Потерянные

Эффи резко распахнула глаза и испуганно пробежалась взглядом вокруг, а затем, чуть приподнявшись на локтях, попыталась выровнять участившееся дыхание. Перед глазами до сих пор на какие-то мгновения вспыхивали картинки только что, наконец, прервавшегося кошмара. Бряк ещё раз убедилась в том, что таблетки ни черта не помогают, и от них лишь хуже – лекарства, казалось, ещё сильнее запирали в тумане сновидений, словно цепляясь за руки и утаскивая обратно в страшные ночные видения. Кошмары Бряк снились не то чтобы давно и не то чтобы часто, но с того момента, как она, наконец, вернулась в благоверный Капитолий, такие вот внезапные пробуждения стали почти что неотъемлемой частью её жизни. Эффи придвинулась ближе к изголовью кровати и коротко вздохнула, притянув колени к груди. Сознание до сих пор металось в поисках ответа на вопрос, все ли, что она видела минуту назад, было сном, и всё ли, что она видела сейчас, являлось реальностью. В комнате было по-зимнему холодно – и кто же просил её оставлять окно на ночь настежь открытым, когда на дворе конец января? Иногда Эффи казалось, что она сама неосознанно поступала, как настоящий мазохист. Наконец, очертания между сном и былью стали чётче, но о нормальном сне теперь и речи быть не могло. Эффи почти до дрожи боялась вновь увидеть эти окровавленные лица, которые услужливо показало ей её собственное сознание, больше была не в силах слышать эти душераздирающие крики и отчаянные детские вопли, от которых кровь стыла в жилах. Казалось, эти образы отпечатались у неё на обратной стороне черепа кроваво-красными буквами, да так, что уже не сотрёшь и не выведешь. В её ночных кошмарах смешивалось всё: погибшие трибуты, лежащие вокруг неё в лужах собственной крови, с перерезанными горлами и стеклянными глазами, переродки с испепеляющим взглядом, высасывающим из тебя все силы и желание жить вообще, капитолийские дети, тянущие пухлые ручонки к подлетающим парашютам. Она была в эпицентре и ничего не могла сделать. Они погибали у неё на глазах снова и снова, а Эффи отчаянно пыталась помочь им. Отчаянно и безуспешно. Бряк осторожно спустила ноги с кровати, прикоснувшись к мягкому ворсу светлого ковра, который в лунном свете казался серебряным. Это ощущение какой-то конкретной поверхности под ногами каким-то непонятным образом успокаивало, словно напоминая, что она всё ещё здесь, уже здесь, и пока что в своём уме. Секунду помедлив, Эффи встала. Да, она здесь, она в Капитолии. И никогда раньше она не чувствовала себя здесь так паршиво, как сейчас. Китнисс убила президента месяц назад. Не того, правда, президента, но Эффи каким-то уголком сознания понимала, что так оно и лучше. Никто не мог даже догадываться, что бы Койн устроила, останься она на месте главного человека страны. Она бы не остановилась на взрывающихся парашютах, а второго деспотичного тирана Панем бы просто не выдержал. Где-то на диване лежал её тёплый халат, насколько Эффи помнила. Он действительно оказался там – скомканный и буквально запихнутый между подушками, совершенно не в её стиле. Вчера вечером во время приступа (Эффи так и не поняла, был ли это приступ нахлынувших воспоминаний, либо ужасной злости) она швырнула его на диван. Бряк даже на секундочку пожалела об этом – там ведь ручная вышивка, но эта мысль исчезла так же быстро, как и появилась. Впрочем, несмотря на этот инцидент, её манеры никуда не делись. Революция революцией, а Эффи до сих пор носила свои причудливые разноцветные парики, не обращая внимания на то, что от них будто бы стало сильнее пахнуть пластиком, пытаясь сохранить хотя бы мизерную часть своей прошлой беззаботной жизни. Не то чтобы она мечтала к ней вернуться, аккуратно вычеркнув все произошедшие события – Эффи уже понимала, что просто боится перемен, но пока не находила сил признаться в этом даже себе. Хотя, если верить словам Хеймитча, то она всё-таки изменилась. Непонятно, правда, что он имел в виду, и насколько серьёзно это сказал, но эти его слова, брошенные ей как бы невзначай за день до отъезда, она запомнила. О, Хеймитч! Как же она не хотела вспоминать о нём, а он так и лез в голову, врываясь в чуть ли не каждое воспоминание. Правда, сегодня что-то поменялось, совсем незначительно. Завязывая узел на поясе халата, Эффи попыталась уверить саму себя в том, что этого мужчину она уже больше никогда не увидит, и то и хорошо, но эта попытка самообмана была обречена на провал. Больше всего на свете Эффи сейчас хотела бы увидеть Хеймитча. Только вот он уехал в свой полумёртвый Двенадцатый вместе с их Сойкой чёртов месяц назад. Попросил не теряться и потерялся сам. В любое другое время Бряк мысленно бы отругала себя за такое безразличие к собственному здоровью, но когда она медленно выбралась на балкон своей квартиры, ей было абсолютно плевать, как сильно будет потом болеть горло. Эффи осторожно облокотилась на перекладину и коротко окинула взглядом утопающий в полумраке город. Раньше она всегда любовалась огнями ночного Капитолия, завороженно глядела на то, как город представал перед ней в совершенно новом, волшебном свете, переливался сотнями разноцветных блёсток и электрических огней на спинах мостов, а небоскрёбы терялись в лёгком туманном сиянии. Сейчас же все эти огоньки разом исчезли, и по ночам столица меркла, освещённая лишь сиянием безликой луны и одинокими фонарями. Зато появилось нечто другое. Месяц назад Китнисс убила Президента, а ещё через два дня в Капитолии пошёл снег. Самый настоящий, белоснежный и холодный, покрывающий чуть поблескивающими на солнечных лучах сугробами крыши машин и обломки бывших фонтанов – такое в столице случалось не просто редко, такого не было почти никогда. Эффи никогда бы не могла подумать, что такая простая вещь сможет настолько очаровать её, хотя ассоциации с ней были далеко не очаровательными. Город изменился не только внешне, хотя и эти изменения были разительными. Казалось, от бывшей цитадели роскоши никакой роскоши и не осталось: лишь полуразрушенные серые дома с чересчур яркими, кое-где пробитыми крышами. Но главные, пусть и такие значительные изменения произошли в самих капитолийцах. До них потихоньку начало доходить, что всё это время они следили за смертями ни в чём не повинных детей, превращая это зверство в шоу и всеобщий праздник, что играли с чужими жизнями и слепо доверяли тому, что втирали им в мозги. Конечно, это пока понимали не все, но во многих уже проснулся здравый смысл. А на Эффи снова навалилось невероятное чувство вины. Она чувствовала его каждый раз, когда доставала бумажки, когда на всю Арену раздавался оглушающий звук выстрелов из пушки, когда в Двенадцатый обратно возвращались одни гробы. И сейчас, когда все кровопролития, наконец, закончились, и это чувство должно было бы немного отступить, оно, наоборот, окутывало ещё сильнее, чем прежде. И только холодный зимний ветер мог ненадолго отгонять неприятные и словно сдавливающие голову мысли. С балкона вдалеке виднелся Президентский дворец. Уже месяц он почти что пустовал, разве что в нём ежедневно прибирались, чтобы вся богатая мебель не успела покрыться пылью. Обычно это были оставшиеся в живых люди из тех, кто делал это и во время правления Сноу. Из оставшихся в живых. Эффи тоже могла умереть. Не просто могла – была чуть ли не первая в списке тех, кто должен был быть казнён на глазах всех, причём неважно, кто бы всем этим заправлял. Бряк поняла уже давно – быть нейтральным опасно тем, что врагом тебя считают обе стороны. И мало кто будет разбирать, так ли это на самом деле. Но ей удалось избежать участи Цинны, Порции, участи всей команды подготовки. Она точно не знала, почему так случилось, да и разбираться в этом уже не было никакого желания, но она точно знала, что дело не обошлось без Хеймитча. Ей сказали, что он какими-то невероятными усилиями убедил Койн в том, что Эффи не представляет никакой угрозы, и освободил её от трибунала. В какой-то момент её сердце даже ёкнуло – кто бы мог подумать, что Эбернети будет настолько небезразлично, что случится с Бряк, что он пойдёт на переговоры с президентом, но потом эта мысль неожиданно потонула в тихом желании свернуть ему шею за то, что он оставил её совершенно одну в Капитолии – брошенную, ничего не понимающую и абсолютно беспомощную. Дал миротворцам забрать её в тюрьму, лишить её всего, что она когда-то имела, оставить несметное количество шрамов у неё на спине и в сердце, и только потом вытащил её из этого ада. Может, поэтому она и сейчас хотела это сделать (разумеется, учитывая то, что он после нанесенных ей увечий пару дней проболтается в больнице и снова придет в форму) – потому что он снова оставил её тут одну? Она снова была бесконечно одинока и не находила себе никакого места в этом огромном городе, чьей частью себя уже не чувствовала. Её совершенно не заботило то, что она раньше яро отстаивала, а вся эта капитолийская природа в один миг показалась ей такой кошмарной, что она даже испугалась своих собственных мыслей. Длинные тени от высоких столичных здания давили и мешали свободно дышать. Сейчас она ощущала себя крошечной частью огромного паззла, от которой откололся маленький кусочек, и которую больше нельзя было поставить на своё место. Как же она хотела, чтобы он побыл сейчас рядом. И как же не вовремя сейчас в голову лезло это их дурацое прощание перед его отъездом. Эффи чувствовала себя отвратно в этот день, хотя в это же время была приятно возбуждена, настолько, насколько ей позволяло её состояние. Они втроём – Китнисс и Хеймитч шли чуть впереди Эффи – спускались по бесконечной лестнице, ведущей к небольшой мощёной площади, на которой двоих из них ждал планолёт. На лице Китнисс не было ни единой эмоции, и Эффи это почти не настораживало. Какой бы горькой не была её собственная судьба, этой совсем ещё юной девочке выпало столько горя, что Эффи даже не хотела думать об этом. Она лишь могла надеяться, что на своей родной земле – или на том, что от неё осталось – она рано или поздно сможет наконец обрести заслуженный покой и отвоеванное счастье. Бряк крепко обняла свою Сойку, чувствуя, как к глазам подступают нежеланные слёзы. Китнисс тихо поблагодарила, и Эффи уже еле сдержалась, чтобы не расплакаться. Потом Китнисс двинулась к планолёту, и пришла очередь Хеймитча прощаться с капитолийкой. Он выглядел как обычно, и при этом совершенно великолепно. Никакого затуманенного взгляда, который раньше был почти всегда, опрятный вид, но всё та же лёгкая улыбка на губах. Он точно мысленно посылал сигнал: «Ну же, Бряк, не начинай разводить сопли». И, несмотря на это, у него был по-настоящему ласковый взгляд. «Великолепный чуточку постаревший мужчина, - подумала про себя Эффи, но потом поспешно поправила себя: - Хорошо. Пока еще не постаревший». Хеймитч подошел чуть ближе, и Эффи могла поклясться, что в его глазах блеснул какой-то задорный огонёк. Она вдруг глупо улыбнулась, как будто он никуда и не собирался уезжать. - Эффи, ну ты там не пропадай. И чёрт знает, зачем он её поцеловал, но он это сделал, даже дважды, и ей это понравилось. И, она точно видела это в его глазах, ему тоже. Хотя, по правде говоря, это и за поцелуй даже не считалось – никакой страсти, потому что она была бы совершенно ни к чему, но и «утешительным призом» его назвать было нельзя. Это было чем-то странным и оттого ещё более ценным. Это было прощанием. Она снова глупо улыбнулась, но уже чтобы скрыть внезапно нахлынувшее чувство горечи. - Позаботься о Китнисс, - выдохнула она, потому что это было единственным, что она могла сказать в тот момент. - Обязательно, - тихо сказал он. В ответ она лишь коротко кивнула. А потом он ещё каких-то пару долей секунд ещё посмотрел на неё и зашагал в сторону планолёта. Эффи не знала, хотела ли бы она, чтобы он обернулся. Это было бы весьма романтично, но ещё и очень больно, а больнее быть уже просто не могло. Она и так ощущала на себе совершенно разные чувства вместе: грусть, гордость, счастье, горечь, спокойствие, восхищение, но больше всего было невыносимой тоски. И Эффи прекрасно знала, что если когда-нибудь и отделается от неё, то ещё очень и очень нескоро. На этом воспоминание в подсознании размывалось, и Бряк снова вернулась в реальность, в которой солнце только-только начало выходить из-за горизонта. Эффи совсем окоченела на таком холоде, поэтому поспешила вернуться в комнату и поставить горячего чая (казалось, в последнее время она пила его литрами). Эта ночь, плавно переходящая в утро, случалась с ней снова и снова. Одни и те же мысли в одном и том же порядке приходили к ней в одних и тех же местах, разве что иногда были некоторые различия. Но сегодня что-то действительно изменилось. У Эффи в голове неярким лучиком загорелась короткая мысль: она скучает по Хеймитчу. По этой его улыбке, по его жестам, даже по этому чёртовому поцелую она уже соскучилась. Он был нужен ей, и теперь, спустя какое-то нереальное количество времени, она это наконец чётко поняла. А он, по сути, в каких-то восемнадцати часах езды от неё. Чисто теоретически. Она могла бы приехать на выходные. Или не на выходные. Почему бы и нет? Он сам попросил её не теряться, вот она и не теряется. Хеймитч бы в Капитолий добровольно никогда бы не приехал, а она действительно скучала по нему, а ещё больше не считает столицу своим домом, и вообще готова купить оставшийся пустым последний Дом Победителя. Она так и скажет ему, как только он с изумлённым лицом отворит ей дверь своего чудом уцелевшего дома. А она робко улыбнётся ему – «Помнишь меня? Я та самая Эффи Тринкет. Смотри, не потеряй из вида, пока будешь пасти своих гусей». Эта мысль казалась такой неестественно радостной после мучавшей её томительной тоски, такой солнечной и вполне реальной. С плеч Эффи будто спала огромная ненужная ноша. Чай в руках стал удивительно вкусным, а будущее стало вдруг намного светлее. Впервые за последнее время она поверила, что её может ждать настоящее счастье. И она уже знала, с кем.