RUN BOY RUN

Это остановилось время? Воздух стал плотным, вязким, таким, что каждое движение давалось с неимоверным трудом. Он наблюдал за застывшими капельками воды, тысячью их, десятками тысяч, он видел, как свет от бра лениво переползает с озерца зеленого чая в чашке белого фарфора на темное отполированное дерево крошечного столика, кажется, пятого. Ногти временной владелицы этой чашки с ободком крохотных фиалок, выкрашеные в белый с черными прожилками, застыли в миллиметре от тонкой хрупкой ручки. Ее спутница заливается в смехе, прислоняя ко рту светлую крохотную ладошку, но не прижимая — останется кроваво-красный след на подушечках пальцев… Позади Йоджи и Нацуо застыли в повороте: нога Нацуо обхватывает бедро Йоджи, а последний раскрытой ладонью, лежащей на пояснице партнера, прижимает его к себе, удерживая от падения. Рицка даже осязаемо чувствует химию в воздухе и видит ее. Она принимает форму тонких нитевидных змеек — белых, зеленых, красных, единственных, что продолжают резво виться в зале. Он отмечает и белые крупицы почти под самым потолком, на стенах, у плинтусов. То мука, что разлита здесь всюду. Он раскрывает рот, глотает воздух, но понимает, что кислорода в нем нет. Душащая паника сдавливает горло, страх, что он не сможет запустить привычный ход времени, что весь мир замрет и, как и он, умрет от недостатка кислорода. Как и тот, кого Сэймей посадил вместо себя в учебном классе их школы… Хлопок, удар по барабанным перепонкам, из горла вырывается сдавленным сип, и он заходится в кашле, сгибаясь пополам. Та, что с красными губами, кидает на Рицку обеспокоенный взгляд, но ему от этого не становится легче. Его страх в мгновение принимает облик Азуми, и ему хочется провалиться под землю. И от самого страха, и от стыда — он, и боится какую-то девчонку? Да пускай она хоть на пять, хоть на десять лет старше будет! — Аояги-кун…? — тихо, заглядывая в глаза. Меньше всего ему сейчас хочется, чтобы она к нему приближалась и, не дай бог, прикасалась. Меньше всего ему сейчас хочется, чтобы она уловила сжигающую его изнутри, снаружи, панику. Ему кажется, что он даже выдыхает с беспокойством. — Здравствуй, Такаги-сан. Он выпрямляется во весь рост, надменно смотрит ей в глаза, нахмурив брови. Уж проще с самого начала внести немного неприязни, избавив себя раз и навсегда от ее общества. Она на секунду мешкается, поджимает губы — уязвлена, бинго! — но улыбается в ответ, хоть и натянуто. — Меня Юико-тян попросила помочь. Я немного задержалась, но, думаю, работа для меня еще найдется…? Вместе с остановившейся в зале музыкой у Рицки останавливается сердце. Не навсегда, конечно, но чуть дольше, чем тому положено. Невозможно строить из себя Адвоката Дьявола, когда все, кроме трезвого, жестокого разума, трубит об обратном. Саган дают друг другу «пять» и спасают Аояги, утягивая растерявшуюся Азуми знакомиться с Кио. Тот уже года два как снял с ушей весь пирсинг, а последние полгода красит оставшиеся на полубритой голове волосы в нежно-персиковый. Впрочем, посетителей это не пугает, а девушек, напротив, заставляет иной раз повернуться и взглянуть «на того, за стойкой». Рицка оттаивает и, оглянувшись, спешит к угловому столику. — Ваш Боец подал отказ сражаться в сегодняшнем Бою против Careless. Бумага перед вами. В назначенное время он также не явился на арену, что подтвердило техническую победу Пары Careless. Вы… не в курсе…? У Аояги на загривке встают волоски. Он касается подушечками пальцев губ, пытаясь выстроить неприступную дамбу перед маячащим, пока еще издалека, неудержимым потоком праведного гнева и ярости. Ладони начинают подрагивать, и он, встряхивая кудрями, вымученно улыбается, благодарит помощника рефери и спешно срывается к подворотням. Его всего трясет, лицо искажается гримасой: приоткрытый в оскале рот, глаза с сузившимися до булавочной головки зрачками, на вмиг посеревшей коже ярко-алым пятном распахиваются в немом крике губы. В первой же попавшейся подворотне он опрокидывает жестяные мусорные баки, Силой вырывает кишки у разбегающихся по углам крыс, обрушивает град ударов на грязно-красные кирпичные стены, так, что кулаки и запястья немеют, а разбитые костяшки кровоточат. Мусором засыпает щербатый асфальт, помои разливаются коричневатыми смердящими лужицами. Но он не издает ни единого звука, кричит беззвучно, все так же не закрывая рта. И не переставая дергать за нить Связи, и пытаясь достучаться до Соби, и заливая Связь ненавистью, и разбивая кулаки до кости. Но на той стороне ничего. На той стороне вообще ни-че-го. Нити, обе, оборваны, болтаются в пустоте. Почему только сейчас он увидел это…? Ноги подкашиваются, и Сэймей падает на колени изломанной куклой. Сила, подпитываемая его злобой, не находя выхода, выжигает изнутри, и он начинает задыхаться, царапая ногтями шею. Нисею казалось, что именно этого он и ждал все эти годы. Какого-то толчка извне, чего-то серьезного, что действительно заставит его пересмотреть цели своей жизни. Он уже не помнил, о чем он мечтал, чаял, грезил все те годы, до того, как в его жизнь, в дальнейшем ее уничтожив, ворвался Сэймей. Бурей, необузданной стихией, сильной и могущественной, изящной молнией, выжигающей раны, ледяным дождем, прибивающим к земле, ураганным ветром, сбивающим с ног. Но отлично помнил, как в мыслях целовал кончики его пальцев, потирался о запястья щекой, вдыхая запах его одеколона, грубо дергал за упругие тяжелые кудри. От мыслей, конечно, нет, но вот если бы он проделал это наяву, то уж точно возбудился бы. Его смысл жизни — заслужить доверие и признание от человека, который держал его на поводке. Его смысл жизни — воплотить его мечты в реальность. Его смысл жизни — подарить ему весь мир… Был. До того, как он оказался в инвалидной коляске. Первый год он боролся, неистово и рьяно, до крови и душных обмороков, но физиотерапия не давала результата. Спинной мозг не был поврежден, но организм упорно не желал вылечиваться. Врачи разводили руками. Шансы, что Сила Сэймея может помочь, были велики, но Нисей не желал просить ее у Любимого. Тем более, учитывая специфику их Связи, им предстояло в корне поменять их отношения, дойти до, возможно, интима, на что Аояги, разумеется, не пойдет. А потому Акаме даже не будет пытаться: что-что, а гордости, в отличие от ног, он не лишился. И вот, Соби, со своим застрявшим в заднице гуманизмом-пацифизмом-долбоебизмом, убийца, надевший рясу священника, наивный мальчонка, отбивший последние мозги. Соби был явно не с этой планеты, но продолжал жить на чужой. А тут щелк! и внезапно устремляется вернуться на свою, родную. Вовремя же… А мозги включать кому? Сэймей весь в наполеоновских идеях и планах покорения человечества, Соби здравые мысли давно покинули, остался он. И, просчитав, обдумав, посидев за калькулятором, выписками, предложениями удаленной работы, счетами, ценами на лекарства, бывший Боец Beloved пришел к выводу, что Сэймей его не потянет. Даже если они избавятся от ренты за вторую квартиру, они просто помрут от голода, а Нисей, еще раньше — от боли из-за недостатка обезболивающих, которые ему жизненно необходимы. Соби знал о своей репутации, знал, что Пары его обходят стороной — как-никак он не проигрывал, и сражался с минимальной поддержкой со стороны Жертвы. Его называли «свирепым япошкой», «молью», и еще десятком забавных прозвищ. Правда сказать, его откровенно побаивались: как-никак в прошлом году они разгромили все пары и выиграли главный денежный приз. Однако находились смельчаки, которые были уверены, что в этом году победить «белобрысому садисту» не дадут. В этом и было его преимущество. Добрался до Бойца Careless он не скоро, ближе к вечеру. Не было смысла договариваться с его Жертвой, к которой посылал его Сэймей: на то она и Жертва, что не поймет его. На звонок в дверь ответили тут же: шорох тапочек за стеной, еле уловимое дыхание в глазок. Тишина. –Я с деловым предложением. Обещаю не трогать вас, Джош. И уж тем более не калечить за сутки до Боя. Дверь неуверенно открылась. На пороге стоял молодой субтильный мужчина в растянутой футболке, штанах с оттянутыми коленками и смешных тапочках. — От вас Силой фонит так, что у меня голова разболелась. Я бы успел подготовиться к встрече, но не стал звать Элизу. Почему-то мне кажется, что вы порядочный человек — произнес он, пропуская в дом Агацуму. Перед глазами Соби пролетели все те, кого он лишил жизни. «Порядочный человек? Нет, Джош, вы не правы». — И то верно. Она бы не поняла. Небольшая гостиная с камином, наполненная ароматом корицы, была невероятно уютной, а потому действовала расслабляюще. На секунду Beloved представил себе, как Джош усыпляет его бдительность, а после они вдвоем со своей Жертвой душат его, а Соби не может, не в силах, раскрыть Систему и вызвать на бой… — Присаживайтесь, господин Агацума. Чай, кофе? Мужчина мотает головой. У него слишком мало времени. — Я пришел к вам, как Боец к Бойцу в надежде, что вы меня поймете и поможете. Вернее, поможем мы друг другу… — Соби переплел пальцы между собой, не зная с чего начать. Сделал глубокий вдох, прислушиваясь к треску поленьев. Хорошо… — В прошлом году наша пара победила в соревнованиях. Моя Жертва решила и в этом году добиться того же. Зная его вот уже около десяти лет, могу с уверенностью сказать, что он готов пойти на все для достижения необходимого результата. Вы ведь знаете, что у него есть второй Боец?.. Глаза Джоша расширились, и он лишь, мотнув головой, сильнее сжал ладони на горячей чашке с глинтвейном. — У него были силы, чтобы поддерживать Связь с двумя Бойцами. Он даже изучал возможность сражаться сразу с двумя Бойцами в Системе. И он смог бы — он чрезвычайно талантлив и силен… Но, к сожалению, его второй Боец, природный Боец, прикован к постели из-за его же безрассудности и самонадеянности. Он… он ходит по головам, в прямом смысле этого слова. От тех пар, что представляют опасность в Системе, он избавляется вне ее. И теперь… — … наш черед, — закончил за Соби Джош. Тот кивнул. Ужасно хотелось курить. — У меня есть предложение. Об этом, конечно, никто не должен знать, тем более моя Жертва… — в глазах Соби отражался огонь, облизывающий влажноватые, потрескивающие поленья, — Я отказываюсь от боя, и, тем самым, мы выходим из турнира. Вы же продолжаете подниматься по турнирной таблице, и, возможно, становитесь победителями. Молчание, прерываемое гулом ветра за окном, повисает в воздухе. — Что вы за это просите? — сиплым голосом произносит Джош, оставляя чашку на столе. — Деньги. Больше, конечно, чем дают за первое место, но и не столько, сколько стоит жизнь вашей Жертвы… — Ты весь вечер ее избегал. Не стыдно? — журил Рицку Кио, растрепывая взмокший хохолок персиковых волос. В ответ ему прилетел презрительный и уставший взгляд. Да уж, они сегодня поработали на славу, и на славу проводили Йоджи и Нацуо. Те на целых две недели улетают на Филиппины. Нагиса, ласково покрикивая, гнала ребят вон из кондитерской, проверяла напоследок, выключены ли все приборы и убраны ли продукты. Яей с Юико, позевывая, направились на автобусе домой, все же завтра на учебу, Zero ушли еще раньше — им еще сумки собирать — а Кио, у которого явно было шило в заднице, предложил Азуми проводить ее до дома. Им с Рицкой проводить. Та, разумеется, согласилась, ну, а Рицку никто и не спрашивал. — Вот сам с ней и общайся! Не надо мне навязывать то, что мне не нужно. В этот момент Кио подорвался помогать выходящей с тяжеленной сумкой Такаги-тян. Аояги мог, конечно, под шумок уйти, но, черт возьми, мужчина он или кто? Раз дал обещание (пускай обещание дали за него), значит выполняй. Но кто бы мог подумать, что спустя пару минут Кио свинтит со словами «Ой, у меня же завтра презентация! А у меня еще ничего не готово! Рицка, поручаю тебе…!». И все в таком роде. Шли в гнетущем молчании. Рицка — злился, Азуми — нервничала и чувствовала себя неуютно. Но именно она, набрав в грудь воздуха, вымолвила, замирая каждой клеточкой тела. И луна была ей судья. — Если ты не хочет меня видеть, если я тебе противна, то я больше не буду приходить…! Юноша по инерции прошел ещё несколько шагов, обернулся. И вновь остановилось время, и вновь стало трудно дышать. Сердце рвалось наружу, тело наполнялось импульсами, казалось, его сейчас растащит по кускам в разные стороны. Он не мигая смотрел на девушку с белым нимбом на голове, и не мог себе представить более, каково это — больше никогда не видеть ее. Вернее, мог, и все его внутренности стягивало в тугой жгут. — Нет… — на выдохе, губы еле слушались. Шаг, еще, третий, потянуть на себя за руку, обнять крепко и никогда не отпускать. Ее сердце звучало с его сердцем в унисон. Первые полгода она проклинала себя всеми возможными словами: за то, что слишком рано дает сыновьям свободу, устраивает им собственный бизнес, не помогает с возникающими проблемами должным образом, не находится рядом. Она была никудышной матерью, она и сама это понимала. Но теперь, когда им исполнилось по восемнадцать, ей казалось, что было уже слишком поздно что-то менять. Многое ли она поменяла бы в своей жизни, отмотай она время назад? Думала, что никогда бы не стала работать под крылом Рицу, думала, что перестанет оглядываться назад в поисках лика сестры, думала, что никогда не создаст детей из пробирки. Какой бы в таком случае была ее жизнь? Но почему-то, мечтая, ей становилось лишь страшнее. Больше всего в жизни она боялась неизвестности. Первое время после открытия кондитерской Йоджи постоянно звонил, и, срывающимся на визг голосом, проклинал ее, рыдал навзрыд в трубку, но, тем не менее, просил помощи. Она приезжала редко, иногда посылала Нану, но чаще всего кого-то из городских. За это Zero ее возненавидели. И вот прошло чуть более полугода, и звонки окончательно прекратились. Мальчишки сами научились всему, сами смогли выдержать все испытания. Недостачу в кассе, несходящиеся цифры отчетов, капризных клиентов, нехватку посуды и ее поиск по всей стране, поиск персонала, налоговые, проверки всевозможных инстанций и контрольные закупки, косые взгляды критиков, поломки оборудования, разбитые витрины, разъезды в десятки рекламных агентств… Они больше не звонили ей, когда им нужен был совет, не звонили поныть, как им хочется спать и гулять, не звонили, когда возникали проблемы. Но она продолжала незримо наблюдать за ними через глазки видеокамер. Каждый вечер она, устраиваясь в постели, — своей, Наны или Рицу — смотрела, как ее любимые мальчики танцуют, и каждый раз стыдливо вытирала с уголков глаз слезы, давала себе, — каждый вечер, — слово, что больше плакать не будет, но нет, не могла она выполнить сего обещания… К счастью, Нана обыкновенно в это время совершала обход, а Минами и вовсе возвращался в спальню за полночь. Частенько, работая, она включала ноутбук и слушала, как Йоджи и Нацуо переругиваются-перешучиваются-перешептываются-пере…целуются, но все равно не прекращала негласного надзора. Порой видела и Рицку, повзрослевшего, красивого той изысканной, изящной мужественностью, но все такого же угрюмого и чрезвычайно притягательного. Он так и не нашел своего Бойца, а потому стал не у дел Рицу, хотя тот и уверял, что «Рицка еще покажет себя», «Рицка — сильнейшая Жертва за последние двадцать-тридцать-сорок лет», «Рицка найдет и заберет Соби сам, без моей помощи»… Ничего из этого не сбылось, зато директор, теперь уже вполне искупивший грехи, потерял два глаза и одну ушную раковину. То утро субботы, когда она, уставшая, после работы и долгой дороги из кондитерской в Семь Голосов, спустилась в лабораторию, запомнится ей навсегда. То пряное, сладкое, сонное утро — она убирала реагенты, протирала стол, слушала-смотрела записи с камер, все как обычно, — как услышала плач. Крик. Почти что вопль помощи. Йоджи и Нацуо никогда не смогут издать таких звуков, они ведь дети пробирок, им неведома боль. Но вот Рицка может. — Рицка… Ее будто окатило волной холодного воздуха, ледяного, неистового до сведенной челюсти и гусиной кожи на ногах и предплечьях. Окатило, заставило обхватить себя за плечи, зарыться в складки ситцевого платья, прикусить губы. Мальчишка нашел своего Бойца. — Сволочь ты, Рицу. Вечно ты оказываешься прав…