Навечно преданный

      — Нет!..       Пребывающий в таком же, как и прочее собрание, шоке, шотландский король ни за что не обратил бы внимания на этот прорезавший тишину негромкий вскрик, больше похожий на разгневанное шипение, если бы не знакомый голос, что его произнёс. Мэри?       Джон резко развернулся к супруге — не за объяснением, ещё нет, но удивленно и несколько растерянно. Неожиданно вырвавшееся из уст королевы слово, а особенно тон, коим оно было произнесено, слишком уж не вязались с образом доброго и сочувствующего друга, которым она представлялась Его Величеству в последние, такие нелёгкие дни. Побледнев от внезапного осознания нечаянного промаха, женщина ухватила мужа за рукав и залепетала преувеличенно радостно:       — Боже! Это невероятно! Так невероятно!       Джон повёл плечом и вновь обратил лицо к Шерлоку, не отрывающему взгляда от Императора — всё остальное не важно, да и показалось, наверняка показалось, Мэри действительно просто удивлена, ошарашена, как и он сам, как и все… А те отчаянные и гневные нотки — почудились, да и только!       Тем временем к присутствующим стало возвращаться самообладание, постепенно выводя из потрясения и возвращая возможность мыслить, двигаться и говорить. Судьи приникли друг к другу съехавшими в пылу обсуждения париками, решая, каким именно наиболее благовидным способом выйти из сложившейся щекотливой ситуации. Белокурый Иоган, на перекошенной физиономии которого читалось явное желание незамедлительно уличить всех и вся во лжи, подкупах и интригах, впившись зубами в такую же тонкую, как у покойного дядюшки, губу, отчаянно сдерживался, всё ещё находясь под неизгладимым впечатлением от продемонстрированной Шотландцем истинно королевской духовной мощи и не рискуя навлечь на себя ещё и гнев Императора, реальные последствия которого уж точно не обошли бы стороной дерзнувшего высказать свои сомнения вслух юнца. Адвокат обвинения, наклонившись к своему побледневшему патрону, убеждал его в чём-то жарким шёпотом, и герцог Курляндский, отмахиваясь от возмущённо вскудахтывающей время от времени супруги, хмурился и согласно кивал. Господин Смит с видом человека, добросовестно исполнившего свой служебный долг, замер подле своего стола, ожидая, пока судьи закончат совещаться и огласят принятое решение. Леди Хупер и капитан Лестрейд тормошили сидящего рядом с ними Альберто Ромуса в надежде получить от него дополнительные подробности о происходящем, на что торговец, будучи осведомлённым о фактах сего необычайного происшествия немногим больше остальных, лишь растерянно разводил руками.       Прекратив сверлить Майкрофта Холмса пронизывающим взглядом, чередой которых новообретённые высокородные братья успели за несколько минут выразить больше, чем некоторым удаётся высказать за многочасовые беседы, Шерлок, следуя то ли настойчивому молчаливому призыву своего всё ещё Хозяина, то ли повинуясь естественному порыву истосковавшейся по другу и возлюбленному души, обратил полный самых противоречивых чувств взор на шотландского монарха, тут же оказавшись пленённым небесной синевой изумлённо счастливых глаз Ватсона. Эта искренняя, ничем незамутнённая радость, бурным потоком смывающая остатки недоверия и сомнений в подлинности столь благополучного исхода, казалось бы, неизбежной катастрофы отозвалась в сердце Преданного ощутимым уколом совести: боясь пробудить в Джоне необоснованные надежды, стараясь всеми силами не выказать даже намёка на давно зародившиеся подозрения о своей принадлежности к одному из древнейших правящих Домов Европы, Шерлок тем самым вынужденно обманывал самое дорогое для него существо и теперь не мог не испытывать из-за этого определённой вины.       Меж тем самые нетерпеливые из зрителей, так и не дождавшись судейского вердикта, отважились нарушить установленные законом правила, дабы первыми поприветствовать наследника английского трона, на их глазах восставшего практически из пепла, подобно мифическому фениксу. Несколько знатных представителей лондонского двора, явившихся в зал суда, чтобы поддержать своего короля и Императора, окружили новоявленное Высочество, выражая всяческое сочувствие выпавшим на его долю лишениям и испытаниям, а также восхищаясь стойкостью и благородством, с коими потомок славного рода Холмсов сумел их вынести и преодолеть. Один из вельмож — герцог Фейерфакс, в своё время крестивший маленького Уильяма Шерлока Скотта, а после долго оплакивавший безвременную кончину юного крестника — даже поцеловал руку молодого человека, нисколько не смущаясь наличием всё ещё сковывающих запястья принца кандалов, чем привёл присутствующих в полное смятение и без того взволнованных чувств, вызвав недовольный ропот в адрес медлящих с решением служителей Фемиды.       Сир Майкрофт, которого подобные задержки тоже, видимо, не устраивали, обратился к судьям тоном вполне уважительным для того, чтобы смягчить требовательную настойчивость прозвучавшего вопроса:       — Досточтимый суд! Так может ли мой брат, принц английской короны, ввиду всех изложенных выше фактов и сделанных выводов, считаться оправданным в совершённом убийстве, которое, как мы все понимаем, было вынужденным и являлось лишь актом самозащиты?       Джон перестал дышать, ожидая судейского вердикта, не смея оторвать взгляда от Шерлока, словно из-за этого чудесное спасение дорогого сердцу человека могло вдруг превратиться в иллюзию, в жестокий розыгрыш, в сладкий сон, грозящий прерваться кошмарной явью. Но нет: никаких мистификаций, никакого лицемерного обмана, всё действительно происходит на самом деле, всё слишком серьёзно, чтобы оказаться дешёвым представлением, и доказательством тому — сам сир Майкрофт, выжидательно взирающий на поправляющего парик председательствующего, который, поднявшись со своего места и кивнув Императору, торжественно и громко огласил принятое наконец-то постановление:       — В связи с кардинально изменившимися в ходе судебного заседания исходными данными по рассматриваемому делу, как-то: личность и происхождение подсудимого, доказательства коих суд признает абсолютно достоверными, поскольку показания опрошенных лиц не подлежат никакому сомнению за отсутствием любого предположительного мотива, кроме установления истины, судейская коллегия вынуждена изменить вынесенный ранее вердикт.       Для большего эффекта оратор обвёл глазами зал.       — Действия Пре… хм… Его Высочества Шерлока Холмса, являясь актом самозащиты и ранее признанные судом, как вынужденные в силу сложившихся обстоятельств, ввиду равных прав указанной личности с погибшим Чарльзом Огастесом Магнуссеном перед обществом и судом приговору с применением физического наказания не подлежат.       Чиновник слегка прокашлялся и, не обращая внимания на возмущённый шепоток со стороны Курляндского клана, но стараясь не затягивать паузу, продолжил:       — Родственники погибшего имеют право предъявить иск на материальную компенсацию за вынужденно причиненный ущерб от правящего Дома Холмсов, и суд данный иск рассмотрит. Однако, исходя из причинения физического вреда наследному принцу Англии Шерлоку Холмсу покойным князем Магнуссеном, в чём все присутствующие в этом зале имели честь убедиться достаточно наглядно, а также обвинения последнего в злоумышлении против короля Шотландии Джона Ватсона — что подтверждено и установлено, — Императора Майкрофта Холмса и Имперских устоев — что пока не подтверждено показаниями присутствовавшего при этом слуги по имени… — судья сверился с документами, — …Себастьян Моран, но кое, без сомнения, являясь истиной, подтверждено будет — я обязан предупредить, что всё выше названное однозначно повлияет на решение судебной коллегии по данному вопросу.       Герцоги Курляндские лишь тревожно переглянулись, а судейский, будто подтверждая их опасения, вещал далее:       — В свою очередь, правящий Дом Холмсов имеет право выставить иск княжеству Эплдор за причинённый означенный выше ущерб. Суд также готов рассмотреть уровень этих притязаний и принять решение по данному вопросу. — Председательствующий удовлетворенно кивнул сам себе и позволил собственному голосу стать особенно торжественным:       — По итогам же слушания о деле Пре… кхм… Его Высочества Уильяма Шерлока Скотта Холмса, обвиняемого в убийстве князя Чарльза Огастеса Магнуссена, Большой Суд Объединённой Европейской Империи при полном кворуме голосов постановил признать Его Высочество Шерлока по предъявленному обвинению оправданным, а действия его вынужденными и согласно Кодексу о Правах Внутри Сословий юридически правомерными. Решение вынесено 30 апреля 15… года от Рождества Христова. Его Высочество может быть освобождён из-под стражи в зале суда немедленно.       Публику словно прорвало. Те, кто с самого начала был на стороне обвиняемых, и даже многие из ранее оппонирующих шотландскому королю и его Преданному, как по разрешающему мановению руки повскакивали со своих мест и хлынули к скамье подсудимого, на ходу выкрикивая поздравления разной степени восторженности и искренности. Человеческий поток, поглотив Шерлока в своей экзальтированной пучине, отрезал его от Джона, внезапно явившись молодому монарху зримым предвестником тех неизбежных последствий, что в ближайшем будущем ожидали двух, казалось бы, навечно связанных между собой мужчин. Едва ощутимый ручеёк тихой печали влился в бурную реку испытываемой Шотландцем радости, беспокоя тревожным вопросом: что же будет с ними теперь?       И этот вопрос, отвлекая Его Величество с навязчивостью уличного попрошайки, вдруг заставил Ватсона почувствовать себя лишним и неуместным на этом торжестве семейного воссоединения — постыдным напоминанием того, кем на самом деле является Шерлок, привязанный к Джону не только официальным статусом, но и унизительными потребностями своей изменённой Мастерами Школы натуры.       С какой-то неловкой отстранённостью наблюдая, как Император покидает своё место, направляясь к кипящему людскому водовороту, центром которого стал Холмс-младший, и как толпа, захваченная эйфорией состоявшегося на её глазах чуда, расступается перед сиром Майкрофтом, точно море перед библейским Моисеем, шотландский король мучительно пытался понять, что же ему следует делать дальше. Конечно, больше всего ему сейчас хотелось броситься к Шерлоку, уже несомненно оправданному и спасённому, и обнять его так крепко, чтобы между ними не осталось и крохотного промежутка, не обращая внимания на толпу вокруг и на Майкрофта, которому подобное проявление чувств вряд ли придётся по душе. Но Джон оставался на месте, словно скованный предчувствием неотвратимой потери, пусть и не такой ужасной и невыносимой как раньше, но достаточно тягостной в своей неизбежности.       Почти не мигая, не произнося ни звука, Шотландец смотрел, как Холмс-старший приблизился к брату, как по едва заметному кивку Императора стражники спешно сняли с узника оковы, как холёные руки, передав трость кому-то из толкающихся рядом приближённых, раскрылись навстречу возвращённому прихотливой судьбой родственнику с абсолютно несвойственной сдержанному государственному мужу чувствительностью, и как секундно, неуловимо для менее внимательных наблюдателей, заколебался Шерлок, вглядываясь в лицо Майкрофта с намерением понять, что же означает сие проявление обычно отвергаемой строгим умом сентиментальности.       Обострившимся до невероятности восприятием Джон, прозревая, почти услышал этот молниеносный безмолвный диалог, возможный лишь для действительно гениальных и одинаково думающих людей, что состоялся между братьями, пока все вокруг, расчувствовавшись и умиляясь, сопереживали удивительному событию. Разумеется, Майкрофт, продумавший всё до мелочей, не мог оставить без внимания столь важную часть разыгрываемого для общественности спектакля, как воссоединение братьев: происходящее обязано выглядеть зрелищно и эффектно, переживания должны быть настолько глубокими, а эмоции впечатляющими, чтобы на их оглушающем фоне самое мизерное сомнение в происхождении Шерлока показалось бы абсурдным, а любое напоминание о том, что наследный принц Англии всего лишь чей-то Преданный — абсолютно неуместным.       Невольным и одиноким зрителем наблюдая за этой драмой, скрытой от прочих декорациями сердцещипательной трогательности, Ватсон ясно уловил, как под настороженной сдержанностью, с которой Шерлок оценивал предложенный Майкрофтом ход, бьётся искреннее смятение обескураженной души молодого человека. И как в следующее мгновение, отбросив недолгие колебания, осознав и согласившись с правильностью принятого Холмсом-старшим сценария, младший брат сделал решительный шаг навстречу раскрытым объятиям, в которые тут же и был заключён со всей возможной бережной нежностью.       Толпа взорвалась аплодисментами и одобрительными криками; несколько особо чувствительных дам поспешили упасть в обморок и были незамедлительно вынесены из помещения, дабы своим видом не смущать торжественность момента; подданные английской короны, которых в зале оказалось в избытке, перебивая друг друга торопились засвидетельствовать своё почтение воскресшему члену правящей династии. Братья же, одаривая окружающих благосклонными улыбками и благодарно принимая от них поздравления и заверения в преданности, не снимали рук с плеч друг друга, словно боясь вновь расстаться на долгие годы. Задуманное Майкрофтом было отыграно безупречно, о чём несомненно свидетельствовал царящий под высокими сводами Зала Суда дух эйфории и неутихающего радостного возбуждения.       По-прежнему разделяя всеобщее воодушевление, но всё больше проникаясь ощущением собственной неуместности, Джон поймал посланный ему смущённый взгляд Холмса-младшего, вслед за которым трепетно дрожащая Связь принесла чувство неясной вины. Шотландец зажмурился и опустил голову, стараясь постичь причину этой виноватости, так и не оформившейся во что-либо вразумительное ввиду того, что внимание Шерлока сейчас почти целиком было занято мелькающими вокруг лицами доброхотов, жаждущих хоть как-то посоучаствовать чужому счастью.       Впрочем, Его Величество был уверен — ему, внезапно настигнутому пришедшим откуда-то в эту самую минуту озарением, больше не нужны объяснения.       То, что давно зрело между Хозяином и Преданным, зерно чего он сам заронил ещё в Эдинбурге несколько долгих месяцев назад, то, что рано или поздно должно было случиться и что случилось — ведь он почувствовал, почувствовал это сразу, но был слишком захвачен иными переживаниями, чтобы понять и оценить — в тот миг, когда Шерлок, нарушив самую главную заповедь Идеального Слуги, вонзил кинжал в горло Магнуссена, тем самым не только спасая Джона, но и разрывая сковывающие его долгие годы цепи безвольного и безропотного подчинения чужой воле, теперь предстало перед мысленным взором шотландского короля со всей неоспоримой ясностью. Шерлок больше не был его Преданным. Он вообще больше не был Преданным.       Ватсон не мог сказать, что именно послужило этому причиной. Да и вряд ли кто-то из живущих под солнцем, включая Мастеров Школы, смог бы сие разъяснить. Конечно, их Связь изначально была чем-то из ряда вон выходящим, малоизученным и непредсказуемым, возможно, потому, что никогда не являлась просто отношениями между Господином и Слугой. И сейчас, когда свобода Шерлока от его, джоновых, желаний, вдруг осозналась в полной мере и представилась эфемерным, хотя и очень чётким образом вырвавшегося из клетки и парящего над землёй ястреба, Его Величество ощутил странную смесь гордости, радости и горечи. Он был счастлив узнать, что его любимый человек отныне может принадлежать только себе, не рискуя оказаться игрушкой в чьих-то недобрых руках, но и вразумительных причин оставаться далее рядом с Шерлоком у Джона больше не было. Конечно, правители соседствующих держав могут состоять в дружеских отношениях, но подобное виделось ныне Шотландцу лишь болезненным напоминанием о том, что он потерял в момент, когда его возлюбленный обрёл свою прежнюю жизнь во всей её полноте: с родными людьми, которые любят, и с возможностью быть тем, кем он являлся на самом деле.       Ныне Шерлок Холмс волен выбирать сам, и, судя по всему, этот выбор уже сделан. Иначе откуда бы взяться чувству вины, настойчиво вторгающемуся и бередящему душу Шотландца своей невысказанностью? Их расставание предрешено, и разве смеет он винить Шерлока в том, что тот предпочёл жизнь принца постыдной участи Преданного? Особенно теперь, когда за ним стоит честь одного из древнейших и достойнейших Домов Европы? Слава Всевышнему, так вовремя освободившему своего долготерпеливого сына от сих обременяющих рабских уз. И ему, Джону, необходимо последовать примеру Небесного Царя и тоже избавить своего Ангела от мучительных объяснений, когда Шерлоку придётся умолять отпустить, виновато пряча глаза, и от болезненной сцены расставания, рвущей по живому всё ещё связывающие их, но уже не имеющие права на существование нити. Нет, это будет слишком несправедливо и слишком больно для обоих. Сейчас ему лучше уйти — тихо и незаметно, раствориться в толпе, исчезнуть, оставляя радость и эйфорию другим. Ведь всё хорошо, всё улажено, Шерлок спасён — а это главное, и нет больше никого, кто мог бы ему навредить. Отныне он не нуждается в Хозяине, чтобы выжить, не нуждается в Джоне, а остальное… Всё то, что было, что есть между ними — найдётся ли теперь этому место в жизни вновь обретённого английской короной принца? С теми возможностями и перспективами, которые открывает перед Шерлоком его новое положение? И с наконец-то полученной, такой долгожданной и желанной свободой?        После всего пережитого, чувствуя себя выжатым до основания, Джон вынужден был признать, что у него просто нет сил проверять это. Лучше уйти сейчас, уйти самому, не усложняя ничего объяснениями и прощанием, уйти, пока сердце переполняет счастье, почти не замутнённое осознанием неизбежной потери.       В последний раз поймав глазами немного растерянный взгляд Шерлока, он улыбнулся — светло и ободряюще, и, подождав, пока внимание того вновь будет ненадолго захвачено очередным желающим выразить почтение подданным, незаметно покинул превратившийся в гудящий улей зал суда.       Эдинбург давно заждался своего блудного короля.       — Ты не был удивлён. Когда ты понял?       Сир Майкрофт, только что отпустивший охрану, стоял у окна, не глядя на доставленного к нему Шерлока. Впервые за многие годы, облик его излучал тревожную неуверенность, граничащую с тщательно скрываемым, но поминутно прорывающимся волнением.       Недавний подсудимый, приведённый в безупречный порядок немалым штатом прекрасно знающих свою работу слуг английского королевского двора, почти невозмутимый внешне, но всё еще не понимающий до конца, как ему теперь следует обращаться к этому человеку, вызывающему сейчас целый сонм самых противоречивых эмоций и чувств, распрямил и без того напряжённую спину и поднял подбородок. Уставившись в начинающий редеть рыжеватый затылок, произнёс осторожно:       — Это была только одна из нескольких версий.       Майкрофт Холмс повернулся к брату. Секунду помолчав, окинул взглядом родное лицо и тихо повторил вопрос:       — Когда?       Шерлок сглотнул. Что ж, его брат был Императором, и слыша этот волевой, не предполагающий неподчинения тон, данное обстоятельство не представлялось возможным игнорировать.       — Ваш почерк, сир, — не торопясь выходить за рамки официального тона, сдержанно пояснил молодой человек. — У вас очень своеобразная буква «Х». С таким неповторимым завитком на хвостике.       Майкрофт поднял бровь, но, надо отдать должное, моментально пришёл к верному выводу. Спокойно кивнул, утвердительно озвучив:       — Моя записка перед первым слушанием.       Шерлок кивнул в ответ:       — Да. Когда Джон… Когда Его Величество получил предупреждение, он показал его мне. — Чуть помедлил, решаясь, выкладывать ли всё до конца, но всё-таки продолжил: — Я был практически уверен в отправителе. Но эта литера привела меня в замешательство. В точности, как на моем амулете. Я не мог не строить предположений.       Император медленно подошёл к своему вновь обретённому родственнику. Практически одинаковый рост позволил оказаться серо-голубым глазам прямо напротив серебристо-зелёных. Вопрос прозвучал, как бесконечно вымученная, но так и не разрешённая загадка:       — Почему же ты не пришёл?       Шерлок дёрнулся и слегка скривился, неожиданно для себя легко позволив перейти на «ты»:       — И что бы я сказал? «Здравствуй, я, похоже, твой родственник, мы тут слегка в опасности, посади нас под замок и приставь охрану»?       Старший Холмс сощурился, изо всех сил пытаясь сдержать недопустимые эмоции и терпя поражение в борьбе с собственным телом:       — В конечном итоге, ты именно это и выбрал! — вырвалось почти криком.       — Для себя! Не для него, — тут же парировал повышенный тон оппонента младший. И тихо добавил: — Это был не выбор, а необходимость.       — Всё могло плохо кончиться!       Майкрофт не помнил, как давно он повышал голос на кого-либо. Обычно такого не требовалось. Но эта невозможная кудрявая бестия каким-то совершенно непередаваемым образом оказалась способна за несколько минут разрушить все устои и выработанные привычки. «Это просто чувство вины. Ты сплоховал когда-то. И тебе не всё равно сейчас. Ты испугался. По многим причинам. И ты боишься снова его потерять. Всё дело в этом,» — мысль не была успокаивающей, но в её логике сомневаться не приходилось.       — Это зависит от точки зрения… — Шерлок оправил кружево на манжете своего нового элегантного наряда, по мнению Короля-Императора больше подходящего наследному принцу, чем скромное одеяние, облачавшее юношу во время судебного процесса и пребывания в тюрьме — ни для чего, просто занимая руки, и неожиданно успокоился. Но неприятная мысль, стоящая в очереди среди многих прочих, добравшись до своей цели, тут же заставила вновь искривить точёный абрис красивых губ: — Но Вы тоже, как выяснилось, знали? Брат мой. — Взмах ресниц пригасил тень то ли обиды, то ли сожаления. Он попытался придать двум последним словам некоторую вопрошающую значимость, которую, впрочем, тут же сменило чистой воды любопытство заинтригованного догадкой ума: — С самого начала?       Вопрос был важным и неизбежным. Молодой Холмс постарался собраться, готовясь услышать любую правду. В чём он сейчас был абсолютно уверен — лжи не будет. Только не сегодня.       Майкрофт задержал дыхание. Наконец, обречённо выдохнув, снова отошёл к окну. Голос его не дрожал, однако, Шерлок понимал — даётся это брату непросто.       — Нет, — он снова помолчал, не двигаясь, то ли собираясь с силами, то ли пытаясь сдержать давно ставшие непривычными эмоции. — После всех этих лет… Я впервые услышал твоё имя в тот день, когда Чарльз выставил тебя на арене. И увидел твои глаза. Такие же, как у…       — Нашей матери, — тихо произнёс Шерлок.       Майкрофт вскинул голову:       — Ты… всё-таки?..       — Нет. Не вспомнил. Вычислил. — И пояснил в ответ на удивлённый взгляд: — Портрет в Вашем дворце. Джон показал мне тогда, в январе.       Старший склонил голову набок:       — Да. Очень необычное сочетание цвета и формы… Шерлок, я… — голос всё ещё оставался ровным и спокойным, но подрагивающие плечи отвернувшегося от брата Императора выдавали всё, что он с таким тщанием пытался взять под контроль. — Я очень долго тебя искал, когда пришли вести о захвате корабля. Надеялся, что ты выжил — но… Никаких следов… Много лет… Потом всё навалилось. Пришлось смириться.       Шерлок не стремился быть жестоким. Но не задать очередной вопрос просто не мог — слишком важным он был. И слова прозвучали — как обвинение, как вызов:       — Но ты услышал и ты узнал!       Майкрофт взвился, оборачиваясь и устремляя горящий мукой взор на младшего. Вся сдержанность и неторопливая значимость на миг покинули его: Император исчез, остался обычный человек, задетый за живое, брат, несправедливо обвинённый братом.       — Ты думаешь, мне неизвестно, кто такие Преданные? — почти прошипел он. — Что я не разбираюсь в том, как изменено их сознание? Не знаю, насколько глубоко заблокирована их память о том, что было до Школы?       — Понятно… — ледяной тон младшего остро резанул по нервам.       — Что тебе понятно?! — Майкрофт до побелевших костяшек сжал край приоконной тумбы, за которую невольно уцепился при развороте, и закрыл глаза, пытаясь успокоиться. Через какое-то время ему это удалось, и он продолжил тем же ровным голосом, что и в начале разговора, который, однако, больше не мог ввести собеседника в заблуждение и приниматься им за равнодушие. — Мне очень подробно объяснили, что может произойти, если Преданного разлучить с Хозяином. Я не мог допустить твоей гибели. Только не снова…       — И Вы… ты просто наблюдал… — Шерлок больше не обвинял. Он констатировал факт. Император, поняв это, снова взглянул прямо в необычные глаза своего брата и кивнул:       — Да. И ждал. — Немного помедлив, добавил: — У меня появилась надежда.       Шерлок не удержался, чтобы язвительно не вскинуть бровь:       — На что, брат мой?       Тот, однако, не купившись на сарказм, неожиданно улыбнулся:       — На него, брат мой. На него.       — Оу… — до младшего начало доходить. — Именно поэтому ты стал его защищать?       — Я делал бы это и без подобного стимула, — Майкрофт сверкнул глазами и привычным жестом легонько постучал пальцами по нижней губе. — Он достоин, не так ли? Однако… Признаюсь, твоё нахождение рядом добавило значимости ситуации.       — Но ты тянул.       Император живо почувствовал, что снова едва сдерживается, чтобы не отреагировать недопустимо эмоционально:       — У меня не было доказательств! — усмирить порыв почти удалось. — Не для себя. Для Совета.       — Нелегко было добраться до Тортуги? — полюбопытствовал не смутившийся Шерлок. Брат ответил неожиданно лёгкой и довольной улыбкой:       — Мне пришлось её перевернуть. Заняло время.       Шерлок, засияв в ответ, согласно кивнул:       — И амулет.       — Да.       — Джон?       — Да.       Впервые за встречу младший чуть расслабился: казалось, одно упоминание о короле Шотландии действовало на него умиротворяюще. Он сделал шаг к внезапно обретённому старшему брату и заинтересованно взглянул из-под нависшей кудрявой чёлки:       — Но он ведь не догадался… обо мне?       — Нет, — Майкрофт глядел на младшего тепло, наблюдая тончайшие изменения в благородных выразительных чертах и поражаясь своим открытиям. — Тогда — нет. Он просто действовал на эмоциях. Интуитивно. Как всегда.       Шерлок сцепил ладони и удовлетворенно пробаритонил, практически жмурясь от удовольствия, словно объевшийся сливок кот:       — И это сработало. Как всегда.       — Да, — старший и не думал отрицать очевидного. — Удивительный человек.       Братья смотрели друг на друга, пытливо отмечая возникающую волну притяжения, с каждой минутой всё более прочно накрывающую их взаимным доверием и возрождением былой привязанности. Острый ум обоих позволял не только понимать с полуслова, но и мгновенно делать выводы, облегчая почти невыполнимую задачу. Младший, откинув язвительность, взирал открыто и ясно; старший — вновь спокойно, но так тепло и участливо, как ни на кого и никогда за последние нелёгкие годы. Наконец, разбивая затянувшееся, хотя и вполне комфортное молчание, Майкрофт задал наболевший вопрос:       — Ты останешься? Ты теперь принц короны. Твоё место здесь.       Шерлок посмотрел недоверчиво:       — Майкрофт, ты забыл.       Тот поморщился:       — Нет. Не забыл.       — Тем лучше! — серьёзно произнёс новоявленный наследник английской короны. — Прекрасно, что мы оба помним, что я не только принц, но и Преданный. И что может статься с Преданным без своего Господина.       — Мы могли бы обратиться в Школу к Мастерам-хирургам…       — Нет!       Майкрофт, поразившись резко изменившемуся тону Шерлока и этому категоричному «нет», попытался объясниться:       — Я знаю, что этого раньше никто не делал, и есть значительный риск… — но тут же был прерван:       — Риск тут совершенно ни при чём! — Шерлок нервно прошёлся по кабинету и вновь обратил горящий взор на Императора. — Он мой, Майкрофт. А я — его. Смирись.       Тот, пренебрежительно не обратив внимания на некоторую вольность в общении, счёл должным прояснить ситуацию:       — У него наследник на подходе и очень… своеобразная жена. Тебе будет сложно.       — Да. Но он дал мне выбор. И я выбрал. Сам.       Старший Холмс скривился:       — Выбор Преданного? Это был выбор без выбора!       — Это был выбор Шерлока! — младший в волнении забегал от окна к камину и обратно, но тут же спохватился и, остановившись напротив брата, уже спокойно и твёрдо произнёс: — Это был выбор Шерлока Холмса. Не на это ли ты надеялся? Он действительно всё изменил… И если для того, чтобы последовать за Джоном, мне придётся снова лишиться титула, дворянства или даже твоей благосклонности — я приму это без колебаний.       Вновь воцарившееся молчание на сей раз было наполнено совершенно иными эмоциями: Шерлок удивлённо перекатывал на языке только что им самим произнесённое, ещё непривычное, собственное имя, Майкрофт же сосредоточенно думал. В конце концов, старший произнёс:       — Хорошо. Я не могу тебя удерживать. Поступай как… велит сердце. Брат…       Он секунду помедлил и, внезапно решившись, почти робко, очень тихо спросил:       — Ты позволишь себя обнять? Ещё раз?..       Шерлок замер, обратив взор к стоящему перед ним человеку. Императору. Лидеру, держащему в своём кулаке практически всю Европу. Волевому, решительному, необыкновенно влиятельному и излучающему силу и значимость даже в эту минуту. Своему брату. Провожавшему его когда-то в дальний путь, одаривая собственноручно сделанным амулетом. Амулетом, так пригодившимся впоследствии. Он смотрел в глаза взрослого и не единожды битого испытаниями и горем высокого, статного мужчины и видел в них тревогу, нерешительность, робкую надежду… и любовь. Прежнюю любовь старшего к взбалмошному младшему, которого требуется оберегать и защищать. Шерлок знал, как выглядит любовь. Теперь — знал. Теперь — он не мог ошибиться. И сделал ещё один шаг, преодолевая оставшееся разделяющее их пространство.       Решительно вцепившись в протянутую ему ладонь, Майкрофт, наконец, позволил себе обхватить своего давно потерянного маленького Шерлока за плечи и прижать к заходящемуся в галопе сердцу по-настоящему, а не в угоду дипломатическим хитростям и охочей до сентиментальных зрелищ публике. Невольная слеза потекла по императорской щеке из-под плотно сжатых век, а из груди нечаянно вырвалось с предательским всхлипом:       — Как я горевал, мой мальчик! Как же я… — великий человек дрогнул.       И Шерлок, окончательно оттаивая от этой изо всех сил сдерживаемой дрожи, обнял старшего брата в ответ со всей искренностью, на которую только был способен. Тот же, не в силах удержаться, гладил буйные спутанные кудри своего неугомонного мальчика, с удивлением и благоговением не ощущая промелькнувших в разлуке лет.       Наконец, взяв себя в руки, Император оторвался от Шерлока для того, чтобы вновь пытливо заглянуть ему в глаза. Тот, поняв невысказанный вопрос, грустно покачал головой.       — Прости…       — Может быть, хотя бы повременишь с отъездом до возвращения матушки? — прозвучало последним отчаянным аргументом. — Я послал за ней и за Антеей с сыновьями. Они прибудут недели через две-три.       — Это слишком долго, Майкрофт, — из груди молодого мужчины вырвался вздох сожаления. — Джон покинул Лондон сразу после вынесения вердикта, не дождавшись меня и ничего толком не объяснив. И, судя по оставленной записке, он решил, что я предпочту ему блага и возможности своего нового положения. Не хочу, не могу и дальше позволить ему страдать, изводя себя этим заблуждением. Он и так слишком натерпелся из-за меня. Нелегко быть Хозяином такого Преданного. В конце концов, Эдинбург в нескольких днях пути.       Старший Холмс только качнул головой, вынужденный согласиться и подтвердить уже принятое решение. Младший мягко спросил:       — Велишь подать коня?       — Да. И лекаря пришлю — пусть осмотрит ещё раз напоследок твои повреждения и даст какой-нибудь ранозаживляющий состав в дорогу, — Майкрофт на глазах вновь обретал облик державного властителя государств, поразительным образом оставаясь по-прежнему открытым. — Брат… Ты должен снова приехать в Лондон. Мама будет ждать. Мы все будем.       — Да. Я знаю. Как только смогу, — Шерлок ободряюще сверкнул серо-зелёным из-под густых ресниц. — Теперь всё будет хорошо.       — Возможно. — Император с сожалением убрал руку, всё ещё покоящуюся на плече брата. — И всё же, будь осторожен. Чарльз не был одинок в своих устремлениях. Береги себя. И Джона.       Молодой принц молча склонил кудрявую голову в прощальном поклоне и, в последний раз чуть улыбнувшись, уверенно покинул кабинет.       Майкрофт Холмс, правящий Император, помазанник английской престола, потёр ладонями измученное лицо. «Я надеюсь на лучшее, мой мальчик, я надеюсь… Но почему мне кажется, что это лишь передышка?»       Джон хотел бы почувствовать себя ветром. Свободным от необходимости следовать голосу разума и целесообразности, вольным отказаться от условностей окружающего мира. Следующим лишь зову сердца или, за отсутствием оного, бездумно наслаждающимся собственной силой и не ограниченной ни болью, ни страданием стихийной сущностью.       Но, пожалуй, если и сравнивать себя со стихией, то сейчас он скорее был дождём. Тем мелким, нудным, затяжным, что стучал в эту самую минуту по крыше дорожной кареты, тоскливо моросил, орошая головы сопровождающих королевскую чету гвардейцев, медленно, но верно размывая дорогу, стелющуюся под копыта верховых и запряжённых лошадей. Размывая душу.       Потрясение от невероятной смены собственных эмоций на суде — от глухого чёрного отчаяния до засверкавшего всеми красками радуги восторга неожиданного спасения и нового статуса его Преданного — высосало до дна истерзанное сознание и вернуло давно забытую боль в когда-то раздробленном пулей плече.       Разумеется, он был несказанно рад. Видеть Шерлока живым, поглощённым обступившими его английскими придворными, выражавшими почтение давно оплаканному и нашедшемуся через столько лет принцу. Видеть нежность и промелькнувшую слезу в глазах его старшего брата, так неожиданно сумевшего обратить страшное судилище в апогей триумфа. Он был бесконечно счастлив, утирая собственные слёзы облегчения и не обращая внимания на всех свидетелей его слабости, что могли их заметить. И также бесконечно удручён, наблюдая восторг подданных Холмсов и плотную стену человеческих тел, его выражавших, заключивших Шерлока словно в кокон, со стороны, потому что рядом Джону не было места. По крайней мере, сейчас. Неспособному защитить ранее от Магнуссена, неспособному пробиться к своему бывшему секретарю теперь. Он лишь дождался, когда ясная бирюза любимого взгляда всё же проникнет на мгновение сквозь мельтешение чужих силуэтов и встретится с его собственной синевой, вложив в свою улыбку и кивок всю радость, всю нежность, на которую только был способен, и подтверждение всех до одной клятв, что были им когда-то произнесены. Он стал лишним. Так неожиданно, так быстро, так неотвратимо. У Шерлока Холмса отныне иной дом, иная, родная, семья, иные обязанности. Которые, несомненно, поглотят всё его внимание если не навечно, то уж точно на очень продолжительное время. Пора отпустить своего подопечного, Ватсон, тем более, что ты оказался гораздо худшим защитником, чем должен был быть.       И Джон отпускал. Если не душой — с ней всё было не в порядке и долго ещё будет, он знал, знал, чего уж лукавить с самим собой — то действием: развернувшись и покинув зал суда, не позволив себе обернуться более ни разу, шагая в ногу с идущей рядом Мэри и следующим за другом и сюзереном верным Грегори. Задержавшись лишь для того, чтобы набросать несколько прощальных строк своему бывшему секретарю, искренне выражая свою радость, поздравляя с обретённой семьёй, высказывая надежду, что они обязательно когда-нибудь встретятся вновь, и заверяя в своей безоговорочной поддержке и дружбе впредь, что бы ни случилось и сколько бы лет ни минуло. Письмо, подписанное полным именем, запечатанное личной печатью, было унесено лакеем Холмсов, а дорожная карета увезла чету Ватсонов по направлению к Эдинбургу. Родному до придыхания и казавшемуся осиротевшим до боли.       Джон не смел, находясь рядом с супругой, потерять лицо, выказывая неуместные эмоции, старался держать себя в руках и выглядеть если не бесстрастным, то хотя бы спокойным. И очень надеялся, что внешне ему это удаётся много лучше, чем внутренне, ведя сам с собой бесконечный монолог, уговаривая взбесившийся водоворот самых разных противоречивых чувств угомониться и… попрощаться. С мечтами, с несбывшимися и, теперь-то он понимал, несбыточными надеждами, с возможностью счастья рядом с любимым. Ликуя от благостного исхода, казалось бы, совершенно безнадёжного судилища и заливаясь беспросветной тьмой так или иначе настигнувшего одиночества.       «Что ж. Прощай, мой Шерлок, — повторял он себе снова и снова. — Слава Богу, что наше расставание не несёт теперь характер необратимости. Ты жив — вот главное. Возможно, мы даже не раз с тобой встретимся вновь. И чёрт с ним, если не как любовники, плевать. Кроме того, все проблемы твоего статуса решены. Невероятно. Теперь сир Майкрофт обязан позаботиться о тебе, и он это сделает, или Джон Ватсон ничего не понимает в людях.»       Он улыбнулся. Улыбка самому показалась не слишком доброй, скорее горькой, но он ничего не мог с этим поделать. Наряду с согревающей душу радостью за любимого человека, он всё же был… Поражён? Оглушён?.. Зол? Возмущён? Обижен?.. В бешенстве?.. Ничего из этого и всё одновременно. За то, что Майкрофт Холмс промолчал о своих планах, когда Джон униженно умолял о помощи. За то, что позволял так отчаиваться, хотя мог, мог… Не мог. Конечно же, не мог. Всё висело на волоске, и Джон это понимал. Майкрофт ни за что не открыл бы карты раньше, чем нужно, сие в натуре политика, политика высочайшего уровня. Даже перед ним не мог, и Ватсон в глубине души осознавал, что ему при этом глубоко сочувствовали. Да и он сам тоже хорош с обвинениями в том, что если бы это был близкий Королю-Императору человек, тот был бы больше заинтересован в помощи… Никогда не забудет промелькнувшую тогда в глазах Холмса боль, теперь-то он знает — почему…       Тем не менее, пусть совершенно иррационально, Джон был оскорблён. Видимо, тем, что позволил Императору увидеть себя таким отчаявшимся и несчастным. Тем, что зная о существовании надежды, его не остановили в этом унижении. И потому, уезжая, не счёл необходимым попрощаться. Только поклонился в ответ на устремлённый в его сторону взгляд, выразив благодарность человеку, спасшему сегодня его… нет, их Шерлока. И тут же отнявшему. Для лучшей доли. И пусть это было справедливо, пусть это было тем, с чем воистину можно жить, с чем можно смириться, но никак не исключало чувства глобальной вселенской потери.       Говорят, когда человек теряет руку или ногу, он ещё очень долго ощущает её присутствие, может испытывать фантомные боли в том, чего на самом деле давно лишился. У Джона же болела душа. И одновременно с тем казалось, что его лишили сразу всех конечностей, только вместо эфемерного присутствия оных он осязал какую-то дурную пустоту, неспособную заполниться уже ничем…       «Врешь, Джон Ватсон Шотландский! Есть чем! Несмотря ни на что, ты счастливчик! Даже в этой ситуации, назло всем и всему, тебе удалось остаться не с пустыми руками! И пусть твой Шерлок далёк теперь, как мираж, о котором когда-то рассказывал странствующий пилигрим, у тебя всё же осталась крохотная его часть, которую ты поклялся защищать и оберегать, которая всегда будет с тобой по-праву. Вот твоё утешение, Ватсон! И не смей говорить, что этого мало! Потому что это не так. Это больше, чем ты мог надеяться в своей жизни — продолжение рода, в том числе твоего собственного, благослови Боже вашу общую, как выяснилось, прабабку. Это, возможно, родные черты, которые всегда будут напоминать о самом дорогом человеке, что был в твоей жизни. Это ещё одно самое дорогое существо — пока не рождённое, но то лишь дело времени… Ты счастливчик, Джон, ты счастливчик.»       Мэри рядом, словно почувствовав направленные на её лоно мысли супруга, вздохнула, и Джон едва удержал собственный ответный вздох. Он не понимал, как можно было ощущать такую нежность к ещё нерождённому ребёнку и одновременно оставаться абсолютно равнодушным к его матери, но он ощущал. И оставался. Недавно промелькнувшая надежда на взаимопонимание и семейное согласие, благодарность за высказываемую вслух поддержку и за утешающие взгляды и жесты улетучились вместе с тем шипящим «нет!», слетевшим с губ дражайшей супруги в зале суда. И как Ватсон после ни пытался убедить себя в том, что ему послышались стальные нотки резкого протеста и раздражение в обычно нежном голоске Мэри, он ничего не мог с собой поделать — все её трогательные слова сочувствия, произнесённые за последние дни, затянулись поволокой фальши и неприятия.       Король покосился на бледное красивое лицо жены, тоже явно погружённой в свои невеселые думы. Испытывал ли он любовь к этой женщине хоть когда-нибудь? Наверное, да. Ну, или считал, что да. До того, как между ними встало её предательство и его чувство вины. До того момента, когда славная и умненькая девушка Мэри из прекрасной родовитой семьи вдруг на глазах превратилась в хладнокровную интриганку, способную подкупать слуг в личных целях и лгать не краснея. До того, как искреннее желание обратилось сначала в пыль, а после в необходимость и суровую обязанность. До того, как он понял, как на самом деле выглядит любовь.       Дождь накрапывал всё сильнее, тяжёлые капли громче и громче барабанили по лакированному дереву корпуса королевского экипажа. Джон был не против. Он хотел грозы. Бури. Того, с чем придётся бороться, того, на что можно переключить унылые размышления, чёрт бы их побрал вместе с его вечной…       Стремительно приближающийся звук галопа нагоняющего карету и понукающего короткими окриками лошадь всадника, заглушая отбивающие ритм небесные хляби и мерное чавканье под копытами движущихся рядом верховых, окатил встрепенувшегося короля словно ушатом холодной воды.       Это не было робкой надеждой сошедшего с ума от печали человека. Это было знание во плоти, натянувшее нить никуда не девшейся (о, Боже!), хотя и абсолютно изменившейся Связи до предела и выбросившее Джона из едва успевшей притормозить на громкий окрик короля: «Сто-о-ой!!!» — движение кареты прямо под ноги чуть было не вставшему на дыбы вороному скакуну.       Соскользнувший со взмыленной лошади человек не был склонен к ненужным расшаркиваниям и долгим приветствиям. Как и сам, вмиг захмелевший от переполняющего его восторга Шотландец, сжавший в своих осторожных, памятующих об иссечённой до кости спине объятиях того, с кем пытался попрощаться на протяжении стольких мучительных часов, и так и не сумевший этого сделать. Объятиях, не претендующих ни на интимность, ни на что-либо иное, кроме выражения искренней радости встречи двух людей, но почему-то заставляющих невольных свидетелей отводить смущённые взгляды.       Один из гвардейцев, повинуясь жесту Лестрейда, взял под уздцы скакуна Шерлока с намерением поводить того вокруг размеренным шагом, дабы охладить едва не загнанного красавца, пока двое встретившихся после жуткой по своей сути и такой же по продолжительности разлуки не станут способными отцепиться друг от друга и вернуться в окружающую их действительность.       Наконец, придя в себя и осознав некоторую неловкость, Джон отпустил своего бывшего Преданного, легко читая в озёрной глубине потрясающих глаз ответную нежность и смятение. Улыбнулся:       — Ваше Высочество.       Шерлок, блеснув весёлыми искрами во взоре, усмехнулся, запоздало склоняясь перед дальним родственником. И тут до Джона дошло.       — Ты знал! Ещё тогда, когда я предложил тебе титул! Шерлок, ты же знал!       Тот, выпрямляясь и отводя в сторону смущённый взгляд, согласился:       — Ну… Я подозревал.       — Почему? Почему молчал? Всё могло быть по-другому! — нахлынувшее чувство упущенной возможности избежать всего случившегося впоследствии ужаса окатило Джона очередной волной из смеси негодования и обиды. Шерлок обеспокоено заглянул в мерцающую синеву и поспешил оправдаться:       — Не было абсолютной уверенности.       — В том, что ты Холмс?       — В том, что признание этого возможно. Кроме того, должность Вашего личного секретаря меня вполне устраивала.       Джон устало застонал:       — Шерлок, ты идиот… Ты… — пришедшая в голову очередная мысль заставила встрепенуться и вновь почувствовать пустоту и неотвратимость предстоящей утраты. — Ты здесь, чтобы попрощаться, да?       Ответ ошарашил своей краткой однозначностью:       — Нет.       — Нет? Тогда почему? Я полагал, ты должен остаться в Уайтхолле?       Холмс с нежностью и интересом прищурился:       — Серьёзно, милорд? А как же «Мои сердце, и душа, и разум, и…»?       — Шерлок, Бога ради, ты ведь теперь принц!       — И что с того? У сира Майкрофта достаточно наследников, и это прекрасно.       — Но… Твои новые обязанности…       — … выполнялись другими много лет и никак от моего отсутствия не пострадают и впредь. — Молодой мужчина внезапно широко улыбнулся: — К тому же, я оставил в Эдинбурге свою скрипку.       — Но ты не можешь теперь быть моим секретарём, ты с ума сошёл! — Джон, который за эти два дня уже много раз то взлетал на крыльях надежды, то падал в пропасть безысходности, и в другой раз рассмеявшийся бы на шутку, сейчас лишь нервно хмыкнул, нестерпимо желая и страшно боясь поверить в свершающееся на его глазах чудо.       — Но гостем-то могу? И союзником? Я обязуюсь справляться с ролью посла так же, как прежде справлялся со старой должностью, клянусь! — весёлые искры вновь полыхнули в смеющемся взоре, который, впрочем, спустя мгновение стал совершенно серьёзным. — Если Вы, конечно, не против, Ваше Величество.       — Господи. Естественно, не против, — «Ты же знаешь, что я в полном восторге!» — почти задыхаясь от переполнявших его чувств подумал Джон, а вслух не преминул добавить, приветственно склоняя голову и с весельем отмечая некоторое смущение своего бывшего Преданного: — Ваше Высочество.       Мэри, отпрянув от окна кареты и откинувшись на подушки, закусила подрагивающую губу и прикрыла внезапно уставшие глаза. Если нынче был день рушащихся планов и надежд, то её очередь только что наступила.       Его Величеству не спалось.       Велев подать себе коня и продолжив путь верхом рядом со своим гостем под неустающим моросить дождиком, который Джон после возвращения Шерлока был готов воспринимать почти что святым омовением, они незаметно достигли того самого постоялого двора, конюшню которого так тщательно изучили пару месяцев назад — кто изнутри, а кто снаружи — точно так же возвращаясь домой из Лондона. Не то, чтобы это вышло специально, но опустившиеся на землю сумерки не оставили путешественникам особого выбора, а сей гостевой дом был единственно удобным для ночлега на пару миль вокруг.       Стараясь не выдать себя заалевшими от нахлынувших воспоминаний щеками, Его Величество проводил супругу в отведённую им комнату, распорядившись туда же подать и ужин, справедливо решив, что совместно разделённая трапеза окажется достаточной компенсацией за то, что он покинул беременную женщину во время пути, предпочтя уют кареты верховой скачке рядом со вновь обретённым другом.       Совместно же разделённая постель, явившись вынужденным явлением из-за отсутствия достаточного количества комнат, и поначалу весьма воодушевившая Мэри, со времени свадебной ночи не видевшей своего супруга на брачном ложе, входила в королевские планы гораздо меньше. Однако, ничем не показав ни недовольства общей кроватью, ни неприятия попытавшейся приласкаться жены, Джон покорно умостился на своей половине и, галантно поцеловав тонкое запястье решившей обнять его нежной ручки, но тут же посетовав на невозможно скрипучую мебель и жуткую усталость, закрыл глаза.       И вот уже горестно вздохнувшая, но не посмевшая перечить мужу Мэри уснула, разметав по подушке белокурые локоны, переливавшиеся в лунном свете золотыми бликами, вот уже ночное светило переместилось по звёздному небу из одного угла незашторенного окна в другой, а к самому Джону, так тщательно притворявшемуся перед супругой овеянным дуновением Морфея, сон всё не шёл.       Бесконечные путанные мысли — о предсказуемом и непредвиденном, о сбывшемся и невозможном — лезли в монаршую голову, то и дело перебиваемые воспоминаниями, связанными с этим местом и желанием быть не здесь, не в этой комнате… Через пару часов, отчаявшись погрузиться в царство сновидений и не в силах более таращиться в потолок, Джон осторожно выскользнул из-под одеяла и, бесшумно прихватив плащ и сброшенные у кровати сапоги, на цыпочках покинул спальню. Обувшись уже за дверями комнаты и приложив палец к губам на вопросительный взгляд стоящего на страже гвардейца, шёпотом оповещая высунувшего заспанную физиономию из соседней комнаты Грега, что он недалёко, просто подышать и сразу назад, Джон вышел во двор.       Мирное всхрапывание лошадей, раздающееся из приоткрытых дверей сарая поманило, как магнитом, не позволяя уклониться ни от знакомого маршрута, ни от нахлынувших с новой силой образов. Маршрут был прост, образы призрачны и не оставляли ощутимых шансов на былую материализацию: в конюшне его ждали лишь четвероногие друзья. Джон усмехнулся: сбежать ночью от красавицы-жены к лошадям… Ватсон, ты точно ненормальный… Пройдясь вдоль стойла в полумраке, нарушаемом лишь звёздным светом, льющимся в небольшие оконца у самой крыши, Джон протянул руку к своей чалой. Та ласково ткнулась бархатными губами в ладонь, пытаясь обнаружить угощение, и не найдя, разочарованно фыркнула. Стоящий тут же жеребец Шерлока, вороной, как смоль, без единого пятнышка, тоже потянулся к Джону, проверяя — на самом ли деле ничего? Джон тихо засмеялся и попробовал пошарить в карманах. Найдя к собственному немалому удивлению пару кусков сахара и тут же вспомнив, как машинально сунул их туда во время ужина — привычка баловать свою лошадку во время пути неискоренимо дошла до автоматизма и не зависела от загруженности мыслями — он тут же разделил угощение между животными, поглаживая умные морды и шепча ласковую чепуху.       Дверь почти неслышно скрипнула, пропуская на мгновение внутрь лунную дорожку и снова погружая помещение в сумрак, к которому привык глаз. Джон не обернулся. Ему не нужно было оборачиваться, чтобы знать — кто.       — Шерлок.       Не спросил. Озвучил вслух само-собой возникшую уверенность.       — Милорд.       — Оставь титулы, иначе я тоже начну называть тебя Высочеством.       — Джон.       — У меня бессонница. Воспоминания одолели.       Шерлок молча приблизился к так и не обернувшемуся Шотландцу и осторожно положил руки на чуть ссутуленные плечи. Джон потёрся щекой о тыльную сторону родной ладони и закрыл глаза.       — Ты рядом. Я до сих пор не верю.       — Я рядом, — подтвердил тихий баритон. — И всегда буду. Так или иначе.       Джон вздохнул, произнёс негромко, но решительно:       — Но ведь всё изменилось. Я понял, почувствовал это, и ты, уверен, тоже не мог не почувствовать, — голос дрогнул от осознания важности произошедшего, меняющего всё даже значительнее, чем обретённое Шерлоком положение. — Ты больше не нуждаешься во мне, как в Хозяине, не так ли? У тебя отныне нет жизненной необходимости находиться рядом со мной?       — С чего ты взял? — Ватсон готов был поклясться, что в вопросе прозвучало лукавство. Но шотландский монарх не намерен был шутить:       — Я знаю, что ты больше не Преданный. И не только формально, — ему очень хотелось сказать это, глядя Шерлоку в глаза, но какой-то непонятный страх заставил замереть, не оборачиваясь. — Теперь ты свободный человек и принадлежишь только себе. Понятия не имею — как и почему это случилось, но я уверен, что ты должен был это ощутить.       — Допустим, — казалось, в данный момент собственная независимость волновала королевского возлюбленного меньше всего. Недоумение Шотландца выплеснулось сбивчивым и прерывистым словесным потоком:       — Но почему тогда?.. Зачем?.. Ведь всё так непросто. Твой новый статус… И Майкрофт… И по-прежнему есть Мэри. И ты не обязан…       — Шшш… — тонкие пальцы вслепую прижались к губам шотландского короля, пресекая фразу. Напросились на поцелуй, с нежностью провели по щеке. — Может быть, и не обязан. Но помнишь, ты мне как-то сказал: правильно — это не когда должен, а когда сам желаешь всем сердцем. Так вот: это моё желание. Мой выбор. Уже давно. Он был таким, когда мы любили друг друга здесь, на этих охапках сена. Он оставался неизменен, когда я впервые в жизни молился, истекая кровью в Эплдоре, чтобы только у тебя всё было хорошо… С чего ты решил, что он должен поменяться сейчас?       На Джона, несмотря на желанный смысл услышанного, в который раз накатило запоздалое возмущение:       — Чёрт, Шерлок… Ты должен был мне сказать. Мы должны были справляться с проблемой вместе. Недопустимо решать за нас обоих и действовать в одиночку! Я ужасно зол на тебя за это, ты знаешь? За то, что сначала чуть не сошёл с ума, когда осознал твоё исчезновение. За долгие часы мучительных вопросов самому себе: что я сделал не так? За весь ужас, когда понял, почему ты ушёл, и что я, возможно, не успею вырвать тебя из лап этого ублюдка, что я могу опоздать… Ты хотя бы примерно понимаешь, каково мне было? И что бы стало со мной, если бы ты погиб? Не важно где — под пытками у Чарльза или в руках палача?       Шерлок за спиной виновато заёрзал.       — Прости. Пожалуйста, прости. Мой побег был единственным выходом тогда. Я оставался под влиянием старой Связи. Остатки, осколки, но они глубоко сидели в моём теле, и когда я осознал, что оно по-прежнему повинуется его приказам… — Он нерешительно замолчал, но всё же продолжил: — Джон, я был опасен для тебя. Я почти тебя убил, ты понимаешь? Не желая, не ведая, что творю, прозрев в самый последний момент каким-то чудом… Я не мог преодолеть это и не мог лишиться тебя! Я мог только попытаться минимизировать потери.       Джон взвился, поворачиваясь и гневно шипя на самого любимого идиота на свете:       — Минимизировать потери? Ты так это называешь? Пойдя на смерть?! Ты должен был рассказать!       — Нет, не должен! — бывший Преданный тоже шептал, но восклицательные знаки так и сыпались с рассерженно искривлённых губ. — Ты ни за что не отпустил бы меня! И остался бы под угрозой! И с моей стороны, и со стороны новых посягательств князя, что тут может быть неясно?!       — Шерлок…       — Я люблю тебя, Джон Ватсон Шотландский. Не потому, что Связь. Не потому, что считаю себя обязанным. А потому, что с некоторых пор иначе не представляю своего существования. ЭТО мой выбор. И я всегда выберу тебя. Даже если буду вынужден выбирать только из нас двоих. Неужели так сложно понять?       — Шерлок…       — Джон, если бы на тот момент можно было предпринять ещё что-то, я бы воспользовался шансом, поверь мне. Я знаю, что причинил тебе боль…       — Да чёрт с ней, с болью, Шерлок! — Джон едва не плюнул себе под ноги, но в последний момент сдержался. — Он чуть не убил тебя! Боль?! Да если бы тебя не стало по моей вине — я бы просто не вынес этого!       — Чушь! В чём тут была твоя вина? И к тому же, это Преданные погибают без Хозяина, а не наоборот!       — Хочешь проверить, чёртов идиот?! Действительно хочешь?! И не смей говорить, что моей вины в этом не было!       — Но…       — Ты МЕНЯ защищал, так что не стоит исключать эту переменную из своего уравнения!       — Джон…       — Я тридцать лет уже Джон!       Его Величество совсем не величественно, но крайне сердито сопел, глядя на своего любимого упрямца, который никак не хотел понять, что не один он выбирает именно так, что для них обоих уже давно этот выбор — без выбора. Шерлок склонил кудрявую голову, принимая эту нехитрую истину, и, наконец, осознавая всю полноту своего просчёта. Помолчал, переступив с ноги на ногу, поглядывая виновато и покаянно:       — Джон, ты простишь меня?       И король, истерзанное сердце которого и так заходилось от сострадания к израненному и едва избежавшему гибели другу, противореча себе самому, мгновенно устыдился накала собственной гневной отповеди:       — Проклятье… Не уверен, что это не я должен сейчас молить о прощении… — Джон нерешительно потянулся к своему возлюбленному, очерчивая ласковыми пальцами высокую скулу, привычным жестом спускаясь к невероятным, тут же приоткрывшимся губам. — Я не смог тебя защитить…       — Именно ты и защитил, Джон. Ты примчался за мной в Эплдор, очень вовремя, надо сказать, хотя я на это совершенно не рассчитывал. И потом, если бы не амулет… — отзывчивые губы легонько поцеловали коснувшиеся их пальцы.       — ТВОЙ амулет.       — Который ТЫ додумался передать…       Бархатистая ткань камзола чуть сминалась под осторожной ладонью, боящейся причинить боль едва затянувшимся ранам на груди, но другая, более решительная, плотно прижала её к отбивающему ритм сердцу:       — Там бинты. Не бойся, уже не больно.       Джон проглотил подступивший к горлу комок:       — Шерлок… Обещай, что никогда больше не станешь принимать таких решений в одиночку. Ты должен пообещать мне, Шерлок!       Тот несколько помедлил, оценивая былую и вновь приобретённую информацию о своём Джоне, и, вздохнув, кивнул:       — Хорошо. Я обещаю.       Сердце уверенно стучало, отзываясь покалыванием в прижатой к нему длани, отражаясь призывом в расширенных, почти затопивших светлую радужку зрачках, чуть приоткрытых пересохших губах, и Ватсон, не в силах более сопротивляться их притяжению, обхватил непокорную голову подавшегося навстречу с лёгким выдохом мужчины обеими ладонями, притягивая к себе, и зашептал, горячо, страстно, ещё виновато, но уже выметая из сознания все мысли, кроме одной: — Я так истосковался по тебе, Шерлок, иди ко мне, пожалуйста, пожалуйста…       Первый поцелуй после долгой разлуки, после чудесного спасения… Сравнить ли его с живой водой, дарующей исцеление? С освежающим дуновением ветерка, принёсшего прохладу и умиротворение среди раскалённой солнцем пустыни? Или, напротив, с самим распалённым светилом, греющим поначалу легко и неспешно, но постепенно, к полудню, набирающим силу, восторгая своей мощью и светоносной яростью всех, попавшихся на своём пути? Что может быть прекраснее? Ярче? Живительнее? И разрушительнее одновременно? Джон не знал. Да и не пытался осмыслить. Стоит ли осмысления то, что приходит само собой? Как дыхание, как напряжение мышц при ходьбе, как мелодия песни, что пела мать у твоей колыбели, когда ты был совсем ребёнком. С возвращением, мой Шерлок, моя любовь, с возвращением.       Тот согласно всхлипывал в ответ, притягивая себя к Джону, притягивая Джона к себе, борясь с крючками на камзолах, шнуровкой и мелкими пуговицами на рубахах, пытающимися помочь, но лишь усложняющими задачу попытками своего венценосного любовника делать то же самое, подставляясь под очередные поцелуи и сам целуя, целуя, целуя…       Знакомые до боли, но слегка уменьшившиеся за прошедшие месяцы в количестве охапки сена встретили их, предвкушающих и разгорячённых, памятным запахом сухой травы и едва сохранившимся ароматом летнего луга. «Я помню, помню,» — нежно зашептал Шерлок, почти привычно кидая свой плащ на колкое ложе и пытаясь опуститься на него, утянув короля за собой. Джон остановил, мотнув головой:       — Нет-нет. Ни в коем случае. Нам нужно беречь твою спину, всё твоё тело. Я видел, что с ним сделали, — он осторожно погладил сокрытое под повязками. — Тебе нельзя ложиться так.       Преданный, на котором не осталось ничего, кроме умело наложенных императорским лекарем бинтов, попробовал возразить:       — Ерунда. Всё уже не так плохо, на мне заживает быстрее, чем на ком другом, ты же знаешь. — И добавил немного смущённо, заглядывая в синеву ласковых глаз: — Я хочу тебя видеть, Джон, пожалуйста…       — Конечно, — Ватсон стянул второй сапог и, отбросив его к уже валяющемуся в стороне первому, сам опустился спиной на плащ, освобождаясь попутно от последней и самой мешающей части гардероба, ремень с которой уже давно исчез благодаря усилиям любовника. Слегка волнуясь, потянул к себе замешкавшегося парня: — Иди ко мне. Я хочу тебя. В себе.       От неожиданности у Шерлока на миг перехватило дыхание. Опускаясь меж разведённых Джоновых коленей, он ласково коснулся напряжённого живота и не менее напряжённого доказательства желания и готовности распростёртого под ним мужчины. Прошептал взволнованно и недоверчиво:       — Ты точно уверен? Это может быть несколько больно впервые…       Джон кивнул, облизывая потрескавшиеся губы:       — Плевать. Немного боли сейчас — совсем неплохо. Она лишь докажет, что я ещё жив, а не умер от разрыва сердца там, на суде. Или в дороге — от отчаяния, что мы больше никогда не сможем быть вместе. Хочу тебя. Прошу. Мне нужно, — и удивлённо поднял бровь, наблюдая за Шерлоком, потянувшимся к карману расстеленного плаща и вызволяющим на свет божий небольшой флакон тёмного стекла.       — Что это?       Тот, открыв емкость, вручённую ему лейб-медиком Императора с несколько иными целями, вылил немного содержимого в подставленную ладонь и улыбнулся:       — Масло. Лавандовое.       Почувствовав приятный запах ароматного состава, король понимающе присвистнул и озорно подмигнул:       — Подготовился?       — У масла было иное назначение, но… — лукавые искры потухли, сменяясь поглотившим Шотландца бирюзовым откровением: — Я шёл к тебе. И всегда буду идти, Джон. Всегда.       Звёздный свет лился в узкие оконные проёмы, окутывая уютный полумрак помещения мистическим ореолом абсолютной наполненности и вечности, и Джон, постанывая и плавясь под нежными прикосновениями своего невероятного Шерлока, уплывая на волнах бездумной сопричастности к бесконечности Вселенной, забыв обо всём на свете, кроме настоящего, оторванного от реальности мгновения, чувствовал себя почти бессмертным.       Торговый галеон уверенно взрезал волну, мчась к своей цели во всю мощь гордо надутых весенним стремительным ветром парусов. Весёлая бирюза, разбивающаяся о борт мириадами сверкающих брызг, напрасно пыталась отразиться в глазах застывшего на палубе молодого мужчины, угасая в их карей, полной ненависти, холодного гнева и неуёмной боли глубине. В этих глазах не было места радости и веселью, подаренным наслаждением свободного парения по бескрайним морским просторам, как не было его и в почерневшем от горя и ярости сердце необыкновенного путника, несколько дней назад поднявшегося на корабль с гранитной пристани Гавра во главе отряда из двух с небольшим сотен хорошо вооружённых воинов. Хозяин судна и по совместительству его владелец, удовлетворившись более чем щедрой платой, не задавал лишних вопросов, не позволяя себе без крайней нужды даже взглянуть в сторону странных пассажиров: какое ему дело до того, куда и зачем следует эта небольшая армия, если в сундучке под изголовьем кровати лежит почти годовая выручка?       Сверля размытый маревом горизонт невидящим взглядом, Джим думал и вспоминал, в очередной раз проклиная себя за безрассудную невнимательность и легкомысленность, стоившую жизни его дорогому Лорду. Если бы только в тот роковой день он остался подле Хозяина, а не отправился лично обезвреживать никчёмную группу поддержки проклятого Шотландца! О, он бы сумел защитить князя, ослеплённого иллюзией своей абсолютной власти и вышедшими из-под контроля эмоциями, от руки этого наглого кудрявого выскочки, и плевать, что на плече у Джима нет заветной буквы «U», — разрушающее начало ничуть не слабее созидающего, даже сильнее, ибо не обременено дурацкими условностями и глупой человеческой моралью!       Преданный свирепо сузил глаза, выдохнул медленно и зло. Ему отчаянно хотелось, чтобы суд оправдал Шерлока, чтобы не позволил заклятому врагу и одному из главных виновников его, Джима, бед уйти от заслуженного возмездия так легко и почти безболезненно, болтаясь в петле посреди Трафальгарской площади. Нет, этот ангелочек заслуживает совсем иной участи. Он должен каждым фибром своей очеловечившейся душонки, каждой клеточкой безупречного тела прочувствовать то, что чувствовал Джим, когда кинжал вонзился в горло его Лорда, его Идеального Хозяина, его Бога — князя Чарльза Огастеса Магнуссена.       — Только выживи. Выживи, и я сам выжгу тебе сердце, — бессознательно прошептал молодой человек, отчётливо представляя себе искажённое невыносимым страданием лицо соперника, — а потом… Потом сделаю всё, чтобы твои муки продлились как можно дольше, Шерлок.       Рука непроизвольно потянулась к всё ещё зудящему следу от укола на шее. Потерев красную отметину, Джим криво усмехнулся. Он не держал зла на Ирен. Какую бы цель ни преследовала чертовка, воткнув в него отравленный дротик — надо же было похвастаться ей тогда, как ловко он обезвредил Шерлока! — эта штука, заставив замереть тело и, вместе с ним заглушив все роковые импульсы, спасла его от неминуемой смерти. Не самые приятные ощущения, но чем подохнуть от невыносимого шока прямо там, в тайной комнате под лестницей, когда, истекая кровью, на другом конце эплдорского дворца погибал его Истинный, лучше уж иметь возможность думать, действовать, двигаться… Мстить… Ибо Джим был уверен: даже если Шерлоку не удастся выпутаться из передряги, для главного виновника катастрофы ничего не изменится. Король — на то и король. И вот тут-то и начнётся самое интересное — у людей такого ранга всегда есть что отнять! Помимо жизни. И Джим уж постарается сделать этот процесс наиболее мучительным и сладким для мести! Долгая агония врага, постепенно теряющего всё: друзей, семью, королевство, — это ли не самый достойный реквием по его Господину?       Джим покачал головой, похрустывая шейными позвонками, и потёр руки, предвкушая задуманную кровавую забаву. Лорд Чарльз бы им гордился.       На горизонте показались берега Ирландии.