1. Тени Аншаттена. Потрошитель

Зима обходила Аншаттен стороной, то ли не желая пачкать белоснежный подол своего платья о грязные трубы и утопающие в нечистотах мостовые, то ли убоявшись теплых испарений от болот. За все пять лет в этом городе стэр Стиг видел снег лишь однажды, и всего пару часов. На исходе второго часа хлипкое белое великолепие превратилось в мерзкую бурую кашу, а после и просто в стылую грязь. Но сегодня ударил небывалый мороз, сковав вечную грязь крепким панцирем, а к ночи запорошил снег. Сперва мелкой колючей крупой, которую ветер так и норовил швырнуть прямо в лицо, игнорируя поднятый ворот и вздернутый до самого носа шарф, потом, когда ветер унялся — разлапистыми хлопьями, плавно опускающимися на редкие в этот час следы. Доктор вполголоса отпускал выражения, от которых даже становилось тепло, пускай и ненадолго. Хотелось поскорее добраться до дома. Поскорее не получалось: к вечеру его вызвали к пациентке едва не на другой конец города, то есть, конечно, не на конец, а в весьма респектабельный район. Но беда была в том, что пришлось потратить почти четыре часа, чтобы успокоить нервничающего супруга дамы, потом помочь ей разрешиться от бремени, проклиная нынешнюю моду на дам с узкими, как мошна скупца, бедрами, которые ни выносить, ни родить дитя нормально не в состоянии. Стэр Эрвальд устал, и, словно назло, ни одного кэббера на его пути не попалось. Мороз распугал всех или снег? Однако приходилось тащиться домой пешком. Он почти пересек площадь Первых поцелуев, как чутким ухом врача уловил полузадушенный стон, а у фонтана заметил копошащиеся на снегу тени. — Что у вас там, опять из бара еле выбрались? — поинтересовался он, направляясь к теням. Одна, побольше, резко вскинулась, мелькнуло что-то, похожее на загнутый стальной коготь, разбрызгивающее вокруг мелкие черные капли. Доктор ошарашено пронаблюдал, как тень эта, присев, метнулась куда-то вверх и пропала, оставив на снегу беспомощно распластанное, обнаженное тело юноши лет двадцати на вид, вскрытого от паха до горла. Еще живого, но странно неподвижного. И — хвала Пресвятой Квадре — с еще не выпотрошенными внутренностями. Доктор встрепенулся, рванулся к раненому. Он должен успеть его спасти, главное — не дать ему умереть от потери крови. И от шока. И от холода. Зашить было недолго, как ему сперва показалось. Но лишь показалось — руки онемели от холода, пока весь чудовищный разрез не был закрыт, плотно стянут узелками, потом пришлось потратить все бинты на то, чтобы наложить повязку, снять свой плащ, укутывая в него безвольное тело. Мальчишка был жив, еще жив, но бессмысленно распахнутые глаза смотрели куда-то мимо. Доктор огляделся и в отчаянии, срывая голос, завопил: — Полиция! Помогите! Раздался топот, к нему из боковой улочки ринулись двое констеблей, узнали: — Что случилось, стэр Стиг? — Кажется, я вспугнул Потрошителя. Помогите же! Нужно срочно отвезти этого юношу ко мне в операционную, его успели порезать, но ничего более. Но холод и шок убьют его. — Сейчас все будет, стэр, не волнуйтесь. Транспорт организовали едва ли не мгновенно — терять ценного свидетеля полиция не хотела. Им оставалось лишь положиться на умелые руки доктора Стига. Мальчишка оказался на редкость живучим. Стэра Эрвальда это радовало. А вот огорчало иное: уже утром половина города знала, что ему «посчастливилось» отобрать жертву у Потрошителя, и полиция даже выставила кордон у дверей его приемного кабинета, чтобы праздные любопытствующие граждане не вламывались внутрь. К вечеру же знал и вовсе весь Аншаттен, газеты пестрели огромными заголовками. Стэр Стиг, которому практически не удалось поспать ночью — сначала он возвращал стоящего одной ногой в могиле паренька в этот бренный мир, потом его допрашивали инспектора, будто он мог сказать каждому из них что-то новое, потом эта толпа, устал… Некогда было сесть и расслабиться с чашечкой кофе или рюмочкой бренди и сигариллой. Мирс Халли честно пыталась всех выпроваживать, но получалось у нее плохо, ей хотелось сесть и заплакать от осознания того, что она не способна справиться с этой толпой. Сам стэр Стиг был занят тем, что не подпускал никого к спасенному мальчишке. — Его пока нельзя допрашивать, я дал ему морфий, он спит. Наконец, уже поздно вечером, любопытствующие схлынули, в приемной доктора остались лишь двое констеблей. Стэр Стиг отпустил бедную измученную мирс Халли домой, попросив одного из них проводить девушку. И отправился в кабинет. Подниматься в квартиру не стал, следовало еще пронаблюдать за пациентом. Ночью ему могло стать хуже. Доктор налил себе в стакан немного бренди, придвинул кресло к камину и поставил на столик рядом коробку сигарилл и пепельницу. Наконец, наконец, он может немного расслабиться! Хорошее настроение вернулось почти моментально. Все-таки, как мало надо порой для счастья. Тихо потрескивали поленья в камине, разливалось по жилам тепло от выпитого бренди, поднимался к потолку ароматный дымок сигариллы. В приемной позвякивал пряжками и постукивал каблуками, переминаясь с ноги на ногу, констебль, наверное, завидовал доктору, но молчал и с места не двигался. Глухо тикали часы, потом захрипели, готовясь отбить время. «Надо бы часы мастеру показать, не нравится мне, что они так скрипят», — подумалось доктору сквозь приятный дым. Механизм, наконец, разродился каким-то хриплым, натужным и мрачным боем. Стэр Эрвальд аж вздрогнул, уронив пепел с сигариллы мимо пепельницы. Тренькнул дверной колокольчик, по плечам протянуло холодом. — Кого там принесло, — пробормотал он, погасил сигариллу и направился в приемную. — Если снова журналисты, с лестницы спущу… Сперва он увидел ноги в грязных сапогах. Потом — всего констебля целиком, вернее, его тело. Головы на месте не было, она валялась отдельно от тела, закатившись под стол. Наверное, первой реакцией любого человека стала бы тошнота, но стэр Эрвальд всегда быстро соображал, как и любой хирург, потому сразу рванул к пациенту, на ходу засучивая рукава, готовясь придушить посягнувшего на здоровье вверенного ему больного. В юности он слыл неплохим боксером, да и сейчас еще вовсе не заплыл жирком. Однако в операционной, кроме все так же спящего парнишки, никого не было. Стэр Эрвальд не поленился зажечь все газовые рожки на стенах, осмотреть полупустое помещение, отделанное светло-серой кафельной плиткой. Не было никого. Однако он чувствовал буравящий спину взгляд, от которого так и хотелось обернуться, удостовериться, что позади никого нет. Он проверил все окна, они оказались заперты. Стэр Эрвальд запер дверь, приставил к ней стул, взял наизготовку ланцет. Ночь обещала быть долгой, очень долгой. Второй констебль вернулся лишь через два часа, к полуночи, и то, что стук его кулака в дверь совпал с боем часов, отнюдь не добавило доктору душевного спокойствия. На прикрытый простыней труп он старался не обращать внимание. — Это точно вы, полисмен? Вы там один? Точно один? — прежде чем впустить несчастного замерзшего констебля, допросил его доктор. Ближе к утру застонал и заворочался юноша, которого все еще не опознали. Хотя, если судить по его внешнему виду, он был не из бедных кварталов, а пальцы в чернильных пятнах ясно говорили, что он не рабочий, а, как минимум, секретарь или помощник писца. Стэр Эрвальд заставил констебля пройти в операционную — не хотелось ему, вернувшись, обнаружить уже два трупа в своей приемной. — Сядьте сюда. Дождемся утра… Правильным было б осмотреться, но что-то подсказывало, что лучше не встречаться с сумасшедшим, который может оторвать голову человеку. Потом он поразмыслил и поправился: отрезать. Что-то отсекло незадачливому констеблю Крассу голову, разрезав кожу, мышцы, гортань и позвоночник точно по межпозвоночному диску так, словно все это было из мягкого воска. Очень ровный срез, никаких разрывов. Так можно было бы сделать ланцетом, только вот не бывает ланцетов такого размера! Разрез на жертве тоже был очень ровным, только потому удалось все сшить вовремя. — Что ж это такое… Несчастная жертва, получив еще дозу морфия, снова уснула. Пусть лучше так, чем мучается от боли. Показалось, что где-то в приемной слышатся шаги. Доктор встряхнулся — скорее всего, маньяк просто убрался прочь, где ему тут спрятаться, в четырех комнатах? Невероятно хотелось спать. Мудрено ли, вторые сутки без сна. Он сварил бы себе кофе, да и констеблю Джонсу этот бодрящий напиток не помешал бы. Но… выходить в подсобное помещение, где мирс Халли хранила все для заваривания чая, кофе, запас сахара, продуктов для быстрого перекуса, если у доктора много пациентов, и все такое прочее, категорически не хотелось. — Утром ведь должна прийти ваша смена, так, констебль Джонс? — уточнил доктор. Странные шорохи слышались уже из каждого угла. — Должны сменить, верно, — вздрагивающим голосом отозвался констебль. Было ему на вид лет двадцать, двадцать два, то есть, совсем еще молодой и неопытный, крови, пороху и разлагающихся трупов не нюхавший толком. Неудивительно, что он чувствовал себя еще менее уверенно, чем доктор Стиг. — Хорошо. Значит, сидим здесь. Можете пока подремать, я покараулю. Потом сменимся. — Доктор, кто это, по-вашему? — дремать молодой человек, видимо, просто не мог, слишком было нервно. — Я не знаю, констебль. Нанести такие раны невозможно ничем, что мне известно. — Этот парнишка — тринадцатый, — констеблю, кажется, нужно было поделиться хоть с кем-нибудь своими догадками. — Инспектор Ковард говорит, что убийца каждую из жертв располагал в высшей точке одного из Аншаттенских холмов. А этого вы нашли на площади Первых поцелуев, а она в низине. — И что, получается, что это какой-то ритуал, который я сорвал? Этого еще не хватало — маньяк не просто помешанный, он еще и религиозный фанатик. — Ага, инспектор тоже говорил о каких-то ритуалах и фанатиках. Что-то о «Сынах Черной Квадры» Эрвальд вздрогнул, ему совсем не хотелось встревать в дела полиции и сект. Однако доктор Стиг был все-таки достаточно разумным, чтобы понимать: его вряд ли тронут, когда пациент отсюда выйдет. Но вот пока несчастный находится здесь, и его жизнь, и жизнь самого Эрвальда, и мирс Халли, и всех, кто будет в этот момент рядом, подвергается нешуточной опасности. Однако же клятва врача, которую он давал, получая свой диплом и заветный саквояж с инструментами, не позволяла ему трусливо передать пациента кому-то другому. Да и кому, помилуйте, боги? Часы снова хрипло и зловеще пробили. В сон клонило все сильнее. — Констебль, разбудите меня через четыре часа, хорошо? У меня был трудный день, мне необходимо подремать. — Да, стэр доктор, конечно, — пообещал констебль и поднялся с неудобного табурета. Опасался уснуть сидя. — Я устроюсь в кресле у двери. Если кто-то решит проникнуть в операционную, ему придется меня разбудить. Окон, хвала Квадре, здесь не было, а дверь… она была из прочной стали, хоть и без внутреннего засова, лишь с хлипкой защелкой. До сей поры иного не требовалось. Остаток ночи прошел спокойно.