RUN BOY RUN

Этот день настал. Минами Рицу был из тех людей, что попусту не живут. Не делают, не говорят, не отдают приказы, не любят… И презирают они не просто из чувства несогласия, жажды справедливости, не из-за уверенности в собственной правоте. Жить в системе и между тем презирать ее — вот он, удел взрослого человека, что каждое утро поднимался с постели для того, чтобы шаг за шагом приблизиться к своей цели. Он давно уже махнул рукой на старшего Аояги с его прирученными шавками: ему так и не удалось найти слабые места Возлюбленного. Тому даже было плевать на исковерканные жизни: его брата, его матери, его самого… Из подстроенной смерти Аояги вышел победителем, найдя в этом огромный плюс. Минами просчитался, думал, что после собственных похорон Сэймей уж точно подчинится ему, встанет на его сторону, и они, работая бок о бок, смогут поставить Семь Лун на колени. Но мальчишка был хитрее. Теперь он склоняет к своим ногам Англию, там, в тысячах километрах от дома… Махнул Рицу рукой на одного Аояги, но не забыл про другого. Не забыл эти влажные от слез огромные глаза, которые смотрели на него с такой искренней надеждой… Ох, малыш, этот тиран и пальцем не пошевельнет для тебя, разбитого на частички существа! Ледяное сердце директора Академии не знало жалости и сочувствия, и оно не собиралось делать исключений, в том числе для такого хорошенького мальчика. Он даже не назвал страну, куда отправился Сэймей, и Акаме, и Соби… Соби-Соби, как же мог ты так поступить с искренним сердцем, чистой, любящей душой! Хорошо выучился. Весь в учителя пошел. Ускользают из кабинета Неслышимые, и на мгновение можно откинуться в кресле. Привычная темнота, приглушенные звуки там, далеко, на улице. Не видеть и почти не слышать: вот его жизнь. Точнее, не видеть и почти не слышать, но не меньше желать власти. И теперь он не просто желал ее, но имел все для этого. Бойца Рицке он бы не нашел: он понял это еще тогда, когда мальчик впервые попал в школу. С ним все было не так, как с пресловутым братом, не так, как со всеми. Он был уникален, и, Минами был уверен в этом — невероятно силен. И силу эту раскрыть сможет только Боец, которого тот найдет, не скоро, но найдет, обязательно. Сам. И вот этот день наступил. Дело стольких лет, наконец, тронулось с мертвой точки. Кровь бурлила в жилах, он ощущал себя посаженным на тысячу иголок. Казалось, он уже тысячелетие не испытывал такого возбуждения и нетерпения, ведь он стоял практически в шаге от желаемого. То, чем он грезил, наконец воплотится наяву… Он был уверен в этом. Осталось только сломать ушастого мальчишку. Но это совсем несложно. У него половина школы в таких сломленных ходила… Падет к его ногам Семь Лун, Система, Япония, весь мир… Возможно, в конце торжественного завоевания придется столкнуться со старшим Аояги, но тогда уже мальчишка противостоять ему не сможет. Жгуче хотелось мстить. И не в последнюю очередь Возлюбленному. На то чтобы обойти всю Венецию вдоль и поперек Соби хватило пары дней. Первую неделю, что он пробыл в жарком городе на воде, он смог обойти не только весь город, побывать на всех близлежащих островах, где делали кружева, знаменитое муранское стекло, где был похоронен Бродский, но даже заскочить в умиротворенные деревушки на окраине. Там ему позволили пару дней пожить в местном хозяйстве, подоить коров, покормить кур и свиней. Эта простая человеческая работа хорошо успокаивала. С Нисеем он решил не связываться: слишком уж большое влияние на него имел Сэймей. Однако связаться с одним человеком ему было необходимо: деньги хоть пока и были, но с такими темпами через месяца три-четыре ему придется искать работу, что для него было крайне рискованно. Светить поддельными документами лишний раз не хотелось. У него имелась страничка в интернете, о которой знал лишь один человек. Проверенный, надежный, верный друг, никак не связанный с Системой и ее порядками. Приказ Сэймея не общаться ни с кем из Японии более не действовал, потому Соби наконец мог связаться с Кио. — Как проходит выставка? — пишет он три коротких слова, перед этим предусмотрительно меняя IP. Все может быть. Ответа приходится ждать долго, несмотря на то, что в Японии еще вечер. За это время он успевает приступить к холсту, что дожидается его уже дня три, белым назойливым пятном возвышаясь на мольберте. Ему нравился город и ему нравилось его нынешнее жилище. Просторная комната — мансарда с высокими потолками, обилием света и окон. А пейзажи перед глазами расстилались такие, что Соби всегда приступал к работе с приподнятым настроением и воодушевлением. Вот только результат из раза в раз не устраивал… Он уже перевел столько красок, столько холстов, с таким остервенением натягивал их на подрамники, и каждый раз что-то было не то. Исправлять не мог, быстрее было заново: чувствовал, что момент уйдет, волна изменит свой цвет, солнце опустится ниже, лодка, лениво раскачивающаяся на волнах, просядет под тяжестью человека и устремится вниз по течению, та дама в голубом платье и туфлях-лодочках закроет крошечное зеркальце и упорхнет из вида… Он был взвинчен, взбудоражен, беспокоен. Он, тот, в ком давно умерли все чувства и страхи, тот, кто не боялся боли в любом из ее проявлений, тот, кто готов был голову на отсечение дать, лишь бы быть полезным Ему… Он сказал столько глупого, несуразного, он причинил боль Жертве, он оставил его, он нарушил столько приказов… И сколько бы ему не говорили — пыльные книги, ютящиеся в библиотеках Лун, Минами Рицу и Акаме Нисей — но не мог он после разрыва Связи уйти просто так, как будто ничего никогда не было. Как будто не было этих девяти лет… Как будто не было этой болезненной зависимости, боли, жажды подчинения и повиновения… Каждую ночь мучимый кошмарами, он просыпался утром лишь затем, чтобы вдохнуть пропитанный солнцем, теплом и солью, масляными красками, растворителем и деревом, воздух, и дать себе еще одну попытку найти смысл своей жизни. И в этот раз, — пожалуйста! — не тщетную… Акаме Нисею на все и всех было плевать. На редко появляющегося дома отца, что избивал его мать-алкоголичку. На мать-алкоголичку, что предоставила его самому себе еще в восемь. На скудное пропитание и отсутствие собственной крыши над головой. На тетку, что пыталась дать ему хоть какую-то иллюзию семьи, и то только потому, что сама не имела детей. На то, как он лишился девственности: с молодящейся, но хорошо потасканной шлюхой, имени которой он и не знал. На школьных товарищей, на осуждающие взгляды и шепотки за спиной, на драки стенка на стенку, на выбитые из суставов пальцы и переломы носа, на первую влюбленность и первый отказ, на первый поцелуй… Но когда в его жизни появился Сэймей ему впервые в жизни стало не наплевать. Настолько не наплевать, что, лишь увидев его, он сразу пошел за ним верной собакой. Настолько, что по ночам он стал читать книги, которые таскал из Лун Сэймей, начал прилежно учиться в школе, чистить зубы по утрам и вечерам и каждый вечер тренироваться в Системе. Сэймей сам обучал его всему. Правда, знания его были больше именно знаниями Жертвы, но остальное удавалось узнать из книг. Настолько, в конце концов, не наплевать, что он сам заживо сжег человека, когда было ясно, что Нисей из принципа этого не будет делать, а без этого Луны живым его Сэя не оставят. У Акаме было одно огромное преимущество перед Соби: достать словами или задеть его не представлялось возможным. Ментальные атаки не пробивались сквозь оплот бесстыжия, пофигизма и равнодушия к собственной судьбе, прошлому и будущему, а потому противникам оставалось лишь досадливо поджимать губы, когда очередная попытка вывести из равновесия темноволосого Бойца Beloved завершалась неудачей. А вот сейчас… Было ли ему наплевать? Если наплевать, то на кого? На Сэя — никогда. А себя? Нужен ли он был Сэймею? Может все-таки нужен? Может…? Их внешность, их привычки, их характеры и темпераменты, их воспитание и отношение к Системе, и, в частности, Жертве… все было прямо противоположным. Настолько, что Сэймею нужно было (да что уж таить — он был вынужден, иных вариантов не было: посметь паре Beloved проиграть? ни за что!) подстраиваться под Акаме, менять свое привычное поведение в Системе и непосредственно участвовать в Бою. Приходилось отдавать приказы, подбирать стратегию, искать слабые места, принимать, в конце-концов, ограничители, от которых он так отвык… У Нисея, в отличие от Соби, не было столько опыта в Боях, не было такого огромного запаса всевозможнейших заклинаний, а защита его откровенно хромала. Плюс ко всему его постоянно приходилось подпитывать Силой (расходовал которую он просто бездумно), касаться, чего Сэй просто терпеть не мог. Главными достоинствами Акаме была как сама Сила, так и та страсть, то рвение, с каким он рвался в битву. Если Агацума, особенно в последние месяцы, был безучастной машиной, которая сама атакует, защищает, принимает на себя удар, а Сэймею приходилось лишь слегка направлять его разящие атаки, то Нисей… он был похож на огонь. Неудержимый, сильный, завораживающий мощью — вымотаешься, пока его удержишь и направишь в нужное русло. С ним было интересно и непредсказуемо, с ним было… Опасно. Ему было глубоко плевать, что за противники перед ними, он просто знал, что победит их. Соби был ожидаемо победителем, несмотря на все те финты, что он проделывал в Системе. Он безоговорочно побеждал, тогда как Нисей помимо всего прочего дарил адреналин и азарт, ходил по острию лезвия, свешивался с края пропасти… Сэй как сейчас помнил, что чувствовал, когда входил в их Системы. Они тоже были разными: у Соби огромная, холодная и легкая, иссиня-черная, с крошечными вкраплениями переливающихся звезд, у Нисея же она была намного меньше, плотная и пряная на вкус, темно-синяя, как будто концентрированная. Соби, зачастую, путем изящных и заковыристых заклинаний возвращал атаки в противников, не забывая усилить их на обратном пути, тогда как Нисей в защите с трудом мог предложить альтернативу опостылевшим «Отклонение», или «Отвод». Но ни один ни другой не давал паре Beloved проиграть. Никогда. Содрать с себя шкуру, гореть заживо, ломать кости, вырывать конечности, обнажать… черепа. Да все что угодно. Но не проиграть. Не проиграли они и тогда, в ту роковую ночь. Проиграл лишь Нисей. Впрочем, Сэймей был уверен, что проигрыш Акаме был лишь делом времени. Хотя то, что это было поражение от Moonless, от девчонки, которую он с таким цинизмом изнасиловал, добило сломленного Бойца окончательно. Акаме Нисей уже три недели провалялся в больнице, и вот через неделю его обещали выписать. После перелома позвоночника он остался частично обездвижен, и потому ему предстоял долгий путь физиотерапии, упражнений, уколов, боли, езды на коляске, бесед с психологом в конце концов. Нисей был раздавлен. Врачи не смотрели на него с жалостью, наоборот, подбадривали, и Акаме оставалось презрительно кривиться от такого наглого лицемерия. Он слаб, он не может встать, он не чувствует половину своего тела, он вынужден справлять нужду прямо под себя — унизительно, мерзко, стыдно. Злые слезы собираются в глотке, но не вырываются из глаз, когда, в очередной раз, в посетителях значится не Сэймей, а Соби. Тот смотрит побитой собакой и молчит. От его вида только гаже становится, хочется ударить. Всю необходимую информацию Агацума узнает у врачей: с Акаме не говорит, да и не скажет ему никто и ничего. Сэймей не спрашивает о состоянии природного из гордости, но Соби все равно рассказывает сам, без просьб: знает, что Жертве это нужно знать. Он только выходит из ворот больницы, как его окликают. — Боец Возлюбленного! Соби медленно разворачивается, пряча пачку сигарет обратно в карман пальто. Не зная куда деть руки, подносит ладони со сплетенными меж собой пальцами ко рту, согревая их дыханием. Неожиданно? Интересно? Нет и нет. Разве что устало. — Мы почти год ждали этого дня. Дня, когда лицом к лицу встретимся с тобой, Агацума Соби, дабы бросить тебе вызов! Соби склоняет голову на бок, ожидая дальнейшей речи. Перед ним стоят два парня, подростки, явно только-только из Лун выпустились. Сколько таких они с Сэймеем уже победили? Не счесть. Опять все повторяется… День сурка, не иначе. — Мне? У вас есть счеты со мной? Вперед выходит мальчишка повыше, видимо Боец, выкрикивает с нетерпением и злобой. — С тобой, ненужный даже своей Жертве кусок дерьма! Это ведь ты убил наших друзей…! — Это которых из? — без интереса уточняет Агацума, вытягивая, наконец, сигарету из пачки. Боец дергано оборачивается назад, смотрит на Жертву вопрошающе. — Если вы так хотите сражаться со мной, то не могу вам отказать, — равнодушно, — назовитесь. Колесико зажигалки, прокручиваясь, глухо скрипит, спустя несколько секунд, наконец, выдает слабый огонек. Соби наклоняет голову, прикуривая. Долгожданный никотин наполняет легкие, прилаживая ощетинившиеся в стороны колючки-нервы, однако вид у него расслабленный и спокойный, как будто не его только что вызвала боевая двойка с явным намерением унизить и уничтожить. — Мы — Patient, и мы терпеливо тренировались еще целый год, чтобы стереть тебя в порошок. Такие отбросы как ты не должны больше сражаться в Системе! Ты нарушаешь ее законы! Ты — убийца! Соби кивает в сторону, отзывая противников подальше от многолюдья улиц. Они быстрым шагом направляются в парк: Соби впереди, юноши чуть позади. Сигарета тлеет в губах, а телефон в кармане внезапно начинает вибрировать. — Ответь, — доносится в спину раздраженное. Сэймей. Соби должен был перенести его из дома Чияко-сама в город по каким-то делам и уже задерживался. Сэймей терпением не отличался, а потому сразу настойчиво звонил, желая объяснений. — Да. — Где тебя носит? Странно, но в голосе ни раздражения, ни ярости, напротив, он переливается гранями, он живой и слегка грустный. За Нисея, наверное, переживает… — Меня вызвали на поединок. — Так чего же ты ждешь? Перенеси к себе! Соби останавливается, кидает взгляд из-за плеча, прислушиваясь к застывшей в ожидании паре. Зажженная сигарета падает в листву и остается там тлеть слабым дымком. — Они… хотят сражаться лишь со мной. — Ха. Ты — моя вещь, а потому сначала они должны спрашивать разрешения у меня. Живо, Агацума. — Минуту — роняет Соби юношам, тут же исчезая. Терпеливые недоуменно переглядываются, берут друг друга за руки. Имя, закрытое шарфами и пуховиками, вспыхивает на ключицах, распространяя тепло по всему телу. — Мы победим. Без Жертвы он обнажен и беззащитен, а мы отлично знаем его слабые места, — заверяет в пустоту Боец, внимательно наблюдая за тем местом, где только что стоял Beloved. Жертва сжимает пальцы чуть сильнее, за что следует осторожный поцелуй за ухом. Еще недавно его целовали за кошачьими… Beloved возвращаются оба. Сэймей оценивающе смотрит перед собой, хмыкает куда-то в огромный шарф, обмотанный вокруг шеи. — В следующий раз спрашивайте у хозяина, хорошо? Ведь когда собака срывается с цепи хозяину становится очень грустно… — Мы — Patient! Нашему терпению нет конца! Боец Beloved, мы вызываем тебя! — Я — Beloved. Вызов принят. Раскрыть Систему. Авторежим! Сэймей отходит подальше к дереву, скрещивая руки на груди. Он любил наблюдать за Соби, когда тот сражался в авторежиме. В этом было что-то первобытное, страшное, яростное, страстное…Только в авторежиме он мог увидеть эмоции Соби. Не разжимая руки, которой держал руку Жертвы, Боец выходит на шаг вперед, выбрасывая руку. — Твоя Жертва настолько ненавидит тебя, что отдает тебя, словно вещь, а потом забирает назад. Ему настолько все равно на тебя, что он не только разрешает тебе сражаться в авторежиме, но еще и наблюдает за этим. Имеешь ли ты право носить имя Beloved? Ты — Loveless! Урон сто процентов!!! Силовая волна ударяет порывом холодного ветра, Соби, скрещивая руки перед собой, пытается закрыться, но атака проходит слишком быстро — по правде говоря он и не думал, что это будет длинное, но заклинание. Боль врезается в живот, ребра трещат, кажется, одно не выдерживает, ветром разбрасывает волосы, и вот на руке блондина смыкается ограничитель. — Ха! — несдержанно восклицает Жертва, радостно улыбаясь. — А если бы он был с тобой, ты бы также облажался? — хохочет Боец, и, вскинув руку вверх, замирает. — Моя Жертва не бросила меня. Мы несем одно имя. Я разделю его боль, его бремя. И он знает, что я одержу победу даже против двоих. Одержу победу для него. Это называется доверие! Сноп света окружает пару напротив, ослепляя белым до ожогов на коже. — Отклонение! — следует от Терпеливых, но атака Соби сильна настолько, что не рассеивается до конца, а оставляет ответный ограничитель на ноге Жертвы. Юноша морщится от боли, и, встречаясь взглядом с обеспокоенным Бойцом, кивает. Тот решает не терять время попусту. — Я — ветер. Я светел. Я верил в любовь, Что дарила мне ты… На Агацуму несется настоящий смерч, небольшой, но сильный и плотный, непредсказуемой траекторией надвигается, заставляя купол Системы опасно дрожать. Сэймей, будучи не в Системе и не видя разгорающейся битвы, все же слышит, что за заклинание читают Patient. Это заклинание принадлежало Соби… Его сильнейшее. Кажется, он слышал его вечность назад. — Да как они посмели?! — невольно вырывается у него. Легкая паника нервным тремором отзывается в теле. Хочется немедленно войти в Систему, увидеть, помешать… Но Соби, стоя спиной к своей Жертве, что смазанным образом остается где-то на островке реальности, там, за черной стеной, лишь грустно улыбается, глядя Бойцу напротив в глаза. — Теперь же, родная, Умри, не страдая. Мне сердце разбила, Сжигай же мосты! Смерч, почти достигнув пункта назначения, падет оземь, будто сломав по дороге ноги, и поднимает тучу пыли. Сигаретный дым, что доселе лениво рассеивался под куполом Системы, тянется к рукам Соби, и, коснувшись пальцев, ярко вспыхивает перьями феникса. Тот взлетает под самый потолок, принимая облик мифологической птицы, и, пролетев вперед, резко, с криком, пикирует на головы юношей, расправляя в полете крылья жаркой лавы. Огненный дождь тягучими, словно жвачка, кусками падает на крошечный купол щита, облепляет его, с шипением прожигая рваные дыры. — Но ведь… Это заклинание было другим! — в отчаянии выкрикивает Жертва. Сэймей усмехается: использовать чужое заклинание непосредственно против его создателя вернулось им со сторицей. Агацума опять всех удивил. Лава скапливается под ногами, лижет длинными языками пламени прозрачный пузырь, который, кажется, вот-вот лопнет. Терпеливые задыхаются внутри от жара и недостатка кислорода, не зная, что предпринять: держать ли оборону, рассеять заклинание, или попытать шанс и атаковать, перетерпев боль от огня и жара. Но Жертва не выдерживает первым, и на руках вспыхивают, серебрясь, ограничители. Крик боли прокатывается по Системе — защита падает, огонь набрасывается на своих жертв, приближается со смертельным поцелуем. Заклинание было действительно другим. Это было первое заклинание Соби, лишившее противника жизни. Та самая девчонка, что встала на пути Сэймея во вступление в Семь Лун, погибла от него. И несмотря на то, как Агацума больше никогда не использовал его, он придумал вторую версию, которая в этот раз была милосердна. Агацума, не успев восстановиться после боя, что был предыдущим днем, успел в первые пять минут схватки получить ограничитель на шею. Силой с ним делиться Аояги не привык, и всегда после битв отпускал Соби домой в переломанном — изувеченном — лишенным крови состоянии, тогда как сам мог спокойно провести еще один Бой, будь у него лишний не-инвалид-Боец. Приказ защищать Жертву от ограничителей, которые, по системным правилам, ей и предназначались, звучал и сейчас, и снимался он в редких случаях, тогда, когда о противниках было известно мало и необходимо было ему, Сэймею, прощупывать почву. Но в этот раз Агацума, прикидывая свои возможности, попросил Силу. За что получил ощутимый шлепок по Связи, да такой, что Система пошла искажениями. — Ты всерьез, Агацума? Тут дел на пять минут, а ты уже выдохся… — произнес Аояги, рассматривая ногти, — мне еще один инвалид не нужен, Боец. В это же мгновение Боец Blackish (ну и имя! Сэймей долго смеялся) послал очередное заклинание. — Сознание твое опутал яд И демон восседает в троне. Раскрой объятия, бастард! Прими в себя три тонны боли! Со всех сторон на Агацуму неслись черные шипованные плети, со свистом разрезающие воздух, вытягивались в клинообразные пики, устремляясь в сердце, голову, под ребра, изламывались и хаотично переплетались друг с другом. Они обогнули Аояги, выбрав себе в жертвы Бойца, и тот, прикрыв глаза, произнес: — Сознаньем чист. Открытое чело. Сегодня боль познать тебе лишь суждено! Подняв руку вверх, он поймал одну из пик, тогда как остальные остановились рядом, мелко дрожа возле напряженной руки Бойца. Кровь текла из вспоротой кожи ладони, сияние ограничителя резко контрастировало с глянцевой чернотой над белокурой головой и яркими струйками крови, что сползали под рукав рубашки. На губах Агацумы теплилась усталая, но спокойная улыбка. — Тьмы сыновья! Вам света не познать. Ты обернись, Разверзнись И беги вспять! Возвращение! Земля обрушилась под ногами Чернеющих, а вслед им полетели все те плети — пики, что до этого удерживал Агацума. Жертва напротив нелепо взмахнула руками, крича во все горло своему Бойцу, и пытаясь ухватиться за него. Они так и не нашли рук друг друга, проваливаясь куда-то в коричневую темноту, медленно, неизбежно, будто в замедленной съемке. Ограничитель на шее Соби раскололся, опадая к ногам. — Мертвы? — спустя полминуты спросил Сэй, отшвыривая носком ботинка толстую цепь, что висела на псе мгновения назад. — Нет, хозяин. Приказа не было. Аояги громко раздражительно выдохнул, взмахивая рукой. — Убери. Соби свернул Систему, и они оказались в городских черничных сумерках. Их любимое место сражения, у скованной в бетонный рукав реки, было привычно тихо и безветренно. Тела Blackish валялись бездыханными бледными куклами в паре десятков метров. — Завтра к трем чтобы был готов. Обыкновенно, если предстояла битва, Сэймей оповещал Соби непосредственно перед ней. Значит, что-то случилось. — Позволь… — Боец растер шею, на которой, поверх уродливых шрамов, красовались свежие кровоподтеки — Уточнить… Сэймей обернулся, посмотрел с ухмылкой на уставшего, но такого красивого пса, и, не скрывая радости (вышло жутко, так, что хотелось поежиться), сообщил. — Мы уезжаем из страны. Навсегда.