По ту сторону двери

Они возвращались еще два года. Оборванцы, еле бредущие по красной пыли, такой густой, что их босые ноги увязали по щиколотку, обносившиеся офицеры в выцветших мундирах, на тощих конях, которые прошли через ад, сотни, тысячи людей, бредущие по огромной стране, останавливающиеся у какого-нибудь покосившегося загона, где на заднем дворе Милли или Джемайма вешала белье на старую веревку, и просящие хриплым голосом: «Хозяйка, нельзя ли напиться?» или «Можно переночевать у вас на сеновале?». Им никто не отказывал – Милли и Джемаймы знали, что где-то там точно так же идут и их мужья, сыны, братья, и вот уже тощий оборванец с кряхтением умывается у разбитого снарядом колодца, а грязные мальчишки, сунув в рот большие пальцы, с восторгом и ужасом смотрят на них, спрятавшись в тени крыльца. Многие рассказывали вечерами изумленным людям – об отступлениях и победах, о бурных реках и громких боях, но чаще оборванцы просто ложились спать и засыпали мгновенно и спали как трупы – их нельзя было разбудить даже пушкой, и люди потом говорили, что такой усталости на лицах они не видели никогда. Прошло два года, а они все возвращались. И люди привыкли к тому, что некоторые из них придут домой позже, и даже привыкли к тому, что оказавшиеся в списках убитых внезапно восставали из праха и приходили домой – к женам и детям – и это было лучшей наградой за четыре года кровопролития. Офицер Робин Локсли вернулся домой не оборванцем. Он прискакал однажды, в майском вечернем сумраке, когда над пыльными полями Кентукки уже сгущался розоватый прохладный туман, в час, когда хозяйки разводили огонь под полными котелками, а рабочие возвращались с полей. Он был свеж и бодр, словно война не оставила на нем отпечатка, а лошадь, на которой он скакал, выглядела абсолютно здоровой. Маленький городок вяло готовился ко сну, в местном салуне гремела музыка, а выпивохи только еще занимали места возле щербатой барной стойки, когда двое всадников въехали с западной стороны и остановились у дома мэра. Один из них, высокий худощавый блондин в кожаной куртке и пыльных синих брюках, спешился и долго говорил что-то второму. Лицо второго скрывала широкополая шляпа, но было видно, что он гораздо более хрупкого телосложения, вероятно, исхудал на войне, и он сидел на маленькой пегой лошадке, которая явно нуждалась в отдыхе. Потом блондин повернулся и вошел в дом мэра, а второй всадник, не дожидаясь его, пустился скакать по улице и вскоре скрылся из вида. Робин Локсли – так звали блондина – пробыл в мэрии несколько минут, затем он и глава города – мистер Голд, желчный, преждевременно состарившийся человек, вышли на крыльцо, постояли немного, покивали, а потом Робин сел на лошадь и, размахивая шляпой, поскакал туда же, куда скрылся его спутник. Мистер Голд, улыбаясь, постоял, глядя ему вслед, и, заперев двери мэрии, направился в салун. А Робин стремглав несся вперед. Вот закончился городок, мелькнули последние амбары и постройки, а впереди маячил холм, за которым – он знал – будет бескрайнее поле, заросшее пшеницей, а немного вдалеке, на берегу реки – невысокий белый домик, обсаженный акациями, и там… И там… Он, задыхаясь, пришпорил коня, взобрался на холм, и замер… Долгих четыре года он ждал этого момента. Ждал, когда увидит дом, его дом – и вот… Знакомое до боли чувство стиснуло его грудь. Домик был таким же, как раньше, только поля вокруг опустели. Крыша амбара покосилась, изгородь местами была провалена, овец и коров на выгоне не было. Но дом устоял! Она устояла, она дождалась! Он галопом помчался к дому, чувствуя, как сладко щемит в груди и на глаза наворачиваются слезы. И у самой изгороди остановил задыхавшегося коня, спрыгнул с него, бросил, не привязав, и помчался к дому, мельком отмечая изменения, произошедшие со времени его побывки. У самого крыльца он остановился. В доме явно жили, из окна тянуло запахом еды. Она здесь! Голд не обманул, она никуда не уехала, не бросила его, она дождалась! Запрокинув голову, он крикнул: - Регина! А потом еще и еще. Дверь открылась, и она появилась на пороге. Стройная, пожалуй, даже худая, узкие плечи обтягивает уродливое старое платье. Волосы безжалостно стянуты в пучок и упрятаны под косынку, только падает на лоб темная прядь. И огромные глаза. Карие глаза на истончившемся лице. Она невнятно что-то вскрикнула и бросилась к нему. Он сжал ее в объятиях, не зная, кто из них плачет, а кто смеется. - Я вернулся… На следующий день Робин вышел из дома, чтобы осмотреть разрушения. Его не было на ферме с начала войны, потому что единственная побывка, которую ему чудом удалось вырвать у командира, пришлась на весну 1862 года, и он уже совсем собрался ехать, но тут янки пошли в наступление и все отпуска были отменены. Тогда, задыхаясь от страха, один из однополчан Робина сказал ему, поудобнее перехватывая винтовку: - Эх, а дома, поди, уже сеют, вот бы сейчас поработать, а потом выпить пива на крыльце... Через десять минут он был мертв - ядро пролетело и шлепнулось в трёх шагах от них, и покалечило нескольких людей, а двоих убило. Робин медленно шёл по своей земле - и без слов читал как по книге всю историю, произошедшую здесь во время этих четырёх лет. Вот амбар - он покосился, у Регины не хватило сил поднять крышу, и она установила пару подпорок, которые от снега рухнули вместе с частью кровли. Вот забор - здесь его повалили бродившие всюду бездомные быки и коровы, здесь балки от старости прогнили и упали, и некому было их поставить на место. Здесь остатки огорода - Регина не смогла перекопать его целиком, и мало-помалу большая часть земли заросла бурьяном, остался только небольшой кусок примерно пять шагов в длину и пять в ширину - чуть картошки, немного моркови и бататы - весь рацион жены предстал перед Локсли как на ладони, и он стиснул зубы. Вид худой спины Регины, раздевавшейся перед зеркалом вчера вечером, показался перед его внутренним взором - такой могла быть спина нищенки или чахоточной женщины, но не его жены. Он хотел взять ее вчера, но увидел эту спину - и ограничился нежным поцелуем, который Регина приняла с благодарностью. За выгоном, так же заросшим бурьяном, виднелся край поля - владения Локсли, на которых ещё четыре года назад рос хлопок, принося немалый доход, теперь же здесь господствовали сорняки и земле придётся долго питаться, чтобы смочь снова рожать и плодоносить. Скота не осталось - Регина рассказала, что когда пришли янки, они забрали все - кроме телёнка, которого она успела отвести в лес, да корзины с цыплятами в колодце. Робин только горестно вздохнул. Небольшое стадо коров, быки, гуси, свиньи, овцы и куры... в прежние времена на Локсли работали шесть, а то и десять работников, а теперь... вокруг царило запустение и разруха. Он заглянул в пристройку, где хранился инструмент - ржавые лемеха, бороны, топоры без топорищ, плуги, сгнившие упряжи - все можно было выкинуть, во всем Кентукки не хватит масла смазать эту гору рухляди. Он нервно захлопнул дверь, и она жалобно скрипнула. Дом издали казался солдатом, вынесшим десятидневный бой - он оборван и грязен, худ и голоден, но ещё жив, и под исхудавшей оболочкой прячется крепкий остов. Он восстановит дом и ферму. Регина жива, ей ничто больше не грозит, и даст бог, у него будут дети, потому что тот, кто прошёл через такой ад, должен оставить потомство. Робин вспомнил, как вчера подошёл к Регине, накладывавшей ему скудный ужин, опустил руки ей на плечи - она вся вскинулась - сколько всего ему поведал этот простой жест. Дрогнувшим голосом он задал ей вопросы, которые мучили, несомненно, любого мужчину, вернувшегося после четырёх лет войны, пока его женщина оставалась одна наедине с жизнью, вынужденная бороться за свою честь в одиночку. Она не слишком обнадёжила его. Улыбаясь, она ответила, что ему не о чем беспокоиться, но он знал, что она может говорить неправду. В ее глазах поселилась печаль, которой раньше не было. Но он думал,что сможет вытащить ее из оболочки, куда спрятали ее четыре года борьбы за одиночество. Она любила его когда-то и полюбит снова. И он примется за дело сегодня же перед сном. Но вечером, когда он вошёл в спальню, где Регина стояла в одном нижнем белье, он увидел, что она боится. Ее жест, которым она схватила со стула халат, запахнула на груди и посмотрела на него - испуганно, как на чужака, привёл его в бешенство. - Что с тобой? - Спросил он резче, чем собирался. Регина молча села на стул. - Я твой муж, Регина, и должен спать здесь, с тобой. Я имею право на это, не так ли? Она кивнула все с тем же отрешенным выражением в грустных глазах, и вся его злость испарилась. Он сел на корточки у ее ног и взял холодные руки. - Ты отвыкла от меня, я понимаю. Я не буду тебя принуждать... пока ты сама не захочешь... Она слабо улыбнулась и обняла его. Мир был восстановлен. ————————————————————————————— Утром Робин взял ее с собой в город. Регина редко выезжала, но с тех пор, как война кончилась, местечко ожило, и Робин обещал отвести ее на ярмарку, а потом показать лошадей, которых они захватили по пути - из-за войны много коней одичало и бродило по полям, и никто не гнушался поймать их и отвести домой. На выгоне было людно. Отгороженная оградой круглая площадка была истоптана копытами, солнце жгло, а вокруг стояли люди и громкими криками подбадривали объездчиков. Регина молча подошла к изгороди. Внутри несколько ковбоев крутились на лошадях, набрасывая лассо на шеи необъезженных мустангов. Она встала на нижнюю ступеньку изгороди, наблюдая за Робином, который о чем-то разговаривал с Грэмом, шерифом. Один из ковбоев был значительно более хрупким, нежели все другие. Под ним нервно крутилась пегая лошадь, но он так ловко держался в седле, что сразу обратил на себя внимание Регины. Поводья небрежно лежали на шее коня, которым он управлял только движением бедер. В худых руках его лассо оживало, когда он раскручивал тугие кольца, швыряя вперед неуловимым движением, наклоняясь вперед, чтобы лошадь чуть приостановилась. Клетчатая рубашка на спине промокла от пота, длинные ноги в пыльных сапогах то распрямлялись, когда он привставал в стременах, то опять сгибались. Широкополая шляпа полностью скрывала его голову, а на лице от пыли был повязан платок, оставляя открытыми только глаза. Регина сощурилась, пытаясь рассмотреть лицо молодого ковбоя. Что-то было не так в его худой тонкой фигуре, в его плавных движениях, что-то неправильное… - Смотри, как они ловко управляются, - заметил подошедший Робин. – Скоро все эти мустанги будут укрощены… - Кто это? – спросила Регина, указывая на странного ковбоя, который в этот момент ловко окрутил белого шошона и теперь крутился, наматывая лассо на луку седла, выгибаясь от сопротивления веревки. - А, это… - начал Робин, и тут шляпа слетела от резкого движения, и Регина с изумлением увидела толстую светлую косу, упавшую на спину ковбоя. - Это же женщина! – Пораженно воскликнула Регина, а Робин мягко засмеялся. - Да, Редж, ты правильно поняла. Это женщина. - Но кто она? – Регина смотрела на тонкую фигуру, которая, словно прирастя к седлу, вела за собой слабо упиравшегося мустанга. Привязав веревку к изгороди, девушка соскочила с лошадки и приветственно махнула рукой Робину. - Это Эмма Свон. – Робин махнул в ответ. – Если ты не против, я привезу ее сегодня к обеду. - Но… - Регина все еще не могла прийти в себя. – Почему она… так выглядит? Кто она вообще? Робин улыбнулся, отчего в уголках глаз собрались морщинки. - Эмма – лучший товарищ из всех, кто у меня был. Я познакомился с ней в самом начале войны. Мы подобрали ее раненую в одном из городков. Думали, не выживет. Но она выжила и прошла со мной всю войну. Регина нахмурилась. Мысль о том, что муж провел 4 года бок о бок с какой-то женщиной, встревожила ее. С другой стороны, этот ковбой мало напоминал женщину – по правде говоря, Регина впервые видела кого-то подобного. Она не знала, как к этому относиться. - Но разве женщина так одевается и… Робин махнул рукой. - Не обращай внимания… Я привык и очень быстро. Эмма действительно ничуть не похожа на женщину. Я ее и в юбке-то ни разу не видел. Она умеет стрелять, как мужик, пьет как мужик и матерится… Он вовремя оборвал себя, умолчав о том, что видел Эмму раненой, видел оборванной и грязной, видел, как она своими руками задушила человека… Регине, его нежной жене, ни к чему было знать об этом. Он уловил на ее лице то же брезгливое выражение, какое видел на лицах всех женщин, которые сталкивались с Эммой, и это было неприятно. Почтенные матроны и юные красотки считали Эмму чем-то вроде ярмарочного урода, и знать, что его жена считает так же, было неприятно. - Мы приедем к обеду, - сказал он холодно. – Будь добра, отнесись с уважением к женщине, спасшей мне жизнь. Регина нервно гремела тарелками, прислушиваясь к звукам, доносящимся с улицы. Ей не давал покоя вид Эммы на коне – разве это не против природы? Так одеваться, так вести себя. Ее воспитали в сознании того, что женщина должна быть хранительницей очага, рожать детей и быть прислугой мужу – королю в своем доме. Хотя ее собственный крутой нрав иногда давал о себе знать - она могла быть очень резкой, все же Регина выглядела и вела себя, как женщина и жена. И тут эта девушка-ковбой, которая выглядит как мужчина и ведет себя, наверное, так же… Вдруг она начнет плевать на пол и курить прямо в доме? И стоит ли выговаривать ей за это, как она сделала бы с любым невоспитанным ковбоем? Регина остановилась, уловив стук копыт. Двое всадников спускались с холма. Она вытерла руки о передник и вышла из дома, прикрывая ладонью глаза от яркого солнца. - Дорогая! – Робин махнул рукой, спешиваясь. Он не помог своей спутнице спуститься, и Регина заметила это. Заметила она и то, что Эмма переоделась – вместо запыленных брюк на ней были плотные синие джинсы, ловко сидящие на бедрах, свежая синяя рубашка и все та же широкополая шляпа, из-под которой по спине струились пряди светлых волос. - Привет! – Робин подошел первым, чмокнул ее в щеку и обернулся. – А это Эмма. Эмма, моя жена Регина. Девушка подошла и протянула руку. Вблизи ее лицо было гораздо моложе, чем предполагала Регина. До того она думала, что мисс Свон лет 30, но теперь она ясно видела, что девушка просто очень худа, и ее лицо измождено. Загорелая кожа лица, тонкие губы, серые глаза. Она не была красавицей, не была и уродиной – вполне привлекательна, если не считать мужской одежды и взгляда – сурового и непрощающего. Взгляд пробежал по ее лицу, равнодушно и быстро, и Регина вся вспыхнула. - Добро пожаловать, - сказала она, протягивая руку. Эмма молча взяла ее, чуть подержала в своей горячей и тонкой ладони, потом кивнула. - Спасибо, что пригласили на обед, - чуть хрипло отозвалась она. Я не приглашала, вертелось на языке у Регины, но она любезно улыбнулась и ответила: - Мой муж рассказывал о вас много хорошего. Эмма как-то странно передернула плечами. Она явно была не в своей тарелке. За обедом разговор не клеился. Регина изо всех сил старалась быть гостеприимной хозяйкой, подкладывала гостье лучшие кусочки, наливала кофе, и от постоянной улыбки у нее уже болело лицо. Но на деле ее раздражала Эмма, раздражало ее присутствие, ее мужские манеры – ела она быстро и жадно, впрочем, не чавкала и не вытирала руки о скатерть, спасибо господу богу. Раздражала ее молчаливость - за весь вечер она не сказала почти ничего, хотя Робин, не умолкая, восхвалял ее и рассказывал все новые подробности их знакомства. Эмма же молчала, изредка улыбаясь и кивая в ответ на предложение Регины подложить ей пирога или подлить кофе. Аппетит у неё был волчий, и Регина только много позже догадалась, что, вероятно, девушка просто долгое время недоедала, поэтому была такой худой, а теперь вот никак не может наесться. После ужина Робин и Эмма пошли взглянуть на лошадей. Уходя, Свон надела шляпу и протянула руку Регине, прощаясь. - Благодарю за ужин, - глухим голосом сказала она, и почему-то взгляд ее серых глаз обжег Регину. Что-то странное было в этом худом лице и легкой улыбке, даже усмешке, скользнувшей по тонким губам. Регина пожала протянутую руку. - Мой дом всегда открыт для друзей Робина, - сказала она, и по реакции мужа поняла, что ее слова ему понравились. Он одобрительно крякнул, и они с Эммой вышли на улицу, где уже зажигались первые звёзды. Регина раздосадованно мыла посуду. Ее коробило, что муж проводит с Эммой столько времени, тем более девушка была такой странной. Разве приличная женщина будет так одеваться и водить дружбу с женатым мужчиной? Она уже предвидела косые взгляды соседей, их пересуды, неловкие вопросы и подозрения. Чем она заслужила это? Разве она не ждала его столько лет, голодая, мучаясь, сохраняя те крупицы, что могла, обрабатывая землю голыми руками и терпеливо защищая свой дом от оголтелых янки и других мужчин, мечтавших о тёплой постели привлекательной солдатки? Сколько она страдала! И вот он является как ни в чем не бывало, да ещё и с женщиной, которую и женщиной не назвать, скорее, подобием женского существа, которое отринуло свое предназначение и стало убивать подобно мужчинам. Как же теперь быть ей?