1. Тени Аншаттена. Потрошитель

Аншаттен называли городом на двенадцати холмах и сорока болотах. И это были не праздные слова — город стоял в устье реки Райне, и она сотнями рукавов огибала все его каменистые серые холмы. А там, где не было холма, была болотистая низина. Отсюда же было второе название Аншаттена — Город вечных туманов. Когда вокруг города поганками выросли сталеплавильные заводы и заводики, к туманам прибавился дым, а когда по брусчатым мостовым, натужно фыркая, покатили первые паровые повозки, пугая лошадей и расталкивая кэбберов, — еще и липкий, низко стелющийся смрад из их топок. И без того выстроенный из мрачного серого камня, город вскоре покрылся налетом сажи, несмываемым дождями. Люди тут подобрались под стать городу — неулыбчивые, вечно мрачные, по большей части из той породы вечных работяг, которые всю жизнь проводят по одному маршруту: дом-завод-паб-дом. Молодежь в Аншаттене либо оставалась навечно, либо бежала из этого города прочь, в привольный большой мир. Надо отдать должное: своих город кормил и поил. Рабочие руки были нужны и на шахтах, добывающих из ржавой болотной жижи железную руду, и в карьерах, дающих сталеплавильням уголь, и у доменных печей, и в кузницах и прокатных цехах, что делали рельсы для невиданного прежде новшества: железной дороги. Та должна была связать побережье залива Энциг и столицу, пролегши ровным шрамом через всю территорию королевства. Эрвальд Стиг в этом городе имел докторскую практику. Приехавший некогда сюда по распределению из столицы молодой хирург первые три месяца хандрил и порывался перевестись хоть в лес к медведям, лишь бы под чистое небо, потом привык. За пять лет из молодого восторженного хирурга с набором блестящих новеньких инструментов получился циничный ублюдок, умевший все — от принятия сложных родов прямо на заводе до трепанации черепа подручным сверлом. Уехать больше не хотел, привык, втянулся, полюбил город и его простых обитателей. Теперь у стэра Стига была своя частная практика, небольшое, но удобное помещение на первом этаже четырехэтажного дома, где он снимал квартиру. И масса пациентов, которых к нему отправляли «по рекомендациям», передавая адрес замечательного, хотя и весьма резкого на язык, особенно, если не соблюдать предписания, доктора из рук в руки. Иногда это доставляло немало хлопот, но вознаграждение окупало все. И дело было не только в деньгах, хотя чеканные золотые кроны, серебрянные шильды и даже медные ринги грели душу и питали тело. Дело было в том, что даже после пяти лет в Аншаттене, в его мрачной, давящей атмосфере, стэр Эрвальд все еще умел радоваться каждой спасенной жизни, принятому младенцу и вылеченному старику. Конечно, и свое личное, маленькое кладбище у него тоже было, куда же без этого. У каждого врача оно есть, если только он не клистирная трубка под обтекаемым названьем «терапевтик». — Что у нас сегодня? — Эрвальд с тоской посмотрел за окно. Аншаттен в дождь был уныл еще более, чем обычно, хотя это казалось невозможным. Туман, мелкая морось, холодный ветер — в такую погоду выбираться из дома куда-то не хотелось совершенно. И доктор искренне надеялся, что сейчас помощница ответит ему, что никто в нем не нуждается. Мирс Халли, как всегда, поставила перед ним поднос с чашечкой крепкого чаю, чистой пепельницей и свернутой, еще пахнущей типографской краской, «Аншаттен блам». — Миртрис Дальвег прислала записку с просьбой зайти к ней. Кажется, она вчера упала и повредила ногу. Стэр Клодиг записан на прием на два часа. Стэр Вальден — на четыре. Больше пока никого, стэр Эрвальд. — Хорошо, можете идти домой, мирс Халли, я справлюсь один. Молодая помощница в доме неженатого доктора? В других обстоятельствах это было бы воспринято несколько двусмысленно, но доктор был с девушкой неизменно вежлив, отстранен и больше внимания уделял ее умению хорошо промывать инструменты, нежели чему-то еще. Если это и не устраивало мирс Халли, она пока этого никак не показывала. Пятая дочь мелкого лавочника, обученная читать и писать, что удивительно для женщин вообще и Аншаттена в частности, она и мечтать не могла, что найдет подобную работу! Замуж выйти было не проблемой, но за кого? За вечно грязного, вонючего работягу или такого же, как отец, лавочника, все мысли коего будут крутиться вокруг прибыли и расходов, а молодая жена будет упрекаться в растратах? Нет, ее устраивала работа на молодого и симпатичного, что ни говори, доктора, с приличной оплатой, что уже само по себе было замечательно, в чистом и теплом помещении. Да, иногда требовалось и кровь в операционной замыть, и инструменты, угвазданные в неаппетитных субстанциях, промыть и прокипятить, и подать чай-кофе, и вынести пепельницу — стэр Стиг, как и многие мужчины, потакал вредной привычке и курил. Но эта работа была просто пределом мечтаний — да и пациенты у доктора случались и в богатых особняках, а там уже пара молодых слуг поглядывала с интересом на симпатичную помощницу стэра Стига. А слуга в богатом доме — это отличная партия, если так посмотреть. Хотя и сам доктор был бы неплох. Но доктор на нее смотрел лишь как на помощницу, не более. И вряд ли замечал ее аппетитную фигурку и миловидное личико. Строгий наряд не позволял заинтересовать его большим, чем обнажившееся запястье или обтянутая грубоватой тканью грудь. Мирс Данна Халли не теряла надежды, но и не взращивала их диким садом, подкармливая несбыточными мечтаниями. Она была на редкость практичной девицей. Не доктор, так будет кто-то другой. — Я ушла, стэр Эрвальд! Звякнул дверной колокольчик, щелкнула замочная ручка. Доктор глянул на мерно тикающие часы, основательно расположившиеся в темном углу приемной, напоминая о бренности бытия своей гробообразной формой. Получалось, что через полчаса явится первый пациент, Ганс Клодиг, начальник рабочей бригады, недавно неудачно упавший и зашибивший грудь. Эрвальд подозревал, что упасть ему помогли рабочие — стэр Клодиг был на язык порой не слишком воздержан. Был он еще и не слишком пунктуален, хотя и носил в жилетном кармане серебряные часы. А может, и не носил — Эрвальд ни разу не видел, чтоб он их доставал, так что вполне могло быть так, что к карману тянулась лишь цепочка для виду. Но пока можно было спокойно покурить, выпить чаю и прочесть свежие новости. Доктор развернул газету. — Хм… Опять? «Потрошитель Аншаттена снова нанес удар», — гласил заголовок. Газетчики изощрялись кто во что горазд, давая прозвища неизвестному убийце, объявившемуся в Аншаттене ровно год назад. Раз в месяц этот неизвестный убивал одного человека, как правило — рыжеволосого и голубоглазого, не старше двадцати пяти лет от роду. Первое убийство осталось почти незамеченным, мало ли — убили парня. Однако уже второе всколыхнуло город, заставив каждого говорить о маньяке, вскрывающем еще живых жертв от паха до горла и вырезающем им сердца. После четвертого, кажется, его назвали «Художником кишками», после седьмого «Пожирателем сердец». На сегодняшний момент погибло уже двенадцать парней. Доктор втихомолку радовался, что порог двадцатипятилетия миновал, да и ни разу не рыжеволос, а очень даже златокудр и зеленоглаз, то бишь, никакой ценности для маньяка не представляет. Справедливости ради, не так уж и златокудр, скорее, просто блондин, да еще и невзрачного мышастого оттенка, который покойная матушка отчего-то называла платиновым блондом. А вот глаза - да, он удался в нее, прозванную за зеленые, словно юная трава, глаза «чертовкой Мэг». Жертв маньяка находили каждый раз в новом месте. До сих пор Потрошитель ни разу не повторился, да и «рисунок», что он выкладывал внутренностями жертв, каждый раз был иным. Стэр доктор имел мысль, что это все чушь и домыслы газетчиков, как выдернули кишки и прочие потроха из раны, так они и упали. Чай кончился, тонкая сигарилла тоже. Пациент все не шел и не шел. Печалиться по этому поводу доктор и не думал. Денег было достаточно и на покупку дров для камина, и на продукты, и на необходимые материалы, он не бедствовал. Но если этот чертов стэр Клодиг вздумает заявиться к четырем, а следующий пациент, стэр Вальден, степенный старый историк, весьма точен и на редкость педантичен и приедет к назначенному времени, то стэр Клодиг будет сидеть и ждать очереди, чтобы впредь не опаздывал. Но дверной колокольчик дернулся и зазвенел, возвещая о приходе пациента в четверть третьего. Что ж, могло быть и хуже. Стэр Эрвальд взглянул на двери и сухо кивнул, приветствуя опоздавшего пациента.