Calm

Альдонса едва сдерживает желание коснуться метки на лице сына, причудливой вязи, складывающейся в имя того единственного человека, что предназначен ему судьбой. Дофламинго смотрит на нее большими прозрачными глазами. Он не понимает, что происходит. Да и с чего бы? Он еще совсем дитя. На лице Хоминга написано смятение, точно повторяющее ее собственное. Метка проявилась слишком рано. Она так надеялась, что у них есть еще несколько лет в запасе, но… — Так рано… — озвучивает Альдонса собственные мысли. — Я не узнаю фамилию, — едва слышно говорит Хоминг; между его бровями залегла глубокая складка. — Не Тенрьюбито. Альдонса ощущает пустоту в груди, и на глаза против воли наворачиваются слезы. Ей так повезло, что имя Хоминга вычерчено на ее груди, чуть ниже ключицы, что ее собственное пересекает его предплечье. И все же она никогда не забывала, в каком мире они живут. Тенрьюбито ничего не ставят выше происхождения, и кто-то из низов никогда не будет достоит внимания в их глазах. На мгновение Альдонса представляет вместо изящного росчерка имени на лице сына уродливый шрам — как у тех, кто отказался от предначертанного ради сохранения родословной. К горлу подступает тошнота. — Что же делать? — шепчет она, оборачиваясь к мужу. — Они не могут узнать… Хоминг выглядит потерянным, но в глубине души Альдонса верит, что он обязательно что-нибудь придумает. Что еще ей остается? И — в конечном итоге, ее вера оказывается вознаграждена. Позже вечером Хоминг возвращается домой с парой детских солнцезащитных очков. Возможно, это и не решение их проблемы, но сейчас довольно отсрочки. Если кто-то и спрашивает Альдонсу, отчего с того самого дня маленький Доффи никогда не снимает очков, она со спокойной улыбкой отвечает, что у сына слишком чувствительные к свету глаза. Ни у кого нет ни малейшего основания заподозрить ее во лжи.