***
За десять минут до этого. Оптимус оказался прав в своих догадках, как никогда раньше. Как удалось выяснить, третья градирня являлась местом прибывания рядовых десептиконов. Четвертая — обитель военных людей, глупейших представителей своей расы. Ничто не могло оправдать сотрудничества с десептиконами. Пятая, как и предполагалось, — штаб, место координирования всех действий. Первая — донельзя заполнена всевозможным оружием. Она во второй. Когда Оптимус получил подтверждение своих предсказаний, больше ничто его не останавливало. Прайм понячалу двигался медленно, тихо, но чувство нарастающей тревоги лишало его осторожности, и чем ближе он был к градирне, тем отчетливей он ощущал, что у него критически мало времени. Мало настолько, что Прайм уже несся, не заботясь о возможности быть обнаруженным и услышанным, глаза застилала гремучая паника. И, разумеется, это повлекло за собой последствия. Оптимус Прайм не знал, за какой кратчайший промежуток времени повалил наземь патрулирующего десептикона, не помнил, как наступил на его шею со всей силой, какой обладал. Он лишь запомнил момент, как увидел его, выбегающим из-за стены, и его залитую энергоном голову, валяющуюся неподалеку от тела. От нее все еще искрило. И все, что успел заметить десептикон перед внезапной смертью — это дикую, звериную ярость, заполнившую окуляры Прайма. Ярость и почти уже несдерживпемую жестокость, которую автобот таил в себе много веков, давил, будучи справедливым лидером. Прайм хотел убивать. Он хотел, жаждал смерти десептиконов, и он устал сдерживать себя. Оптимус почти уже двинулся дальше, но маленькая, сжавшаяся фигурка молодого лейтенанта, изо всех сил старавшегося сохранить мужественное лицо, совершила роковую ошибку, перезарядив автомат. Автобот замер. Ему хватило мгновения, чтобы направить пушку на несчастного лейтенанта, но не спешил стрелять. Оптимус вглядывался в него с ледяным интересом, принимая в своей голове важное решение. Ведь если он выстрелит, он убьет этого мальца, который, если этого не сделать, сию же минуту побежит докладывать о произошедшем. Но, в то же время, если выстрелит, то мальцу и не придется ничего докладывать. Оптимус сам прекрасно справится с этой задачей. И, более того, он сделает то, чего еще ни разу не делал, будучи на Земле: он убьет человека. Хоть лейтенант и заслужил, прислуживая врагу. Но, возможно, он просто выполняет приказ, не имея права голоса. — Назови мне хоть одну причину не убивать тебя. Парень пытался заговорить, словно потерял дар речи, неосознанно приподняв руки к груди. Оптимус терял терпение, ощущая течение времени, которого у него почти уже не было. Но тут он, парень-лейтенант, заговорил. — Ты совершишь роковую ошибку. Он сказал это почти шепотом, но этого хватило, чтобы намертво оглушить лидера автоботов. Он знает эту фразу. Ее произнес когда-то давно один человек, обращаясь к нему. Никто больше не знал об этом разговоре. Никто. А уж тем более об этой фразе. — Ты совершишь роковую ошибку, Оптимус. Запомни мои слова. Не пачкай свои руки в чужой крови. Оптимус вгляделся в парня: светлая кожа, острые скулы, светлые, перепуганные, но храбрые глаза. Он уже видел их. Только лишенные пугливости, но такие же живые. Автобот убрал пушку, не отводя от парня глаз. И перед тем, как вбежать в ржавый короткий тоннель, являвшимся входом в нужную градирню, бросил пареньку короткое0: — Передай ему, что он сукин сын.***
-…Йа, да… она уже мьертвец. Недольго девчушке еще дьишать осталоссь! Лина услышала будто сквозь воду этот победный, до жути противный и до боли знакомый голос доктора-мучителя десептиконов. Она не чувствовала своего тела. Лишь нарастающую, всепоглощающую боль. Глаза не фокусировались, а легкие не хотели раскрываться, как надо. Но она узнала его. Она разглядела в темноте блики от его металлических паучьих ног, нависающих над ее лицом. Сам доктор победно стоял на ее груди. — Если ти еще слишишь, то знай, дорогайя, ты умьерла бы в льюбом случайе. Считай это утьешением. В твоей груди все это врьемя била капсулька с йядоом! — десептикон радостно запрыгал на груди девушки, не в силах сдержать эмоции. — Капсулька испускала йяд в твой никчьемный организм при любом малейшем движении. Но ты, глупешйее создяние свойего вида, решила спасатьсяяя, ха-ха-ха! И йяд стал настолько бйистро проньикать в тебья, что ты рухнула пррямо внииз! Прощай, кррошкаа! Ха-ха-ха! Доктор спрыгнул с тела Лины и куда-то помельтешил, а из ее глаз тихо полились слезы. Она сама себя убила. Она бы в любом случае себя убила, и спасти бы ее не успели. Оказывается, она все потеряла уже очень давно.***
Оптимус опомнился, лежа на бетонном полу. Голова разрывалась от боли, как и все тело. Он не сразу вспомнил, что произошло и где он. А рухнул Прайм прямо в том тоннеле, куда забежал после встречи с пареньком. Будто от удара кувалдой по голове. Только это была не кувалда. Это была его с Линой связь. В момент, как он об этом подумал, глаза ослепли, будто от яркого света, а в голове зазвенело. Оптимус схватился за голову… и увидел. Увидел, как она падает. Увидел, как она упала. А вместе с ней упал и он. — Н-нет, — Прайм не узнал свой хриплый, надломленный голос, — Лина. Трансформер поднялся, опираясь о стену тоннеля, не в силах держать равновесие. Надо собраться. Иначе она умрет. Иначе они оба умрут. Связь, конечно, все еще не абсолютна, но она очень близка к этому значению. Оптимус дал сигнал автоботам, что нашел Лину и что… что они оба умирают. Прайм должен быть честен со своими автоботами, тем более считать его жизненные показатели, даже на расстоянии, им не составит труда. Ему нужна подмога. Прайм не знал, сколько прошло времени с того, момента, как он рухнул вместе с Линой. Знал только то, что не мало. Судя по звукам, эхом раздающимся с улицы и в тоннелях, автоботов обнаружили. — Я не умру вот так, не… не дождетесь. Оптимус прощупал связь между ним и Линой. И будто обрел силы, ощутив биение ее сердца. Слабое, непостоянное, но биение. Он оторвался от стены и, пошатываясь, стал бежать к ней. Внутри огромного помещения царила почти беспросветная тьма. Возможно, это от той ослепляющей вспышки в его глазах. Оптимус еще на подходе к полому пространству градирни услышал тихий хриплый мужской голос. Он его не узнал. И этот голос звал ее по имени. Прайм вломился внутрь градирни и почти на ощупь, следуя зову связи, двинулся куда-то вбок. Он по себе ощущал, как она слабеет, отчего его отчаяние грозило свести с ума. Под ногами повсюду валялись бетонные обломки плит, отчего Оптимус постоянно спотыкался, вызывая непроизвольные приступы кашля. Во рту появился вкус энергона. Прайм не смотрел вокруг, не пытался понять, есть опасность или нет, ему это было уже незачем, и вскоре, на одной из плит, он разглядел женское тело, лежавшее в неестественно кривой позе в окружении цепей. Плита под телом странно темнела. Прайм уловил поток своих мыслей, который то и дело ускользал. Это ее кровь. Это Лина. А над ней склонился человек, видимо, и звавший ее по имени. Прайм, еле осознавая, куда целится, попытался выставить на него пушку, но вдруг услышал неожиданные слова: — …это не сон. Папа с тобой. Не стоило усилий догадаться, что этот мужчина в военной форме, склонившийся над телом любимой дочери, мертвым грузом лежащей на заостренном краю каменной глыбы, содрогался от почти несдерживаемых рыданий, отчего все его тело слишком часто содрогалось. Он настолько нежно, как только мог, гладил ее мокрые от крови волосы, лоб, мертвенно побледневшие щечки, и что-то нескончаемо нашептывал ей на ушко. Оптимус моментально убрал пушку. Ему уже было плевать, как ее отец здесь оказался. Ему было плевать, что неподалеку стояло еще сполдюжины солдат и Бамблби вместе с Хаундом. Он их не замечал. Он больше ничего не замечсл кроме нее. С его губ сорвалось хриплое «Лина», после чего он рухнул на колени, держась одной рукой за свой торс. По подбородку стекала струйка эрергона, которая капала на пол, но Прайм этого не замечал. Его взгляд будто потупел и не видел ничего кроме только ее тела. Он полз все ближе, отталкивая назойливую боль, будто муху, не обращая внимания на ее отца, который не мог определиться в эмоциях к этому трансформеру: вроде удивился ему, но вроде и не удивлялся вовсе. Мужчина отодвинулся от дочери лишь на десять сантиметров, не в силах отпустить ее бледную руку. Прайм рухнул рядом с девушкой, не обращая внимания на то, что из его собственных глаз потекли настоящие слезы. Лина тоже плакала, но тихо, полумертво, и смотрела вверх незрячим взглядом. — Лина! Лина, я пришел! Я заберу тебя отсюда! Не отключайся, слышишь? Лина, я пришел за тобой, мы уходим отсюда, не уходи от меня. Лина, это Оптимус, не умирай, не смей умирать! Его голос сорвался и охрип окончательно. Он не сопротивлялся, когда автоботы постарались его перевернуть, он не слышал криков, обращенных к нему, не чувствовал, как его трясут в попытках привести в чувство. Оптимус до последнего не отрывал взгляда от Лины, до последнего тянул к ней руку, и последним, что он произнес перед тем, как отключиться, все так же глядя на нее, было всего три слова. — Я люблю тебя.