Навечно преданный

      Рассвет едва наступил, а взбудораженный ночными событиями королевский двор Эдинбурга уже гудел, будто растревоженный улей. Во всём дворце, должно быть, не осталось ни одного человека, не извещённого о произошедшем, и теперь, взволнованные и обеспокоенные, придворные сновали по коридорам, пытаясь выведать друг у друга как можно больше подробностей, но, за недостатком сведений, лишь множа самые невероятные предположения и слухи. Впрочем, даже если бы эта бурлящая суета могла преодолеть надёжный защитный барьер, выстроенный вокруг покоев английского принца верным и многоопытным капитаном Лестрейдом, шотландский монарх вряд ли был сейчас в состоянии обратить внимание на захватившее его подданных смятение. Всё существо Ватсона, все оставшиеся в его распоряжении душевные и телесные силы ныне были посвящены единственной цели, значимость коей представлялась королю не просто насущной, а жизненно важной в самом буквальном смысле — вытащить возлюбленного из гибельно-беспросветной тьмы отчаяния, в которую того загоняло беспощадное осознание восставших из небытия воспоминаний и порождённых ими прозрений.       Отдав сына под заслуживающую всяческого доверия опеку то горестно охающей, то счастливо причитающей над малышом Марты Хадсон, явившейся на место недавней трагедии по зову предусмотрительного командира лейб-гвардии, Джон занял свой прежний пост у постели вновь уложенного на высокие подушки и вконец ослабевшего Преданного, с доведённой до инстинкта заботливостью сжимая в руках его узкую холодную ладонь. Он не мог отчётливо вспомнить — когда именно их с Шерлоком оставили в опочивальне одних, но был безмерно благодарен и Грегу, и Майкрофту за проявленные такт и понимание. Кажется, в какой-то момент Его Величество всё же поинтересовался у Холмса-старшего, как того столь неожиданно занесло в Эдинбург из Данерской крепости, где Император должен был улаживать возникшие политические коллизии, но вопрос прозвучал скорее машинально, чем из подлинного любопытства, а потому и ответ, слова которого, несомненно, были логичны и обоснованы, прошёл через сознание Шотландца, как сквозь дырявое решето — не задерживаясь и не оседая в голове хоть каким-то относительно вразумительным смыслом. Внутренне посетовав на себя за подобную неуместную, особенно сейчас, рассеянность, Ватсон обеспокоенно вгляделся в лицо возлюбленного, застывшее неподвижной маской на фоне безупречной белизны свежих наволочек.       Холмс не спал, но остался безучастным к обращённому на него тревожному взгляду монарха, как и к его ласковому, ободряющему рукопожатию. Пугающе безучастным.       Однако буря, свирепствующая под этой ледяной оболочкой внешней отстранённости, не могла утаиться от Джона, всё ещё спаянного с любимым упрямцем чуть ли ни каждым натянутым нервом. Безнадёжно утопая и путаясь в смешении образов, порождённых не только разумом Преданного, но и своим собственным, Шотландец, тем не менее, вполне явственно ощущал непрерывный поток самых противоречивых мыслей и чувств, загнанно мечущихся по запутанному лабиринту рассыпающегося мира шерлокова самоосознания. Лавина тягостных и изматывающих переживаний, в течение короткой летней ночи обрушившаяся на кудрявую голову монаршего фаворита, оказалась чрезмерным испытанием для молодого мужчины, так и не успевшего толком оправиться после тяжёлого ранения. Слишком много, слишком трудно — даже для гения-универсала…       Не по собственной воле вовлечённый в сию бешеную круговерть, но точно отказавшийся бы покинуть её в одиночку, даже выпади ему такая возможность, Джон больше всего на свете желал сейчас покончить с этим состоянием, выдернуть из водоворота самобичевания и катастрофического потрясения человека, только что спасшего от гибели и его самого, и дитя, являющееся ныне наследным принцем Шотландского королевства. Защитить от вихря убийственных призраков, что, атакуя их слившиеся воедино души, приносили обоим боль, но Шерлоку — ещё и лишающий самообладания панический ужас. Сделать с этим хоть что-то. Немедленно.       Только Джон совершенно не представлял — что. И как. Все уговоры, все увещания о невиновности, произнесённые несчётное количество раз — и вслух, и через звенящую от эмоционального накала Связь — оказались абсолютно бессмысленными. Ватсон с отчётливой ясностью понимал, что этот невероятной остроты ума мужчина лучше него, лучше кого бы то ни было вообще знает о своей былой невозможности сопротивляться приказам Чарльза Магнуссена. Но ни знание, ни сухая спасительная логика не способны были ныне противостоять сокрушительному воздействию вырвавшихся из-под контроля разума чувств, за пробуждение и полное развитие коих у своего Преданного всегда так ратовал шотландский монарх, мысленно проклинающий сейчас и своё желание, и его обернувшееся непредсказуемой бедой воплощение.       Шерлок, для которого эмоции были совсем недавним приобретением, переживал их слишком остро, избыточно, подставляя этим совершенно неуправляемым и оголодавшим от долгой спячки демонам оголённые нервы и душу, лишённую привычной всякому обычному человеку брони самооправдания.       Ватсон живо чувствовал упорную настойчивость, с которой его избранник боролся со своим невыносимым состоянием: изо всех имеющихся сил, стараясь взять себя в руки, заставить идеальный мозг работать так, как это было раньше — чётко, последовательно, ярко, — пытаясь вернуть контроль и способность действовать согласно хладнокровной оценке фактов… но не преуспевая в этом, а потому ещё больше страдая и впадая в уныние.       Замкнутый круг, без начала и конца, без уверенности в окружающем мире, а главное — в себе. Жуткая, сводящая с ума безвыходность.       Посреди этой распадающейся на куски Вселенной единственным выжившим для Шерлока оставался лишь сам Джон — король ясно видел это — но на фоне серо-лиловых оттенков затопившей Преданного глубокой вины и его образ окрасился в пурпур чрезмерной жертвенности, которую Ватсон не считал вправе за собой признать.       Но что мог поделать Шотландец, кроме того, чтобы снова и снова показывать Шерлоку, что он рядом — сейчас и всегда? Напоминать, как тот важен, как любим, как бесконечно дорог и как необходим в этом мире: ему, Джону; малышу, всего несколько часов назад впервые увидевшему свет; вновь обретённой семье, друзьям, — и ждать, пока убаюканная и сглаженная временем боль хоть немного утратит свою власть над непривычным к бесчинству эмоций феноменальным умом…       И всё же Ватсон, принуждённый обстоятельствами избрать тактику молчаливой поддержки, при своей деятельной натуре и готовности ради любимого пойти на что угодно сомневался в достаточности столь пассивного подхода. По капризу прихотливой судьбы будучи заранее посвящённым в тайну совершённого Преданным преступления и помня о последствиях этого несовместимого с собственной волей и благородством Шерлока проступка, однажды уже приведшего Холмса на грань самоубийства, король с настороженным беспокойством пытался различить в шквале осаждающих их обоих эмоций признаки предполагаемой беды.       К счастью и некоторому облегчению шотландского монарха, ничего, говорящего о желании любимого прекратить терзающую сознание пытку ценой собственной жизни пока не ощущалось. Однако вместо ужасающей, но вполне предсказуемой угрозы Джон со всё возрастающей тревогой улавливал тень иной опасности, дамокловым мечом нависшей над многострадальной головой английского принца. Это нарождающееся «нечто» представлялось зыбким и расплывчатым, ещё не принявшим конкретную форму и, вместе с тем, подобно мрачной туче, готовым в любую минуту взорваться адовым пламенем стрелоподобных молний, карающих за грехи — и вольные, и невольные.       Недопустимо.       Господи, почему ты наказываешь нас снова и снова?!       Застигнутый врасплох злой обидой на такую чудовищную несправедливость Ватсон едва не упустил момент, когда плечи Шерлока неожиданно дрогнули, а лицо исказилось в нечитаемой гримасе.       Потрясённо, но с робкой надеждой на лучшее приняв сии изменения за прорвавшиеся-таки благотворные рыдания, король обхватил лицо возлюбленного ладонями, готовясь к чему угодно — утешать, успокаивать, плакать вместе… Но, уже через секунду, опешив от химерности происходящего, понял, насколько ошибся: вырвавшийся из рук своего встревоженного опекуна, преобразившийся до неузнаваемости Холмс сотрясался в самом гротескном из возможных приступе хохота.       Взорвавшись после продолжительного глухого безмолвия внезапной потребностью звучать, привставший на локтях и скрюченный спазмом Шерлок изменился каждой своей чертой, захлёбываясь словами и проталкивая их через горло, словно шипастый тёрн:       — Преданные не могут иметь детей!.. Они же не могут!.. Я не могу!!!       Джона заколотило в ответ. Истерика.       Беспощадным прозрением пришло ощущение, что зловещая сцена — лишь предвестник подлинного, неуклонно приближающегося несчастья. Но и сама по себе она выглядела жутко. Страшнее всех былых переживаний, страшнее ранений и смертей был этот незнакомый Шерлок с искажённым судорогой лицом, сверкающими безумием глазами и ходящими ходуном напряженными скулами.       Напуганный кошмарным зрелищем, приумноженным собственным находящимся на грани напряжения состоянием, оглушённый неудержимым эмоциональным потоком, льющимся через соединяющий их с Преданным канал и сметающим всё на своём пути, Ватсон внезапно утратил всякую, почти никогда ранее не отказывающую ему способность к трезвому здравомыслию. Неукротимая стремительность разворачивающихся событий, затягивающих, точно арканом, посредством Связи в своё безумие и Джона тоже, заставила отбросить прочь не оправдавшие себя нежность и осторожность, заместив их нервозно-суетливым поиском средства, способного как можно скорее прекратить то немыслимое, что разворачивалось перед его ошарашенным взором. Остановить, прервать этот абсурд, положить ему конец! Подчиняясь рефлексу, почти не думая, не имея возможности отсрочить неизбежное в попытке найти менее суровый вариант воздействия, Его Королевское Величество с маху влепил жёсткой ладонью по совершенно чужой кривляющейся физиономии, что заменила собой родной и любимый лик.       Длань воина была воистину тяжела. Преданного отшвырнуло назад, на высокие пуховые подушки, а на щеке мигом расцвело алое пятно. Жуткий смех прервался, сменившись невнятным растерянным бормотанием:       — Мэри… Она говорила — мы все отправимся в ад… Это он и есть?.. Я в аду? — Шерлок обвёл комнату блуждающим, слепо скользнувшим по Джону взором, кивнул, словно соглашаясь с подступающим из предрассветного мрака безумием: — Да, я в аду. — И, запрокинув голову, снова зашёлся судорожным, до всхлипов, хохотом.       Это было выше всяких человеческих сил. В глазах у Шотландца потемнело, реальность вокруг него качнулась и поплыла, теряя очертания привычного скромного уюта. Внезапно король увидел себя спускающимся по крутой лестнице, ведущей вниз, в темноту, торопящимся следом за стремительно удаляющимся от него Шерлоком. Сырые стены и низкий потолок надвигались, грозя задушить, раздавить своей обречённой серостью; раскрошившиеся осклизлые ступени уходили из-под ног, норовя сверзить непрошеного гостя в бездонную пропасть мрачного подземелья. «Подвалы Эплдора,» — пришла откуда-то леденящая кровь догадка.       Несмотря на прилагаемые шотландским монархом отчаянные усилия, расстояние, отделяющее его от Преданного, не сокращалось, и все старания в итоге сводились лишь к тому, чтобы вовсе не потерять из виду родной силуэт.       Казавшаяся бесконечной лестница вдруг оборвалась, норовистой лошадью скинув Ватсона в не менее неприветливый, едва освещённый коридор с беспорядочно разбросанными по стенам дверными проёмами, разительно напоминающими разрытые могилы. В конце узкого прохода неуловимым призраком вновь мелькнула светлая угловатая фигура и скрылась за поворотом, растворяясь в темноте. Джон поспешил следом, боясь не успеть, потерять и никогда больше не отыскать возлюбленного в этом чудовищном лабиринте. Свернув за угол и заметив, как одна из многочисленных дверей захлопнулась, он, не раздумывая ни секунды, направился к ней, решительно толкнувшись плечом в тяжёлое, перехваченное железными полосами дерево. Дубовая преграда поддалась нехотя, оглашая густую, точно кровь, тишину отвратительным скрипом и открывая монаршему взору картину, ужасающую и душераздирающую одновременно.       Ещё мгновение назад стремящийся в неведомое, но всё же свободный, его Преданный теперь сидел на корточках у стены, прикованный к ней толстой тяжёлой цепью. Почти утративший человеческий облик, он что-то бессвязно бормотал, поблёскивая глазами, в которых вместо ясной бирюзы жутко и безумно плескалась зеленовато-серая болотная жижа.       Облизав пересохшие губы, всё ещё надеясь разрушить дьявольское наваждение, Джон тихо позвал:       — Шерлок, родной… — и запнулся, поражаясь тому, как глухо и бесцветно звучит его голос в этом каменном мешке.       Преданный откликнулся на зов: вскинувшись и сосредоточив внимание на вошедшем, он внезапно метнулся к посетителю, натягивая цепь, прикреплённую к прочному железному ошейнику, силясь коснуться бывшего Хозяина сведёнными судорогой пальцами и отчаянно рыча на невозможность достичь вожделенной цели из-за слишком короткой привязи.       Не смея шелохнуться, не будучи в силах оторвать взгляд от металлического обода, впивающегося в растёртую шею при каждом очередном рывке, Ватсон чувствовал, как тягучий холодный страх накрывает его, прилипая к коже Нессовой одеждой*, отравляя безнадёжностью и чувством собственного бессилия. Существо, рвущееся к нему с привязи, больше не было Шерлоком, от него осталась лишь оболочка, вместилище для сломанного сознания. Джон терял, терял его — и ничего не мог с этим поделать, разве что погибнуть вместе, умереть душой, разделяя с любимым неизбежность настигшего их кошмара. Ведь даже в таком ужасающем виде Преданный был бесконечно дорог и важен ему, и Шотландец точно знал, что не откажется от подаренного судьбой Ангела несмотря ни на что, будет беречь, охранять, будет искать способ излечить — пусть это хоть тысячу раз невозможно! — будет держать в собственных объятиях, а не заключать в оковы, если у того случатся приступы буйства…       Но Бог мой, как же это должно быть страшно — изо дня в день видеть в глазах возлюбленного душу, при жизни низвергнутую в преисподнюю…       Рычание перешло в жалобный скулёж, и Джон, изнемогая от жалости, не имея сил больше сопротивляться, готовясь принять неизбежное безумие, которому он, очевидно, никак не мог помешать, даже стремясь к этому всем сердцем, сделал шаг навстречу тянущимся к нему рукам, понимая, что сии объятия могут оказаться для него последними в жизни. Раз я не могу спасти тебя от ада, значит мы спустимся туда вместе. Я не оставлю тебя одного…       Жёсткие безумные пальцы впились в напряжённую спину, сбитое, приглушённое дыхание опалило плечо даже через слои одежды. Больно. И жутко. Джон замер, покоряясь, не пытаясь избежать уготованного жестоким провидением, отдавая себя решительно и безраздельно. Бери. Так, как тебе нужно, как необходимо, я буду рядом, где бы ты ни оказался. Не решение — воплощённая настойчивая потребность. Без вариантов.       Сжатый в комок скрюченных нервов, потерявший иные ориентиры, кроме любящего и сострадающего сердца, стучащего вблизи от его собственного, Преданный затих, но внезапно пропитавшая окружающее пространство непредсказуемая тишина, скорее, изумила Ватсона, нежели принесла облегчение: невзирая на видимую передышку, какофония безраздельно оккупировавших Шерлока эмоций всё больше напоминала королю раскрытую, но написанную абсолютно недоступным разумению шифром книгу.       Опустив глаза, сам едва не сходя с ума от изматывающей неопределённости, Шотландец потянулся к Преданному умоляющим слабым протестом: что это? что ещё? какое новое испытание посылает нам безжалостное небо? — но вместо ожидаемого приговора, настороженно и удивлённо, не доверяя самому себе, вдруг различил в сознании возлюбленного робкие, словно весенние первоцветы, проблески здравомыслия, восстанавливающего разрушенный хаосом порядок.       Ещё тревожно, но уже возрождаясь от рвущего сердце отчаяния, Ватсон наблюдал, как мысли и чувства Шерлока, перемежаясь, приобретают всё большую ясность и отчётливость. Первым сквозь ментальную Связь донеслось ошеломление: Как я мог? Как я мог так отдаться собственным переживаниям, что посмел позабыть о Джоне? — затем парализующий страх: Джон гибнет вместе со мной! Недопустимо! Стоп! — а после всего — безграничное желание спасти, не дать, не позволить разделить своё падение, и безоговорочное понимание того, что сие может быть достигнуто лишь одним единственным способом: остановиться самому, очнуться, прийти в себя, найти точку отсчёта, клочок твёрдой почвы под ногами в океане захлестнувшего его сумасшествия!       Замерев в трепетной надежде, король видел, как дойдя до самого дна, почти переступив тонкую грань, отделяющую гения от безумца, Шерлок остановился и медленно, с неимоверным трудом, но твёрдо и решительно попятился от края, понукаемый ужасом неосознанного ранее риска утянуть с собой в безвозвратную пропасть и того, чья жизнь и благополучие были для него священны. Преданный возвращался, движимый новым, более сильным, чем любые призраки прошлого, импульсом — не позволить Джону погибнуть вместе с ним, не дать его жизни превратиться в бесконечный кошмар, и считая приемлемой ценой любые приложенные для этого усилия. Сия путеводная нить, с каждым мгновением становясь всё крепче, уверенно вела обе заплутавшие, неразрывно связанные между собой души из коварной западни, выстроенной когда-то не без участия вероломного князя Магнуссена.       Отступая — шаг в шаг — вместе со своим избранником в реальный, наполненный красками, звуками и запахами мир, Ватсон, всё ещё потрясённый и обескураженный бесконечным потоком жутких событий, но уже обнадёженный, уже видящий свет в конце этого трудного обратного подъёма, частью расхристанного в хлам сознания искренне надеялся, что сия ловушка станет для них последним напоминанием о давно умершем враге. Адская фантасмагория, порождённая действительными кошмарами минувшей ночи, постепенно рассеивалась, оставляя на душе и губах горький пепельный привкус…       Только окончательно придя в себя король понял, что больше не слышит исступлённый смех Шерлока, гибельной музыкой преследовавший его на протяжении всего путешествия в преисподнюю. Оторвав ладони, которые он, оказывается, всё это время прижимал к крепко зажмуренным глазам, Джон осторожно разлепил веки, боясь и вместе с тем непреодолимо желая взглянуть на дорогого сердцу безумца. Увиденное отозвалось в груди пронзительным облегчением, и синий взор монарха трепетно обласкал любимое лицо, успевшее вернуть себе знакомые родные черты.       Кажется, они победили. Снова.       Разумеется, им понадобится ещё не один день, чтобы справиться со всем царящим в голове и сердце Шерлока разбродом, но беснующиеся эмоции больше не имели над Преданным безраздельной власти, подкреплённой всепоглощающей виной перед всеми — неспасённой Мэри; ребёнком, которому он дважды подарил жизнь, первый раз совершенно этого не желая; перед Джоном, который знал и вынужден был жертвовать собой, чтобы защитить, — и неосознанным, но навязчивым стремлением наказать себя за эту, пусть и невольную вину, искупив её собственным бесконечным страданием.       О, как отчётливо до сих пор читалось сие в бирюзовой глубине удивительных глаз, полных скорбной и мучительной, хоть и взятой под контроль боли! И всё же Джон чувствовал, знал: самое трудное и страшное осталось позади, отступив вместе с недавней неистовой одержимостью.       Под пытливым взором Его Величества Преданный опустил ресницы, сжимая, комкая в напряжённых пальцах попавшуюся им простыню, но более не застывая пугающей мертвенной статуей. Из-под дрогнувших век блеснуло влажным и скорбным, и он зашептал — тихо, больше не частя и не захлёбываясь, но горько и покаянно:       — Джон… Джон… Я ведь считал Мэри недостойной, считал её… А сам…       Ватсон, судорожно сглотнул. Не в силах сдержаться и остановить ответную дрожь, потерянно наблюдая, как Шерлок, его Шерлок, отважно выносящий пытки, не моргнув выслушивающий собственный смертный приговор, не обращающий внимания на самые тяжёлые раны, плачет — без всхлипов и вздрагивающих плеч, с окаменевшим лицом, не ощущая струящуюся по щекам солёность, — Джон всё ещё помнил, что должен быть стойким и выдержанным. Должен за двоих — потому что ответственен, потому что кроме него никто больше не сможет помочь Преданному пережить жестокие приступы самоуничижения за поступки и слова, в которых сам кающийся нисколько не виноват. И он, наплевав на всю логику и знания выдающегося ума Холмса, на всю заурядную очевидность сотый раз произносимых вслух утверждений и уговоров, повторял ему это: не виноват, ни в чем не виноват, не смей и думать такое, не смей… Повторял, как заведённый, тоже глотая втихую едкое и солёное, гладя по плечу, по слипшимся от пота волосам, по стягивающим грудь заново наложенным бинтам, питая Шерлока своей любовью и свято веря в то, что утешения, наконец, достигнут цели, добираясь до сердца, а оттуда — и до разума, что боль пройдёт, что раны затянутся, и телесные, и душевные, и всё-всё будет у них хорошо…       — Джон, она сказала, что стала жертвой, но была не против… Как такое может быть?.. Как такое может быть? — словно временно утратив способность к очевидным умозаключениям несчастно шептал Преданный, цепляясь за последние слова Мэри, как хватается за обломок мачты попавший в кораблекрушение мореплаватель, в желании выжить надеющийся, что кусок дерева сможет помочь ему либо дождаться подмоги, либо добраться до обетованной земли.       — Я не знаю, Шерлок, — целовал Джон густые, любимые до боли локоны, горько смеженные веки, заострившиеся скулы, коротко и бесшумно вздыхая и сжимая в объятиях родное и бесценное, — я не знаю… — и снова гладил и баюкал его, как дитя, терпеливо ожидая выполнения собственных обещаний: всё пройдёт, всё забудется, всё будет хорошо…       Джон не мог бы точно сказать, сколько именно часов он провёл у постели Шерлока, с облегчением наблюдая, как состояние любимого постепенно выравнивается — медленнее, чем хотелось бы, но с укрепляющей дух стабильностью. Собственная усталость, которую Его Величество продолжал упрямо игнорировать, невзирая на тяжелеющие веки и гудящую голову, настойчиво напоминала о себе, путая сознание и заставляя мысли с неконтролируемой непроизвольностью перескакивать с одного на другое, пока на их петляющем пути надёжным якорем не возникло светлое и радостное чувство: их малыш жив и здоров, маленькое, но такое необходимое сейчас счастье!       Ватсон ощутил, как в груди разливается приятное согревающее тепло и тут же взглянул на Шерлока — насторожено и чуть виновато. Но Преданный открыл глаза и даже слабо улыбнулся в ответ на сию неоправданную тревогу — впервые после всех произошедших ужасов.       — Джон… — голос звучал тихо, но уверенно. — Иди к нему. Я же вижу, тебе нужно… — улыбку сменило слегка смущённое выражение: — Я пока…       — А ты пока поспи, — не имея сил отказаться от соблазна увидеть наследника, король всё же желал удостовериться, что его отсутствие не пойдёт возлюбленному во вред. — Сможешь? Ради меня? Пожалуйста. Тебе это нужно.       — Хорошо, — Холмс был сама покладистость.       — Точно? — всё ещё не мог решиться Шотландец.       — Да. Точно, — но даже твёрдость, с которой было дано обещание, не поставила точку в монарших колебаниях. Уже поднявшись на ноги Джон неуверенно затоптался на месте:       — Я ненадолго.       — Джон, Бога ради! — привычно подводя глаза к потолку пробурчал Шерлок. — Ступай уже! Я никуда не сбегу, — и добавил, нарочитой ворчливостью тона подчёркивая несерьёзность продемонстрированной ранее досады: — При условии, что ты пообещаешь тоже отдохнуть как следует или хотя бы нормально выспаться — на тени у тебя под глазами смотреть жутко. Если, разумеется, в твои намерения не входит целенаправленное прибавление хлопот господину Бэрримору.       Вернувшаяся к Его Высочеству ироничность окончательно убедила Ватсона, что тому значительно лучше, и король может со спокойной совестью на некоторое время препоручить своё бесценное сокровище заботам добросовестного и ответственного доктора. Заручившись клятвенными уверениями молодого лейб-медика в том, что о малейших ухудшениях в самочувствии принца Его Величеству будет доложено незамедлительно, Джон, наконец, несколько успокоился и покинул опочивальню возлюбленного почти без терзаний.       Дежуривший у дверей апартаментов капитан Лестрейд встретил появление государя со смесью озабоченности и облегчения, пробивающихся даже сквозь сдержанность свойственного командиру лейб-гвардии неизменного почтения. Не смея напрямую осведомиться у сюзерена ни о его собственном здравии, ни о состоянии его избранника, Грегори, тем не менее, выражал физиономией такую тревожную заинтересованность, что Шотландец просто не смог не удовлетворить дружеского любопытства старинного товарища, а заодно и прояснить кое-какие моменты, теперь, ввиду несколько отступившего кризиса, вернувшие себе в глазах Его Величества заслуживающую внимания важность.       Несколькими словами, не вдаваясь в особые подробности, Ватсон унял беспокойство капитана, а затем приступил к расспросам, должным пролить свет на интересующие его самого предметы.       — Грег, почему ты и твои люди оставили пост? — понимая, что для подобного должна была возникнуть безусловно весомая причина, и не желая, чтобы произнесённое им звучало, как обвинение, Джон продолжил, понизив голос: — Когда этот негодяй вошёл, держа под прицелом Её Величество, я решил, что ты уже мёртв…       — Простите, мой король, — несмотря на проявленную монархом участливость командир стражи не мог не чувствовать себя повинным в допущенной оплошности. — Я обязан был предусмотреть, должен был догадаться, что что-то не так, но… Она появилась слишком внезапно.       — Королева? — сердце Шотландца дрогнуло, переживая горечь недавней утраты. Какой бы сомнительной в разыгравшейся трагедии ни казалась ему роль Мэри, погибшая всё же была его супругой и матерью осиротевшего наследника.       Грег покачал головой, отрицая предположение государя:       — Нет. Одна из её служанок. Брела по коридору, бледная как смерть, бормоча, что королева пропала. Я с частью охраны поспешил к покоям Её Величества, но там всё было спокойно. На первый взгляд. Мне доложили, что государыня отправилась прогуляться в оранжерею. Разумеется, в сопровождении стражников. Однако в оранжерее королевы тоже не оказалось, зато мы обнаружили её охранников — мёртвыми, всех до одного. Мы потеряли время… Этот дьявол!.. Не понимаю, как он смог отвлечь оставленных мной гвардейцев… Клянусь, сир! Это были отлично подготовленные ребята.       — У него была Мэри, — тяжело вздохнув, напомнил Ватсон.       — Да, конечно… — Лестрейд покаянно понурился. — Но всё же: справиться с дюжиной наших лучших воинов, при этом ещё и удерживая заложницу?.. Что-то здесь не так, сир! Княжеский Преданный не мог обойтись без помощников. Боюсь, в наших стенах есть предатели, государь.       — Вполне возможно, Грег, — хмуро согласился Шотландец. — Я и сам не могу избавиться от этой мысли. Их необходимо найти, капитан. Всех, кто хоть как-то к этому причастен. И начать, полагаю, нужно как раз с окружения королевы. Но — осторожно и без лишнего шума. Я не хочу, чтобы на Её Величество упала даже тень подозрения… Головой отвечаешь. И за распространение ненужных слухов — тоже. Ты меня понял?       Командир охраны, намеревающийся было что-то возразить, сдержался и коротко кивнул:       — Понял, сир. Не беспокойтесь, я сделаю всё, как надо.       Ни на секунду не усомнившись в том, что капитан Лестрейд выполнит данное обещание со скрупулёзной точностью, и узнав у него, какие из многочисленных дворцовых покоев миссис Хадсон посчитала достойными стать обителью маленького принца, Его Величество направился к сыну, по пути печально размышляя о ещё одном лежащем на нём прискорбном долге: позаботившемуся о чести королевы овдовевшему супругу предстояло позаботиться и о её бренном теле, отдав ему последние надлежащие почести.       Но сперва он увидит малыша!       Марта Хадсон, успевшая обзавестись целым штатом нянек, кружащих возле новорожденного Ватсона с поистине материнскими заботой и вниманием, приветствовала короля в присущей только ей навязчиво-восторженной, однако не лишённой трогательности манере:       — О, Ваше Величество! Я так рада, так рада, что Вы нашли время посетить сына! — щебетала она, чуть не пританцовывая вокруг Джона. — Это значит, что Шерлоку уже лучше, ведь так? Я уверена, что так! Он невероятно сильный юноша. Тем более, что Вы не покидали его ни на минуту… Бедный мальчик! Ах, сир! Такое счастье, что ему удалось спасти нашего дорогого принца. Бедная королева! Мне так жаль, так жаль!       Мягко поблагодарив кормилицу и за сочувствие, и за взятую над наследником опеку, Шотландец всё же был вынужден несколько утихомирить чрезмерную болтливость пожилой дамы, высказав желание побыть с сыном наедине. Миссис Хадсон, ничуть не обиженная таким поворотом, охотно и относительно кратко ответила на последовавшие за этим вопросы о здоровье новорождённого, а потом, предупредив, что в случае необходимости она будет рядом, удалилась из опочивальни в смежную комнату, с безапелляционностью вожака стаи уводя за собой подначальных ей дам.       Оставшись в одиночестве Джон присел на стул, предусмотрительно придвинутый к колыбельке, убранство которой — богатое, с вышитыми по голубому шёлку королевскими гербами — явственно указывало на то, что лежащий в ней ребёнок, несомненно, принадлежит к одному из славных и древних правящих родов. Так оно, собственно, и было. Вглядываясь в нежное личико, окружённое рюшами и кружавчиками, Его Величество с каким-то благоговейным удивлением вновь отметил необыкновенную схожесть малыша с его отцом. Это обстоятельство делало новорождённого мальчика ещё более дорогим сердцу шотландского монарха — если подобное было вообще возможным. Чистая, ничем незамутнённая, истинно неземная любовь переполнила Ватсона, изливаясь на спящее дитя потребностью немедленно выразить сию всепоглощающую ласку. Джон не представлял, что может испытывать нечто подобное к кому-то ещё, кроме своего удивительного возлюбленного, но маленький ангел, безмятежно посапывающий в кроватке, пышностью напоминающей бутон едва распустившейся розы, завладел чувствами Шотландца, нисколько при этом не соперничая с мужчиной, подарившим ему жизнь, а напротив — дополняя и усиливая то прекрасное и светлое, что родилось в душе Джона вместе с появлением Шерлока и с тех пор только росло и расцветало, превращаясь в источник ни с чем не сравнимого счастья и полноты. И теперь эта полнота ощущалась абсолютной и идеальной.       Не имея особого опыта общения с настолько маленькими детьми, но инстинктивно чувствуя безопасность и правильность своих действий, Ватсон протянул руку и погладил выбившийся из-под чепчика невесомый локон, а затем бережно дотронулся пальцем до крохотной, сжатой в кулачок ладошки, подложенной под покрытую персиковым пушком щёчку. Малыш, не просыпаясь, слегка потянулся, причмокнув пухлыми губёнками, и ухватился за королевский палец с такой уверенной цепкостью, что у Джона не достало смелости отобрать у маленького захватчика свою непосредственную собственность.       Попав таким образом в самый приятный из возможных плен, Шотландец смиренно облокотился о край колыбели и, постепенно растворяясь в охватившем его умиротворении, сам не заметил, как смежил веки — усталость, наконец, взяла своё, воспользовавшись расслабленным состоянием монарха. Впрочем, заслышав чужие шаги — лёгкие, однако уверенные и чёткие — Ватсон тут же очнулся от благостной дремоты и повернул голову в сторону приближающегося визитёра.       Окна опочивальни были занавешены, но даже в наполняющем комнату полумраке Джон не смог не узнать долговязую фигуру Короля-Императора. Немного смущённый тем, что верховный правитель застал его в столь интимной ситуации, приличествующей более сентиментальной даме, чем мужественному воину и государю, Шотландец замер, не зная, как ему подобающе поприветствовать знатного посетителя, при этом не потревожив покой малыша. Но сир Майкрофт, в очередной раз проявляя такт и благородство истинного аристократа, жестом предложил Ватсону не покидать облюбованное место, а сам, отыскав среди многочисленной мебели подходящий стул, переставил его так, чтобы их с королём негромкий разговор не мог помешать здоровому сну наследника. Устроившись подобным, совершенно демократичным образом, Холмс-старший обратился к Джону в своей обычной сдержанно-вежливой манере:       — Прошу прощения, Ваше Величество, что нарушаю сей отрадный тет-а-тет, — благожелательный взор Императора скользнул по продолжающему мирно сопеть младенцу, секундно задержавшись на сжимающей монарший перст ручке, — но меня поставили в известность о том, что Вы отправились взглянуть на сына, и я взял на себя смелость также посетить наследника, а заодно обсудить с Вами некоторые важные вопросы. Дело в том, что наша с Шерлоком матушка… Что-то не так? — чуть вскинув брови сир Майкрофт прервался на полуслове, заметив на лице Ватсона выражение, никак, по его мнению, не соответствующее начатой им беседе.       — Д-да, — чуть заикаясь кивнул Джон, со стыдом понимая, что совершенно не в курсе, как и почему старший брат его возлюбленного оказался в Эдинбурге, хотя отчётливо помнил сам факт пояснений от Майкрофта по этому поводу. Осознав, что его ответ звучит довольно вызывающе, Шотландец тут же поправился: — Точнее, нет. Но… — он запнулся, не зная, как правильно и деликатно объяснить возникшее затруднение, однако Холмс и сам догадался обо всём и поспешил, как обычно, прийти на помощь самодержавному собрату.       — Полагаю, для начала мне нужно ещё раз прояснить причины моего внезапного появления в вашей столице, — начал он, внимательно разглядывая набалдашник трости, являющейся его неизменной спутницей. — Боюсь, ранее Вы были не в том состоянии, чтобы меня услышать. Учитывая постигшие Вас несчастья это вполне естественно, и не требует ни оправданий, ни извинений, — пресёк он неуверенную попытку Ватсона как-то загладить свою оплошность и, не меняя выражения худощавого лица, невозмутимо продолжил: — Рассказ мой будет кратким. Через три дня после того, как вы с Шерлоком покинули Данер, мои люди смертельно ранили одного из прихвостней князя Чарльза, а в последствии сообщника Преданного Джеймса — небезызвестного Вам Себастьяна Морана. Перед тем, как испустить свой нечестивый и, несомненно, заслуживающий геенны огненной дух, этот пособник врага человеческого выкрикнул что-то о том, что господин Джим отправился в Эдинбург, где намерен окончательно поквитаться с шотландским королём и его… — Майкрофт едва уловимо запнулся, но всё же закончил, произнося, видимо, дословную фразу эплдорского служаки: — любовником, и что вы оба, можно сказать, уже мертвы. К сожалению, узнать подробности плана — если таковой был — нам не удалось, но, разумеется, я тут же последовал за вами, верхом, чтобы выиграть время, и надеясь предотвратить грозящую беду. Увы, мне не удалось сделать это, и я безмерно рад, что вы сами так или иначе совладали с ситуацией. Мне же остаётся лишь возносить хвалу небесам за сохранённые дорогие жизни и молиться, чтобы подобные испытания больше не выпадали на вашу с Шерлоком долю.       — Аминь, — не удержавшись, кивнул Ватсон, целиком и полностью поддерживая Императора в его желании. Шотландца удивляло, с какой лёгкостью и непредвзятостью Майкрофт говорил о них с Шерлоком, упоминая их отношения, конечно же, не составляющие для Императора никакого особенного секрета, как нечто совершенно нормальное, обычное и само собой разумеющееся. Это несколько смущало, но, вместе с тем, приносило чувство облегчения — не нужно было врать и изворачиваться перед близким человеком, за что Джон был особенно благодарен высокородному англичанину — вкупе со всеми остальными благодеяниями, щедро и бескорыстно расточаемыми Холмсом-старшим не только своему брату, но и его возлюбленному. Впрочем, Шотландец прекрасно видел установленные сиром Майкрофтом этические границы и не собирался их нарушать.       Словно проверяя сие намерение эдинбургского монарха, Император немного наклонился над колыбелью, пристально разглядывая дитя, которое он при всём желании не мог официально признать своим родным племянником.       — Надо же, какая схожесть! — негромкое восклицание сорвалось с тонких губ, отразившись в ласковом потеплевшем взоре. — Кто бы мог подумать, что фамильные черты могут передаваться настолько точно… через столько поколений, — взгляд, чуть похолодев, переместился на Джона, застыв неозвученным вопросом. Ватсон кивнул, не подтверждая, но соглашаясь. Оба самодержца были жизненно заинтересованны в подобной версии, а потому понимали друг друга с полунамёка, заключая этот негласный договор — ныне и навсегда.       — Насколько я могу судить, намерения вновь найти себе супругу у Вас нет? — отпрянув от кроватки произнёс Майкрофт, словно обсуждая последние пункты готового к подписанию соглашения.       — Вы судите совершенно правильно, — качнул головой Джон со странным чувством, сочетающим в себе неловкость и признательность.       — Что ж, в таком случае я рад, что у Вас и Вашего Дома, по крайней мере, есть наследник, в котором течёт кровь его истинных предков, — несколько церемонно подвёл итог Император. — Смею надеяться, мальчик вырастет достойным славной фамилии Ватсонов.       Шотландец вознамерился было произнести нечто соответствующее, что показало бы и его собственное удовлетворение подобным положением дел, но в этот момент спящий предмет заключаемого между правителями пакта проснулся, уставился в нависающий над ним балдахин светлыми задумчивыми глазами и звонко чихнул.       Джон, слабо смыслящий в младенцах, и ещё меньше — в угрожающих им болезнях, тут же встревоженно склонился к сыну и, не обнаружив никаких следов недуга, вознамерился призвать на помощь многоопытную миссис Хадсон, но сир Майкрофт, осведомлённость которого, казалось, распространялась абсолютно на всё сущее, успокоил волнение Ватсона уверенной улыбкой искушённого знатока:       — Не стоит так переживать, Джон. Дети иногда чихают, и это нормально. Поверьте, ваш малыш не просто здоров — он образец жизнеспособности. Вот кто меня действительно тревожит, так это мой младший брат, — англичанин озабоченно нахмурился, но тут же резонно заметил: — Хотя, судя по тому, что Вы всё-таки решились оставить его, пусть и ненадолго, состояние принца уже не так критично?       — Да, Шерлоку… Его Высочеству немного лучше, — почему-то запнулся на имени любимого Ватсон, видно, так и не справившись пока с остатками смущения. — Тем более, что за ним сейчас присматривает доктор Бэрримор, мой лейб-медик, заслуживающий полного доверия… Простите, сир Майкрофт, но Вы начали говорить о своей матушке, а я отвлёк Вас собственным беспамятством. Что за важный вопрос Вы хотели обсудить? Он как-то связан с королевой Англии?       — Да, и к тому же непосредственно, — едва уловимо вздохнул Император. — Видите ли, Джон, наша с Шерлоком мать с тех самых пор, как ей стало известно о чудесном воскрешении давно потерянного младшего сына, испытывает непреодолимое и совершенно естественное желание повидаться с ним. Она намеревалась посетить Эдинбург сразу после своего возвращения от родственников, у которых гостила во время известных Вам событий, но ирландцы, развязав войну, помешали этим планам. Я уговорил матушку подождать, пока всё уладится, однако теперь, когда её, кроме прочего, уже наверняка известили о ранении Шерлока, желание вспыхнет с новой силой, и мало кто или что сможет удержать Её Величество от его осуществления. Боюсь, посещение королевы может не пойти на благо брату, ведь состояние Шерлока, полагаю, всё ещё достаточно нестабильно, и новые потрясения, пусть и позитивные, способны его как улучшить, так и усугубить. Мне бы не хотелось рисковать в столь важном вопросе, да и Вам, думаю, тоже.       — Согласен, — подтвердил опасения Майкрофта Джон, вспоминая их с Преданным давний разговор, во время которого Шерлок поделился с возлюбленным своими страхами, касающимися встречи и дальнейших отношений с матерью. Император прав — после всех потрясений, после того, что им обоим довелось пережить во время едва не поглотившего Холмса-младшего приступа безумия, самое незначительное волнение будет в состоянии нарушить установившееся зыбкое равновесие, над упрочнением коего и Преданному, и его коронованному избраннику предстоит ещё немало потрудиться. — Говоря о том, кто сможет удержать королеву от визита, Вы, несомненно, имели в виду себя? — осмелился предположить Шотландец.       — Несомненно, — вновь улыбнулся сир Майкрофт — на этот раз лишь уголком надменного рта. — Я отправлюсь в Лондон, чтобы убедить матушку немного отложить визит: до тех пор, пока Шерлок не поправится настолько, чтобы принимать гостей.       — И когда Вы планируете отбыть? — поинтересовался Джон, справедливо предполагая, что перед отъездом Император захочет увидеться с братом, и опасаясь, как бы даже это посещение не навредило Преданному. Предсказуемо угадав подтекст заданного Ватсоном вопроса, Майкрофт поспешил заверить Шотландца, что не приблизится к Шерлоку, пока не получит подтверждение от самого Джона, что брат готов к общению с кем-то, кроме короля и придворного лекаря. Если же это окажется невозможным в ближайшее время, Холмс-старший отбудет в Англию, так и не повидавшись с выздоравливающим родственником, и уже там будет терпеливо ждать приглашения от шотландского монарха — и для себя, и для королевы-матери.       Искренне поблагодарив сира Майкрофта за понимание и заверив, что ни в коем случае не станет злоупотреблять его терпением, Джон нехотя расстался с сыном и, вновь доверяя малыша заботе отряда нянюшек под строгим командованием миссис Хадсон, вознамерился было вернуться на свой бессменный пост у ложа Преданного, однако вспомнив о взятом с него Шерлоком обещании и чувствуя себя способным уснуть просто на ходу, смирился с обстоятельствами, направляя заплетающиеся от усталости стопы в сторону собственных покоев.       Камердинер Анджело едва успел подхватить монарха, действительно чуть было не свалившегося на пороге опочивальни. Опираясь на предупредительно подставленное плечо старого слуги Джон кое-как доковылял до кровати и, упав на неё, тут же уснул. Жалостливо вздохнув и призвав на помощь ещё двух лакеев камердинер раздел бесчувственного короля и, уложив его в постель и бережно подоткнув одеяло, уселся в стоящее рядом кресло, собираясь охранять сон государя, словно старый верный пёс.       Похороны Её Величества королевы шотландской Мэри Абигаэль Розамунд прошли со всеми приличествующими усопшей почестями и в полном соответствии с составленными герольдмейстером эдиктами. Траурная процессия, сопровождаемая сотнями опечаленных горожан, доставила осыпанный цветами гроб с телом государыни к фамильному склепу, ставшему последним пристанищем для многих поколений эдинбургских правителей. В садах королевского дворца был устроен пышный поминальный ужин, а в самом Эдинбурге, как и в прочих городах Шотландии, раздали щедрую милостыню — на помин души Её Величества. Страна погрузилась в траур, сокращённый до шести недель лишь по причине сопутствующего трагедии радостного события: умирая, королева подарила шотландскому престолу наследника, крестины которого должны были состояться сразу же по окончании отведённого для скорби срока.       Среди всех этих треволнений кто мог обратить внимание на незначительное происшествие, совпавшее с погребением государыни, видимо, по чистой случайности? Между тем, тихо и неприметно за оградой городского кладбища, там, где обычно хоронят лишь самоубийц, была выкопана ещё одна могила, над которой потом не появилось даже камня, обозначившего бы, кому принадлежит эта печальная обитель.       И только несколько человек на всём белом свете знали, что сие безымянное погребение навеки скрыло в своих объятиях Преданного по имени Джим, по-своему до конца верного и Господину, и выпавшему на его долю предназначению. И унёсшего, наконец, с собой в преисподнюю последнюю тень теперь уже окончательно и бесповоротно упокоенного Хозяина — эплдорского князя Чарльза Огастеса Магнуссена. ________________________________________________________________________ *Нессова одежда — жена Геракла Деянира по наущению смертельно раненного мужем кентавра Несса пропитала его кровью плащ героя — это, якобы, должно было уберечь её от мужниных измен. Но кровь оказалась ядом, отравившим Геракла и обрёкшим его на мучительную смерть.