холмс, откинувшись на спинку кресла, сверлил Джона пронзительным взглядом сузившихся серых глаз, в которых читалось как глубокое уважение, так и некоторая досада: то ли на себя, что не смог предвидеть такого поворота, то ли на Ватсона — а ведь и не обмолвился даже! Эх, рыцарь ты, рыцарь…       Наконец председательствующий, откашлявшись и плеснув себе воды из приземистого графина, решился на очередной вопрос, по всей видимости, сочтя его достаточно уместным.       — Если Вы не давали Преданному приказ убить, — в тоне судьи слышалось не только сомнение, но и искреннее желание разобраться в более чем непростой ситуации, — а его бывший, хотя, как мы поняли, всё ещё имеющий достаточное влияние Хозяин такой приказ отдал, то как случилось, что подсудимый всё же перерезал горло не Вам, а ему?       — Я не знаю, что ответить на это, Ваша честь, — пожал плечами король. — Если высокому суду действительно нужно знать моё мнение, то я думаю, что, скорее всего, причиной этому послужила наша с Шерлоком Связь, которую даже Мастера Школы признали идеальной. Приказав убить меня, Чарльз поставил перед Преданным по сути неосуществимое задание, основанное на конфликте интересов двух его Хозяев. Наверное, это естественно, что из нас двоих Шерлок выбрал меня — того человека, с кем его Связь была крепче и сильнее. К сожалению, чтобы спасти мою жизнь, ему пришлось убить сэра Магнуссена, но, боюсь, у парня не было иного выхода. Не удивлюсь, если действия Шерлока вообще не несли в себе никакого сознательного решения, а были чистым рефлексом.       Ватсон перевёл дух, исподволь наблюдая за реакцией на произнесённую им речь. На лицах судей, тихо, но горячо обсуждающих что-то между собой, заметна была всё большая нерешительность, касающаяся, как надеялся Шотландец, не сказанного им, а того приговора, который служителям закона предстояло вынести по этому непростому делу. Сир Майкрофт, словно позабыв о привычной ему бесстрастности, с любопытством взирал на Шерлока, в свою очередь поглядывающего на своего короля несколько странным взглядом, в котором Джон, секундно поколебавшись, угадал-таки обиженно-удивлённое: «Ты действительно считаешь, что мой выбор был неосознанным?»       Оставив объяснение с так не вовремя проявившейся человеческой сущностью Преданного до более подходящего момента, Его Величество счёл необходимым напомнить:       — Вонзив кинжал в горло князя Магнуссена, Шерлок спас не только меня. Его Светлость, рано или поздно, всё равно бы попытался осуществить свой коварный замысел убить Императора и занять его место. Но мой друг уберёг от этой ужасной участи и сира Майкрофта, и, заодно, всю нашу великую Империю. Разве его можно судить за то, что вынужденно отняв одну жизнь, он сохранил сотни, а то и тысячи других?       Одобрительный шёпот, пронёсшийся по залу освежающим бризом, отозвался в сердце шотландского монарха радостью окрылённой надежды. Теперь в глазах присутствующих Шерлок выглядел настоящим героем, и если не по закону, то по справедливости точно заслуживал помилования.       — Думаю, что полученной нами информации вполне достаточно для принятия решения, — озвучил мнение почтенного суда председательстующий, — и если у господ адвокатов нет больше вопросов к Его Величеству или к обвиняемому…       — Один вопрос, Ваша честь! — поднял палец правозащитник курляндского семейства, в отчаянной попытке хоть как-то отработать обещанный ему гонорар. Приосанившись и придав физиономии выражение, которое, по всей видимости, определялось им как «солидное», законник обратился к Ватсону, почему-то глядя ему не в лицо, а на левое плечо:       — Если всё сказанное Вами, сир, правда, то как объяснить, почему Его Светлость рассчитывал, что Вы пойдёте на это неслыханное преступление ради какого-то слуги, жизнь которого никак нельзя оценивать так же высоко, как жизнь правителя Империи?       — Я уже устал повторять, что Шерлок не просто слуга, — голос Шотландца задрожал от негодования. — Он мой друг, помощник, советник, ангел-хранитель. Мой Идеальный Преданный… Должно быть, это трудно понять, но мы связаны слишком крепко, и потерять его для меня — всё равно что лишиться половины души. Разве человек может спокойно жить, имея вместо целой души лишь её искалеченную половину?       Похоже, это проникновенное признание очень взволновало Его Величество, и он умолк, словно обессилев, почти без стеснения посылая Шерлоку взгляд, полный самых отчаянных упований. Но, к удивлению Джона, глаза Преданного не осветились ответной надеждой: он коротко выдохнул и прикрыл веки, избегая контакта с тем, ради кого готов был пожертвовать и свободой, и самой жизнью. Король, недоумевая, перевёл взор на сира Майкрофта, лицо которого вновь застыло в привычной невозмутимости, приобретя, разве что, чуть более мраморный оттенок. Ватсон не мог понять, почему эти двое ведут себя так странно, когда до победы, в которой Шотландец не сомневался, учитывая общую атмосферу слушания, царящие среди публики настроения, а главное — то, с какой горячностью судьи обсуждали открывшиеся им новые обстоятельства, остаётся всего один шаг.       Казалось, подтверждая чаяния молодого монарха, блюстители закона ещё раз обменялись несколькими фразами и согласными кивками, после чего председательствующий, грузно поднявшись с места и зашелестев бумагами, произнёс торжественно и звучно:       — Рассмотрев и взвесив все предоставленные обеими сторонами доказательства, суд вынужден признать, что никаких оснований считать Его Величество короля Джона Хэмиша Ватсона Шотландского виновным в убийстве князя Магнуссена нет. Посему все обвинения в адрес Его Величества по данному вопросу суд признает окончательно снятыми за их неправомерностью.       Гул радостного облегчения прокатился среди враз ожившей публики, заглушая возмущённое шипение сторонников эплдорского тирана, которых к окончанию процесса значительно поубавилось: открыто поддерживать человека, планировавшего — пусть и недоказанное — покушение на Императора отважились немногие. Даже родственники убитого не рискнули высказывать своё недовольство, молча поглядывая на главу суда из-под сердито нахмуренных бровей. Почтенный же служитель порядка, словно не замечая обращённых в его сторону взглядов — ни сияющих надеждой, ни посверкивающих неудовлетворённой досадой — переступил с ноги на ногу, пожевал одутловатыми губами и продолжил строго и решительно:       — Исходя из этого, вина за преступление, коим является умерщвление правящей особы Эплдорского княжества сэра Чарльза Огастеса Магнуссена, целиком и полностью ложится на Преданного, известного под именем Шерлок. — Короткий вздох, слетевший с уст стража правосудия во внезапно поглотившей помещение абсолютной тишине, засвидетельствовал его личное сожаление в связи с выносимым постановлением. Но отринув личные симпатии, верный жрец Фемиды неумолимо вернулся к вердикту, чётко зачитывая сухие казённые фразы:       — Суд принял во внимание все пояснения к данному делу, однако, исходя из того, что Закон о наказании за убийство высокопоставленного лица не предусматривает для человека незнатного происхождения никаких поблажек вне зависимости от любых сопутствующих или смягчающих обстоятельств, сегодня, тридцатого апреля, года 15.. от Рождества Христова судейской коллегией Объединённой Европейской Империи означенный Преданный Шерлок за совершенное им злодеяние приговаривается к лишению жизни через повешение. В силу законодательства Объединённой Европейской Империи приговор подсудимому не может быть смягчён и обжа…       Джон почувствовал, что умирает. Ликующие выкрики сторонников герцога Курляндского ввинчивались во внезапно оглушённое сознание визгливыми трелями скверно настроенных инструментов. Возмущённое эхо иных голосов, явно недовольных судейством, переплеталось с ними растерянной и ошеломлённой какофонией. Бледный как мел сир Майкрофт, внезапно склонившийся над каким-то письмом, переданным ему невесть откуда появившимся лакеем в запылённом дорожном плаще и заляпанных грязью ботфортах, кощунственно и нелепо несоответствовавших общему собранию, вдруг поразил разгладившим нахмуренное чело облегчением, чем вызвал у Джона, задыхающегося от отсутствия воздуха в перехваченных спазмом лёгких, прилив оглушительного негодования: какие могут быть дела в такой момент?! Мир сошёл с ума! И он, Джон, тоже явно сходит с ума вместе с этим чёртовым миром.       Он рванул тугой ворот камзола, сминая побелевшими пальцами тонкое кружево. Изо всех сил стараясь не выпустить из виду вытянувшегося в струну и снова закрывшегося от всего и всех за маской ледяного спокойствия Шерлока, не обращая внимания на стремящиеся удержать его руки сидящей рядом Мэри, вскочил с места, пытаясь воззвать в бесконечный по счёту раз к милосердию и здравому смыслу: «Да, возможно, по закону Шерлок и виновен, но разве ввиду всех обстоятельств он не заслуживает помилования? Самого обычного помилования?!» — и уже понимая, заметив сочувствующий взгляд судьи: бесполезно.       Бросив ни к чему не ведущие призывы о вящей справедливости, Ватсон вернул всё своё внимание единственному человеку, имеющему сейчас для него значение, и пробив судорожно выстроенные тем барьеры — исступлённо, отчаянно, на оглушительном всплеске неконтролируемых эмоций — нырнул с головой в серо-зеленые омуты дорогих сердцу глаз.       «Не бойся! Я вытащу тебя! Всё равно вытащу!»       Тут же пришедшее в ответ: «Даже не вздумай! Я тебе не позволю так рисковать собой! Я вынужден буду сообщить об этом Императору, чтобы уберечь тебя от непоправимой ошибки,» — окатило ледяной волной и очередным спазмом, сжавшим горло.       Свет погас, затопленный всепоглощающей безысходностью. «Так вот он какой — ад!» — пронеслось в меркнущем сознании, которое не рассталось с телом только благодаря отчаянно бьющемуся в виски настойчивому шёпоту: «Джон? Джон, дыши! Дыши!» Ватсон с усилием поднял налившиеся свинцом веки. Привычно необыкновенные и неимоверно любимые очи обеспокоенно обласкивали его помертвевшее лицо, пытаясь поддержать и успокоить.       Повинуясь их благодатной исцеляющей силе, мужчина сделал несколько глубоких вдохов, как никогда ясно осознавая, что больше у него нет пути назад: либо он погибнет, спасая Шерлока, либо станет изгнанником, если того всё же удастся отбить у имперской охраны. Но к чёрту. К чёрту всё! Хоть в преисподнюю, лишь бы вдвоём. Лишь бы не дать привести в исполнение этот чудовищный приговор, что…       — …обжалованию не подлежит.       — Минуту внимания, господа.       Спокойный и даже негромкий голос Короля-Императора внезапно легко перекрыл стоящий в зале гул, приковывая всеобщее внимание к высокой и стройной фигуре верховного правителя, который, покинув своё роскошное кресло, возвышался над толпой подобно посланному небесами серафиму.       Подождав, пока разноголосый шум утихнет, сир Майкрофт обратился к председательствующему с самым непринуждённым видом:       — Ваша честь, я правильно понимаю, что единственной причиной, по которой подсудимый не может быть помилован — это его статус простолюдина?       — Так и есть, Ваше Императорское Величество, — растеряно ответил судья, тщетно пытаясь угадать причину высочайшего интереса.       — И если бы этот молодой человек был по рождению равен или выше господина Магнуссена, то все смягчающие его вину обстоятельства были бы учтены и оказали на вынесенный вами приговор самое решительное влияние? — словно сомневаясь в чём-то, продолжал уточнять сэр Холмс.       — Без всяких сомнений, сир, — кивнул законник и с нескрываемым любопытством воззрился на Императора, ожидая дальнейшего развития событий, которые вновь стали приобретать загадочную непредсказуемость.       — И мистер Шерлок, чей поступок хотя и привёл к гибели одного из правителей Объединённой Империи, но, бесспорно, являлся не единственно актом самозащиты Преданного и его законного Хозяина, но и вынужденной мерой предотвращения более тяжкого злодеяния, а именно покушения на установленный в Империи правопорядок, заслуживал бы право на справедливое снисхождение и мог бы надеяться не только на помилование, но и на оправдание? — настойчивость сира Майкрофта заставила сердце Джона Ватсона замереть в предчувствии чего-то совершенно невозможного. Побледнев так, что его лицо смогло бы составить конкуренцию белизне кружевного воротника, король Шотландии впился немигающим взглядом в Императора, словно ожидая от того обещанного чуда. Судья же вновь закивал, подтверждая:       — Да, всё верно, Ваше Императорское Величество, но поскольку происхождение Преданных установить невозможно, а их статус фактически приравнивается к рабскому, то… — беспомощно разведённые руки красноречиво дополнили безнадёжность незаконченной фразы.       — В таком случае, во избежание судебной ошибки и недопущения вопиющей несправедливости, я должен сделать заявление.        Разбавляя привычную флегматичность небольшой долей патетики, Император высоко вздёрнул подбородок и прищурил посверкивающие некоторым высокомерием глаза:        — Дело в том, что, как выяснилось, обвиняемый является человеком происхождения ничуть не менее благородного, чем покойный князь, а следовательно, вынесенный приговор не может быть приведён в исполнение, так как не соответствует букве закона и нарушает его основные нормы.       После минутной паузы среди вновь воцарившейся в зале мертвенной тишины, во время которой глава суда несколько раз молча открывал и закрывал рот, подобно выброшенной на берег рыбе, он всё же нашёл в себе силы ответить сиру Майкрофту на столь ошеломляющее заявление:       — Прошу прощения, Ваше Императорское Величество, но даже Ваши слова должны быть подтверждены какими-то уликами или свидетелями. У Вас есть доказательства?       — Разумеется, — сэр Холмс с достоинством водрузил худощавое тело в недра своего обитого пурпурным бархатом трона и сделал знак находящемуся поблизости секретарю, который тут же направился к выходу из зала. — Свидетели прибыли только что и готовы предстать пред уважаемым судом, Ваша честь.       Многострадальное сердце Джона Ватсона совершило очередной кульбит, ударяясь о рёбра рвущейся на свободу птицей. Ещё не до конца осознав происходящее, не смея поверить в невесть откуда свалившееся чудо и теряясь от охватившей душу благодарности к этому совершенно невероятному, абсолютно непредсказуемому человеку, Шотландец взглянул на сира Майкрофта готовыми вот-вот прослезиться глазами. Тот ответил Джону едва заметной улыбкой, если за таковую можно было принять дёрнувшийся уголок тонких губ, и откинулся на высокую спинку, с явным удовлетворением готовясь к очередному акту этой едва не вышедшей из-под контроля безумной пьесы.       Незаметно сморгнув слёзы, Ватсон обратил озарённое возродившейся былой надеждой лицо к своему несправедливо осуждённому возлюбленному, с какой-то щемящей нежностью отметив недоверчивое любопытство, с которым Шерлок смотрел на Императора, хмурясь и поджимая губы. Похоже, Преданный не мог поверить в то, что ради его спасения великий человек совершил действительно невозможное. Впрочем, Джон и сам до конца не мог этого представить, со стыдом признаваясь себе, что в ответ на заявление Майкрофта ожидает от сэра Холмса скорее мистификации, нежели действительно раскрытия тайны происхождения Шерлока. И когда в зал следом за мистером Найтом вошёл давно и хорошо знакомый господин Ромус, король ощутил некоторую неловкость, подозревая, что его предположения абсолютно обоснованы. Джон вздохнул: что ж, даже если это ложь, то она будет ложью во спасение его Шерлока.       По едва заметному кивку Императора адвокат защиты резво подскочил со своего места, принимая новоявленного свидетеля из рук секретаря в собственные многоопытные руки, и, представив его суду, препроводил бывшего торговца Школы Идеальных Слуг на свидетельскую скамью. Заручившись соизволением председательствующего, господин Смит начал опрос мистера Ромуса, строго соблюдая все предписанные для этого правила. Отдав должное формальностям, седовласый правозащитник подхватил со своего стола исписанный размашистым почерком лист и поспешил перейти к сути дела, время от времени сверяясь с записями:       — Знаете ли вы подсудимого, и если да, то как давно и при каких обстоятельствах вы с ним познакомились?       — Разумеется, знаю, — кивнул Ромус. — Будучи вербовщиком Школы, я приобрёл его у какого-то пирата в одной из портовых таверн Портри. Тот разбойник сам ко мне подошёл и предложил купить мальчика.       — Вы помните, когда это произошло?       — Двадцать с небольшим лет назад.       — И какого возраста был мальчик?       — Ему было около пяти, точнее сказать не могу. Он был старше, чем рекомендовано для вербовки, но я всё же решился на это приобретение, — с готовностью ответил бывший торговец, пускаясь в уже известные шотландскому монарху воспоминания. — Ребёнок был хорошеньким, несмотря на измученный вид, с умненькими глазками, да и просил за него проходимец не сказать, чтобы дорого. Откровенно говоря, я попросту пожалел мальчишку: продал бы его разбойник какому-нибудь развратнику — и для парнишки могло всё очень плохо закончиться. В Школе Идеальных Слуг, как бы то ни было, его ждала более счастливая участь и перспективы.       Адвокат качнул головой, словно соглашаясь с аргументами бывшего вербовщика и продолжил:       — Скажите, господин Ромус, а вы смогли бы опознать того пирата, у которого приобрели мальчика?       — Безусловно! — без малейшего сомнения подтвердил старик.       — Вы уверены? Ведь прошло двадцать с лишним лет?       Ромус гордо выпрямился:       — У меня очень хорошая память, господин адвокат, можно сказать — профессиональная. Я точно могу назвать и таверну, в которой мы заключили сделку, и сумму, уплаченную за мальчика, и даже дату, когда это случилось. К тому же, мои слова могут подтвердить Мастера Школы, предоставив необходимые учётные записи. Так что пирата я узнаю, будьте покойны.       — В таком случае, — обратился мистер Смит к служителям Фемиды, — может ли защита просить уважаемый суд позволить провести процедуру опознания прямо в зале суда, во избежание ненужных в данном случае проволочек?       — Если у вас для этого всё готово… — заинтригованный председательствующий, казалось, был настроен позволить даже публичное вскрытие, только бы удовлетворить сжигающее, как его, так и всех присутствующих, любопытство.       — Мистер Найт, — повернулся адвокат к императорскому секретарю, временно предоставленному в его распоряжение, — пусть введут задержанных.       В сопровождении стражников в зале появились пятеро немолодых мужчин довольно разношерстного вида, закованных в кандалы.       — Все эти люди — бывшие пираты, злодейства которых уже доказаны, чему есть многочисленные задокументированные показания очевидцев и свидетелей, — представил новоприбывших адвокат. — Их доставили в Лондон для того, чтобы судить и наказать за содеянное. Как вы понимаете, Ваша честь, разбойников ждёт неминуемая смерть, потому как Закон нетерпим к флибустьерам и требует для них самого строгого наказания. Но перед неизбежным возмездием сии джентльмены удачи дали согласие оказать добровольное содействие в установлении истины по рассматриваемому нами делу, исключительно для облегчения собственной совести, а не из расчёта на какое-то вознаграждение или прочее поощрение. И если высокий суд не возражает, мы бы хотели предъявить задержанных господину Ромусу для опознания.       Возражений у высокого суда не было, и господин Смит продолжил своё действо с ловкостью заправского кукловода. Выстроив арестованных в ряд, он предложил бывшему торговцу ответить, нет ли среди находящихся перед ним людей знакомого ему лица.       — Да, есть. Вот этот, — Ромус уверенно указал на одного из разбойников, одежда и вполне приличный вид которого никак не вязались с пиратским промыслом. Преклонных лет, хотя еще вполне подтянутый и крепкий, тот стоял, понуро опустив голову. — Именно у этого человека я и купил Шерлока.       — Благодарю, господин Ромус, не покидайте своего места, вы нам ещё понадобитесь, — скороговоркой выпалил адвокат, приступая поближе к опознанному флибустьеру. — Как твоё имя?       — Билл, сэр, — в хрипловатом голосе мужчины слышалось смирение и покорность постигшей его судьбе. — Билли Уиггинс.       — Что ж, Билл Уиггинс, ты, как и твои товарищи, в скором времени будешь приговорён к казни за учинённые разбой и убийства. Желаешь ли ты облегчить свою совесть перед смертью и помочь установить истину?       — Желаю, сэр! — тряхнул головой арестованный, в то время как стражники выводили его приятелей из охваченного нетерпеливым вниманием зала. — И то сказать — я уж давно разбоем не промышляю, у меня таверна на Тортуге… Да, видно, от старых грехов не уйдёшь. Эх! Двум смертям не бывать! Спрашивайте — отвечу как на духу. Авось на Страшном Суде мне это зачтётся.       — Тогда отвечай: знаком ли тебе этот человек? — указал адвокат на господина Ромуса.       — Да, знаком, — с едва уловимой запинкой ответил пират. — Это торговец из Школы Слуг, имени, правда, не припомню…       — Ты действительно продал ему мальчика?       — Было дело.       — А что за мальчик, откуда? — допытывался Смит.       Старый пират задумался, видимо, не зная, как лучше ответить на поставленный вопрос, но всё же, собравшись с духом, принялся рассказывать:       — Я, господин судейский, в те времена служил на «Продувном» — славная была посудина, должен вам заметить. Мы тогда состояли в армаде капитана Генри Моргана, потому как сообща сподручней и на корабли нападать, и от имперской флотилии отбиваться. Как-то утром заметили на горизонте судно в сопровождении двух военных бригов. Капитан отдал приказ суда нагнать и взять на абордаж.       — Ты помнишь, как назывался корабль?       — Как не помнить? «Утренняя звезда». Богатое судно, хороший улов. Очень хороший улов! — Уиггинс замялся: — Да я уже рассказывал об этом тем джентльменам, что доставили меня сюда…       — Ничего, господам судьям тоже нужно об этом услышать, — перебил его адвокат. — Продолжай и давай-ка ближе к делу.       — Так я же и говорю… — мужчина потёр губы, звякнув тяжёлой цепью. — На том корабле и мальчонка этот был, среди пассажиров. Мы почитай всех перебили, уж больно яростно сопротивлялись господа, а парнишка чудом жив остался. Ну, капитан его сначала себе забрал поразвлечься — любил он это дело, чего уж скрывать! — а мальчишка не из робких оказался, цапнул капитана за руку до крови, рожу расцарапал, вот тот и приказал строптивца за борт выкинуть. А я пожалел — такой товар денег стоит, и неплохих, если хорошего покупателя найти. Ну, отвёл волчонка в трюм, сунул в пустой канатный ящик, запер… Поил, подкармливал, чтобы не помер… А как пришли в Портри — надо было пополнить запасы воды и провизии — так и вывел потихоньку с корабля да и продал господину торговцу.       Во время довольно складно излагаемого свидетелем повествования Джон не сводил с Преданного тревожного взгляда, горя лишь одним желанием: оказаться сейчас рядом, обнять, провести рукой по волосам, по напряжённой спине, поцеловать задумчиво-растерянные глаза, в которых отражалось яростное усилие вспомнить хоть что-то из сказанного пиратом. Его Величество даже не знал, чего он жаждет больше: чтобы Шерлоку всё-таки удалось взломать запертую дверь, ведущую в самые глубины памяти, или чтобы те ужасы, которые описывал сейчас старый разбойник так и остались для молодого человека лишь услышанной историей, не подкреплённой личными эмоциями и мучительными переживаниями. Гибель родных, плен, домогательства похотливого злодея, от которого, наверняка, за милю разило немытым телом и ромом, тесное пространство канатного ящика, в котором пятилетнему ребёнку довелось провести бог весть сколько времени… Такое не каждый способен вынести. Сердце Шотландца заныло от жалости, а адвокат меж тем продолжал с вынужденной неумолимостью бездушного механизма:       — Мальчик говорил, кто он?       — Говорил что-то про брата и матушку, что из знатной семьи, — пират явно нервничал, несмотря на всю решительность говорить правду и только правду, и теперь переминался с ноги на ногу, нетерпеливо почёсываясь. — Требовал, чтобы я его домой вернул. Ну, после пары хороших оплеух заткнулся, разумеется. Помалкивал, только глазюками сверкал. Да и то сказать: куда мне было к знатным господам соваться? Чтобы сразу вздёрнули на виселице?       Джон почти застонал, готовый сейчас же свернуть шею свидетелю.       — Мальчик называл своё имя? — мистера Смита, казалось, откровения старого флибустьера ничуть не смущали, как, впрочем, и высокочтимый суд, внимавший Уиггинсу с неослабевающим интересом.       — Да я не спрашивал, зачем мне оно? — пожал плечами пират.       — А вам? — адресуя свой вопрос теперь уже Ромусу, крутанулся на каблуках адвокат, мотнув завитыми буклями парика.       — Да, — без промедления ответил бывший торговец, словно только и ждавший, когда к нему обратятся, — говорил, уже в Школе. Никак не желал отзываться на любое иное, как упрямца ни наказывали. В конце концов, плюнули и оставили Шерлоком — всё равно хозяева Преданным чаще всего дают другие имена.       — А новый воспитанник не поведал вам — кто он и откуда?       — Нет, — вид у бывшего служителя Школы был довольно-таки смущённый. — Сперва, когда я только его купил, он вовсе почти ничего не говорил, а потом… Воспитанникам Школы не положено помнить своё прошлое. Мастера-Преподаватели не позволяют озвучивать воспоминания, если таковые имеются, наказывая всякий раз, когда ученики пытаются это сделать. В итоге, память мальчиков блокируется.       — И Мастеров совсем не интересовало его происхождение?       — Для тех, кто попадает в Школу, происхождение теряет смысл, — развёл руками мистер Ромус, за прошедшее с момента судьбоносной встречи с королём Шотландии время явно поутративший рвение приверженца идей доктора Франкенштейна.       — Хорошо, а было ли у купленного вами мальчика что-то из личных вещей?       — Только одежда — грязная и разорванная, хотя и явно недешёвая, — торговец помолчал, словно припоминая. — А ещё деревянный амулет, не имеющий никакой ценности.       — И где сейчас эта вещица?       — Всё, что связано с прошлой жизнью наших воспитанников, подлежит уничтожению, — пояснил господин Ромус. — Но этот амулет я сохранил — сам не знаю зачем. Возможно, потому, что Шерлок был моим последним приобретением. После этого я стал агентом, доставляющим товар клиентам Школы и проводящим процедуру установления Связи. А когда король Шотландии, желая спасти Шерлока, согласился на предложенный мной обряд, а потом, не будучи уверенным в положительном результате, оставил его у себя умирать, я отдал безделушку Его Величеству.       Слова старика, однажды и необратимо изменившего его судьбу, Джон слушал уже невнимательно. Что-то размытое и туманное, прочно засевшее в голове, не давало ему покоя. Нечто давно известное, услышанное ещё в детстве… «Утренняя звезда»… Он откуда-то знал это название. И сама история, рассказанная пиратом, была какой-то знакомой. В груди холодно засосало, а взгляд сам по себе скользнул в сторону Майкрофта, невозмутимо восседавшего на своём почётном месте. Нет. Разве это возможно?       А адвокат уже демонстрировал суду поданную помощником деревянную подвеску на тонком шнурке, попутно спрашивая у Ромуса, знакома ли ему сия вещица. Джон сглотнул, глядя на болтающийся в руке господина Смита амулет, который он всего несколько дней назад лично вручил Императору. Так вот о каком чуде говорил Холмс, вот почему так странно взглянул тогда на Ватсона! И Джон сам невольно стал частью этого организованного Императором чуда, даже не подозревая об этом, а весь процесс, сначала отсроченный, а после ловко растянутый на три дня, нужен был лишь для того, чтобы успеть доставить важных свидетелей?..       Меж тем, и Ромус, а за ним и пират подтвердили, что предъявленный суду амулет действительно принадлежал когда-то мальчику, который, став взрослым мужчиной, сидел теперь на скамье подсудимых, взирая на происходящее абсолютно нечитаемым льдисто-бирюзовым взглядом.       Покончив с текущим допросом, адвокат испросил у суда позволения отпустить опрашиваемых, и когда мужчины покинули скамью в центре помещения — господин Ромус тихонечко примостился рядом с услужливо потеснившимся капитаном Лестрейдом, а Билл Уиггинс удалился из зала заседаний под конвоем — расторопный правозащитник, выдержав выразительную паузу, произнёс тоном, которому бы могли позавидовать лучшие драматические актёры королевского театра:       — А сейчас я хотел бы попросить высокочтимый суд в качестве свидетеля вызвать Его Императорское Величество сира Майкрофта Холмса.       Должно быть, судьи дружно приняли решение ничему больше не удивляться, потому как выполнили просьбу адвоката без требования каких-либо дополнительных объяснений. Сам же Император, сойдя со своего «престола», повёл себя совершенно демократично, преспокойно заняв место, ещё хранящее тепло тела господина Ромуса.       Мистер Смит, почтительно, но без особого подобострастия обратился к сэру Холмсу, указывая на деревянный амулет Преданного:       — Ваше Императорское Величество, знаком ли Вам этот предмет?       Взгляд, брошенный на предложенную высочайшему вниманию безделушку, был подчёркнуто пристальным:       — Да, вещица мне знакома, — Майкрофт сложил руки на набалдашнике поставленной меж коленей трости. — Когда-то я собственноручно сделал этот амулет из ветки дерева, которое до сих пор растёт во дворе Уайтхолльского замка. Своеобразный талисман, хранящий в себе частичку родного дома. Подростком я был довольно сентиментален.       — И что Вы сделали с этим талисманом? — даже у много чего повидавшего на своём веку адвоката от волнения задрожал голос: ему-то, в отличие от остальных, ответ был знаком заранее.       — Я отдал вещицу младшему брату, который отправлялся вместе с отцом в морское путешествие. Как мы думали — не слишком продолжительное. Но на корабль напали пираты, и мой отец погиб, сражаясь с этими разбойниками. Долгое время я полагал, что брат тоже сгинул в той переделке, так как многолетние тщательные поиски не дали никакого результата. К счастью, я ошибался.       Наступившая тишина настолько окутала присутствующих, что стало явственно слышно и пролетающую в зале первую весеннюю муху, и скрип пера, зажатого в измазанных чернилами пальцах судебного секретаря, автоматически продолжающего записывать услышанное в то время, как его едва не вылезшие из орбит глаза уставились на Императора заодно с поражёнными взглядами остальных зрителей.       Председательствующий, чьё решение не удивляться непредсказуемым поворотам этого престраннейшего дела оказалось самым жизнеспособным, ответственно попытался сформулировать вопрос, в данную минуту терзающий всех присутствующих:       — Постойте-ка… Вы хотите сказать… Мы правильно понимаем, что… — формулировка упрямо не давалась, соскальзывая с языка блюстителя закона какими-то незаконченными полуфразами.       Величественный взор медленно прошёлся по замершей в ошеломлении публике, по врагам и друзьям, по сочувствующим и тайно ненавидящим, по лицам судей, адвокатов, секундно задержался на шотландском монархе и, наконец, остановился на обвиняемом, встретившись и схлестнувшись с таким же прямым и гордым взглядом. Коротко вздохнув и быстро облизав тонкие губы, сир Майкрофт произнёс громко и торжественно:       — Да, вы понимаете правильно. Подсудимый — мой пропавший младший брат, наследный принц Англии Уильям Шерлок Скотт Холмс.