I'm preying on you.

Они стоят на пороге совершенно новой квартирки, пока еще пустой, но оттого даже более светлой и где-то уютной. Чанёль, тяжело вздыхая, тащит в прихожую два увесистых чемодана, проталкивая их как можно дальше по паркету, чтобы не мешали. Квартира совсем небольшая: только две комнаты и кухня, светлые стены, темный пол и огромная лоджия, словно еще одна комната с видом на бесконечный муравейник из зданий и людей. Бескрайний мегаполис — Шанхай, что уместил в себе миллионы людей, тысячи домов. Здесь никто не найдет их. Бэкхён сиротливо стоит в прихожей, пока старший, откинув кроссовки, мельтешит по комнатам, оттаскивает чемоданы предположительно в спальню — дальнюю комнату, где еще даже нет кровати, им только предстоит купить все, сделать это место на самом деле домом. — Ты чего как не родной, проходи уже, — Чанёль улыбается, наблюдая, как вздрагивает младший, выныривая из собственных мыслей, как неторопливо развязывает шнурки и откидывает куртку на пол, ведь вешалки тоже еще нет. — Добро пожаловать домой, — он шепчет совсем тихо и сам принимается бродить вдоль пустых комнат, заходя на кухню, которая единственная здесь имеет какую-никакую мебель. Всего лишь пара шкафчиков, плита и раковина, нет даже стола или стульев, да кого оно волнует. Тонкие пальчики скользят по совсем новеньким дверцам, огибают маленькие резные ручки шкафа. Ему это нравится, и пусть здесь тесно, этот дом уютный и теплый, и они с Чанёлем сделают его еще теплее. — Придется неплохо раскошелиться, хотя, думаю, со временем мы сменим эту квартирку на более просторную, — Чанёль заходит следом за парнем, уже без куртки и с легкой улыбкой на губах. — Нет, здесь уютно, — Бэкхён отвечает так же тихо и подходит к широкому окну, из которого видно, должно быть, весь город, и почти не разглядеть людей внизу. Высоко. — Да? Тогда останемся здесь, — Чанёль снова улыбается, подходя к младшему, приобнимая его за талию и прижимая к себе. Прошло меньше недели с того момента, как они покинули поместье семьи Пак, и вот они уже в другой стране, в чужом городе, совсем одни. Бэкхён тогда быстро пришел в себя, оправился от ран и укусов всего за пару дней, в течение которых почти не вставал с постели, очень много спал и совсем не разговаривал. Чанёль покорно ждал, когда тот поправится: кормил его с ложечки, потому что руки были искусаны и очень болели, обрабатывал раны, помогал придерживать стакан, когда тот пил. Ждал и боялся, что потом он просто уйдет. Бэкхён часто скулил ночами, болезненно морщился, но не плакал. Больше ни разу. А Чанёль сходил с ума от бездействия. Чем он мог помочь? Должно быть, ничем. И он просто сжимал чужие тонкие пальчики в своей руке, сидя на полу у кровати, засыпая и просыпаясь с ним. Он совершил слишком много ошибок, и пусть Бэкхён сейчас жив, он жив только благодаря себе самому. А еще он совершенно не в порядке, и с замиранием сердца Чанёль ждал, когда тот просто уйдет из его жизни. — Я хочу уехать, — это было первой фразой, которую Чанёль услышал из уст младшего. Просто одним утром он проснулся все так же сидя на полу у собственной кровати, сжимая в руке чужие пальчики. Впервые Бэкхён проснулся раньше него, сидел в постели, смотря в окно на белоснежные комочки ваты — облака, плывущие мимо. Он выглядел таким здоровым, хоть и все еще безжизненным, словно все его нутро еще было в спячке. Он сказал это совсем тихо, еле слышно, чуть охрипшим, севшим голосом, и Чанёль вздрогнул, понимая, что вот оно: он хочет уйти. — Что? — вопрос задан таким же хриплым, только ото сна голосом и пронзительный, жалобный взгляд в такие холодные, почти неживые глаза младшего. — Увези меня отсюда, — Бэкхён сам крепче сжал чужую широкую ладонь, с некой просьбой смотря на Чанёля, и тот просто не мог сказать «нет». — Завтра. И они правда уехали, собрали все самое нужное, сняли все наличные с банковской карты Чанёля, пока счет не заморозили родители того, если, конечно, собирались это делать, сгребли небольшие сбережения и просто растворились в бесконечном потоке людей, как облака тают в холодном небе. Шанхай тоже был холодным, окутанным серой осенью, чужой и совершенно незнакомый, но теперь он должен стать им новым домом просто потому, что другого больше нет. Они не пытались говорить о случившемся, вспоминать хоть что-нибудь, разъяснять для себя. Чанёль боялся ворошить болезненные раны, оставленные на теле Бэкхёна. А сам младший просто не хотел. Новая страна, новый город, новый дом — здесь нет места старому. Все осталось позади: его метания, слезы, боль, семья, друзья, казнь. Он ведь и правда умер там. Сейчас здесь стоит совсем другой Бэкхён, который никогда не был человеком, Бэкхён, который совсем немного волк, живущий со своей парой, которая безумно его любит и которая готова сделать ради него все, и которую любит он. И у них все хорошо. — Нам стоит сходить за продуктами, — младший в очередной раз выныривает из своих раздумий, чуть поворачивая голову вбок, встречаясь с безумно теплым взглядом карих глаз, — и за кроватью, я не хочу спать на полу. Чанёль согласно кивает, но все еще не выпускает младшего из объятий. Ему просто не хватает чужого тепла, вот и все. Еще пару секундочек, и он отпустит. Бэкхён несколько секунд всматривается в такие непривычно добрые глаза, и сам тянется вперед, легко касаясь чужих губ своими. Хватка Чанёля становится все слабее, и вскоре он и вовсе отпускает младшего, поддаваясь своему удивлению. Тот лишь легко улыбается и идет в коридор. Пожалуй, Чанёль и впрямь стал слишком человечным с появлением в его жизни Бэкхёна. Подействовала ли так на него метка, все еще красующаяся на плече младшего, или сам он так влияет на некогда дикого, свирепого Волка, Чанёль не знает. Просто теперь первое, о чем он думает, смотря на своего мальчика — это вовсе не «валить и трахать», как было вначале, теперь это такое простое, но от того не менее глубокое и бескрайнее «любить». Он причинил своему Бэкки слишком много боли и теперь просто обязан подарить ему втрое больше любви и нежности. Они идут по улице, совершенно не обращая внимания на прохожих, что говорят на почти незнакомом языке. Скудных знаний ни Бэкхёна, ни Чанёля не хватит для свободного понимания здешней речи, но они научатся. Они привыкнут. Торговый центр оказывается совсем недалеко от дома, что по-своему хорошо: во-первых, не тяжело будет нести тяжелые сумки с продуктами; во-вторых, быстро доставят кровать, которую они с большим трудом, но все же купили. Полежав почти на каждой, в некоторых даже заглядывая под низ, они, перебивая друг друга, пытались на ломаном китайском объяснить, чего хотят, что получалось отвратительно, но так весело. Тогда Бэкхён впервые засмеялся, легко, задорно, постукивая маленькой ладошкой по плечу Чанёля, словно и не он недавно пережил весь тот ужас. Чанёль смеялся в ответ, боясь оторвать взгляд от такого счастливого Бэкхёна, который впервые дарит ему свою улыбку. Не знай он наверняка, решил бы, что у младшего просто амнезия и он все забыл, но тот помнил. «Новая жизнь» — в который раз опомнился Чанёль, прижимая к себе хохочущего младшего и нежно целуя его в губы. Они начнут все заново, вот так просто, забудут то, что прошло, и вместе построят то, что будет. Бэкхён совсем не противился, неловко отвечая на такой невинный поцелуй, пока консультант магазина все же не опомнился, и не прекратил этот беспредел. Увешанные пакетами, они шли домой, крепко держась за руки и мысленно посылая к черту всех, кто смотрел на них искоса. Им плевать. Бэкхён активно пытался объяснить, что хочет приготовить на ужин, и хоть его кулинарные способности не так хороши, как хотелось бы, это должно быть съедобным. Чанёль мог только удивляться тому, какой тот оказался болтушкой, и, улыбаясь, кивать в ответ. Ему все равно, что тот хочет делать, если Бэкхён будет для него готовить, он уже будет самым счастливым, и пусть это будет не так вкусно, как у любого другого, это будут труды его мальчика, выражение его заботы. Это главное. Но тот не иначе как лукавил, в конце концов кормя старшего божественным ужином, и хоть кухня понесла некоторые потери и была знатно перепачкана всем, чем только можно было, они были счастливы. А после Чанёль гордо восседал на полу спальни, пытаясь собрать воедино все элементы их будущей кровати, пока Бэкхён, пожалуй, как единственный умный здесь, читал инструкцию о том, что, куда и с чем свинчивать. В конце сбором их постели руководил парнишка, пока старший обиженно дулся и пыхтел с отвертками и дрелью, которую еще повезло купить днем, опять же по инициативе младшего. Сейчас они больше походили на давно замужнюю пару, нежели Волка-одиночку в прошлом и взбалмошного студента-бабника. Подумать только, как быстро меняется жизнь, стоит в ней появиться чему-то новому. Они лежат в темной комнате, куда не заглядывают даже огни города, что отсюда — словно на дне глубокого озера. Кровать достаточно большая, но все еще кажется слишком тесной для тех, кто пытается вжаться в разные ее края. Им неловко спать рядом, чувствуя всего в паре десятков сантиметров чужое тепло, чужое взволнованное дыхание. Если так продолжится дальше, они и вовсе не смогут уснуть — кто-то, наверняка Чанёль, попытается уйти спать куда-нибудь еще, и не важно, что в доме больше нет подходящего места. Просто он боится наделать глупостей, боится сделать что-то не так, он даже вдохнуть лишний раз боится. Бэкхён прекрасно это понимает, хотя, скорее даже чувствует — то тонкое плетение чужих эмоций в его собственных. Оно стало ему как родное, неотъемлемое. Сейчас он уже и не вспомнит, каково это — не чувствовать Чанёля собственным нутром. Старший неуверенно вздрагивает, хочет что-то сказать, встать с нагретой кровати и уйти куда-нибудь, можно даже в соседнюю комнату, потому что спать он здесь явно не сможет, но замирает, так и не двинувшись с места. Бэкхён цепляется за его руку, сплетая их пальцы вместе, но все равно продолжая так же неуверенно молчать, смотря в стену перед собой. — Бэкки… — Чанёль пытается привлечь его внимание, объяснить все и уйти, но юноша не реагирует, все так же держа его за руку и словно оживая только через пару долгих минут. — Тогда… — он говорит очень тихо и неуверенно, впервые решаясь затронуть что-то из событий прошлого, оттого пальцы его чуть подрагивают, а ладошка потеет. — Он… он сказал, что я все еще не признал тебя… как я должен был это сделать? Не сказать чтобы его это на самом деле волновало — просто совершенно спонтанно пришло сейчас в голову и заставило задуматься. Он ведь все еще не знает ничего об этом и, должно быть, так и не признал Чанёля как свою пару, хоть и принял его… еще тогда. — Это… — старший тяжело выдыхает, отпуская чужую ладошку, начиная аккуратно перебирать изящные, чуть холодные пальчики, — обычно это происходит само собой… мы ставим паре метку, делим с ней словно одну душу на двоих, я чувствую тебя, ты — меня, абсолютно все, даже малейшее беспокойство или счастье. А потом, рано или поздно, следует близость, и только если она обоюдна, считают, что пару признали, мы начинаем делить… можно сказать один запах на двоих, я бы немного пах тобой, ты — мной. Это излишки волчьей натуры. И просто тогда Он не почувствовал на тебе моего запаха и сказал это. — Но мы ведь… мы, — Бэкхён хочет сказать, но запинается, а его щечки алеют, чего не видно в темноте, но оба это знают. — Да, и какое-то время в твоем запахе чувствовалась частичка моего, совсем слабая, почти неуловимая, но она быстро исчезала, — Чанёль улыбается, вспоминая те редкие моменты, когда его мальчик принадлежал ему так сильно. — Нам не хватало обоюдного согласия, чтобы так осталось навсегда, — он снова улыбается, поворачивая голову в сторону младшего, пытаясь рассмотреть в темноте его алые щечки. — Но ты не обязан, это… — Я хочу признать тебя… — Бэкхён перебивает его, не дослушав, тоже поворачиваясь к нему лицом, но решая, что этого мало, приподнимается на локтях, переползая ближе к старшему и почти наваливаясь на него, смотря точно в глаза. — Бэкки, ты не… — Чанёль хочет отговорить его, все-таки еще слишком рано говорить о таком и тем более заниматься чем-то подобным. Так считает он, но у Бэкхёна другое мнение. Он подается вперед, касаясь чужих мягких губ своими, немного влажными. Чанёль откровенно теряется, не зная что ему делать, не зная как оттолкнуть, чтобы не обидеть, потому что такой провокации он долго не выдержит. Он очень скучал по телу своего человека. Бэкхёну все кажется немного по-другому, хотя это и не странно, — они ведь еще не были вместе, именно «вместе». То, что было раньше… тогда его никто не спрашивал, его просто брали без лишних слов, а сейчас он решил сам. Он захотел сам. И не важно на самом ли деле именно он, или всему виной метка, что так давно согревала его тело, но он решился. Это ведь главное. Прикусывая нижнюю губу старшего, чуть оттягивая ее, скользя вдоль ровных зубок кончиком язычка, он совсем не получает ответа, хотя точно чувствует, как бьется сердце того, как тяжело он стал дышать. — Если ты продолжишь так же, я могу решить, что больше не привлекаю тебя, и тогда точно заставлю спать на полу, — Бэкхён отрывается от своего занятия всего на пару секунд, чтобы произнести эту фразу, выразить ею все свое недовольство и в следующий миг найти себя прижатым спиной к постели. — Я не смогу остановиться, если ты скажешь «нет», ты это понимаешь? — голос старшего звучит низко, глубоко, пока холодный кончик носа скользит вдоль жилки на разгоряченной шее. — Я не скажу «нет», — Бэкхён глубоко вдыхает, прикрывая глаза, когда теплые губы касаются его метки. Та отдает жаром, растекающимся по телу, скапливающимся внизу живота, и Бэкхёну становится безумно горячо, оттого он сам тянет футболку вверх, пытаясь ее снять, но Чанёль не позволяет. Он припадает к его губам глубоким поцелуем, пожалуй, первым добровольным и совершенно обоюдным, и это невероятно. Раньше Чанёль часто думал над тем, каким бы его мальчик был в постели, окажись там по своей воле, сейчас он имел возможность это узнать. Он впивается немного грубыми поцелуями в тонкую шейку, раз за разом оставляя бордовые отметины, но в этот раз Бэкхён отзывается сладкими, пусть и еще тихими стонами. Впервые он позволяет себе таять от чужих прикосновений, впервые они заставляют его плавиться. Настойчивые, немного грубые, но все равно дарящие любовь с толикой нежности. Широкие ладони задирают футболку, скользя по теплой коже кончиками пальцев, отчего по всему телу пробегают мурашки, а с губ слетают томные вздохи. Все это кружит голову, кажется таким необычайно прекрасным, волшебным. Бэкхён все же стаскивает с себя футболку, откидывая куда-то на пол и тут же цепляясь дрожащими пальцами за кофту старшего, заставляя скинуть и ее. Он впервые позволяет себе любоваться чужим телом, скользить подушечками пальцев вдоль четко прорисованных кубиков пресса. Чанёль слишком сильно отличается от него, Бэкхёна. Тот совсем худой, даже тощий, и его фигура выглядит скорее женственной, нет ни намека на подкачанную грудь, выраженный пресс. Он как кисейная барышня раскинулся под нависшим над ним мужчиной. Пожалуй, именно сейчас он понял, что Чанёль на самом деле уже мужчина и совсем не мальчик и даже не парень. Горячие губы скользят к шее, охватывая кадык, спускаясь все ниже, тонут в яремной впадинке и дальше по груди, к хрупким ребрам. Кажется, что одно неверное движение — и его мальчик рассеется, растает сладкой дымкой меж пальцев. Его тихие стоны звучат в ушах, отдавая маленькими колокольчиками музыки ветра. Он кажется таким прекрасным. Он и есть самый прекрасный. Его кожа сладкая, невероятно бархатная на ощупь, к ней хочется прикасаться снова и снова. Набухшие соски твердыми бусинками перекатываются под давлением кончика языка, заставляя младшего судорожно вдыхать, подаваться навстречу ласке. Ему, должно быть, никогда не приходилось ощущать такого, а сейчас Чанёль желает попробовать его всего, везде. Узловатые пальцы путаются в завязке домашних штанов и через пару секунд уже скользят по тонким ногам, отбрасывая вещь в сторону, а вслед за ней и темные боксеры. Бэкхён скорее интуитивно подгибает ноги в коленях, цепляясь пальчиками за плотную ткань простыни и, краснея еще больше, чуть разводит их в стороны. Он такой податливый, трепетный, нежный, к нему страшно прикасаться, словно это наложник короля или какой-нибудь молодой принц, а Чанёль — всего лишь солдат или придворный и ему выпал всего один шанс в жизни. Широкие ладони ложатся на острые коленочки, заставляя расставить ноги еще чуть шире, и горячие губы опаляют впалый животик. Бэкхён дрожит — для него такое впервые, и никто раньше не касался его с таким трепетом и даже восхищением. Влажный язык скользит по бледной коже, огибая ровный контур пупка, ныряя вглубь, заставляя младшего вздрогнуть. Юноша улыбается — ему совсем немного щекотно, но куда больше приятно, и он вновь подается вперед. Внизу живота болезненно тянет, а возбуждение пульсирует, и ему хочется как можно скорее избавиться от этого томящего чувства, но Чанёль не собирается ему потакать, только не в этом. Его руки соскальзывают по бедрам выше, оглаживая округлые ягодицы, останавливаясь на пояснице и чуть приподнимая ее. Чанёль нежно целует выпирающие подвздошные косточки, и в следующее мгновение касается губами основания аккуратного, ровного члена. Бэкхён ойкает от неожиданности, но тут же срывается на сдавленный стон сквозь сжатые зубы, когда юркий язычок скользит вдоль ствола, поднимаясь выше, проскальзывая в устье уретры, слизывая чуть солоноватую капельку естественной смазки. Его малыш кажется ему невероятно вкусным — настолько, что безумно хочется его съесть, и, не сдержавшись, старший впивается зубами в нежную кожу бедра, тут же зализывая маленькую ранку. Бэкхён громко стонет от такой легкой сладкой боли, а ведь никогда бы не подумал, что ему будет нравиться подобное, но нравится. Чанёль снова рычит, оцарапывая кожу поясницы острыми когтями, но все еще держа себя в руках. Он поглядывает на разомлевшего Бэкхёна насыщенными желтыми глазами, видит, как щечки того пылают румянцем, как сладко приоткрыт ротик и как он дрожит, роняя томные вздохи и тихие стоны. Он прекрасен. Может быть, во всем вина той жалкой капельки крови, что проступила на месте укуса, а может быть, он уже пьян своим мальчиком, но сдерживать себя все труднее. Он снова припадает губами к налитой кровью головке, легко оттягивая нежную кожицу губами. Он совсем не хочет ранить своего мальчика клыками, так неудачно появившимися именно сейчас, оттого нежными поцелуями спускается все ниже, поглаживая кончиком язычка поджатые яички. Еще чуть-чуть приподняв за поясницу, скользит ниже по промежности, легко касаясь сжатого колечка мышц. Бэкхён неловко дергается, тянет к нему дрожащие руки, что-то сбивчиво шепчет, просит остановиться и не делать таких постыдных вещей, но разве Чанёля это остановит. Он припадает горячим язычком к сжимающемуся колечку мышц, оглаживая вокруг, проскальзывая внутрь. Младший стонет, прогибаясь в спине, ему хочется выть от того, как все это странно, непривычно, но так приятно. Что-то столь влажное и горячее, ласкающее его там — это очень неловко и заставляет его краснеть еще сильнее. Неприличные хлюпающие звуки раздаются в тишине комнаты, и Бэкхён стонет, подаваясь вперед, прогибаясь в спине. Его ноги быстро оказываются заброшены старшему за спину, а коленные впадинки удобно ложатся на плечи. Чанёль почти садится, заставляя младшего опираться о кровать только лопатками и затылком: так ему удобнее входить еще глубже, а Бэкхёну — стонать еще громче. Он отвлекается только когда в комнате раздается треск ткани, вопросительно смотря на парня и встречаясь с такими же пожелтевшими глазами, как и его. Тот просто разодрал ткань простыни, вцепившись внезапно отросшими коготками, и теперь по обе стороны от него зияли огромные кривые дыры. Чанёль невольно фырчит, что больше походит на рык, но, опустив наконец ноги младшего, нависает над ним, тут же чувствуя остроту его ноготков своими лопатками. — Я не смогу тебя растянуть, — он шепчет в самые губы, игриво ухмыляясь, отдергивая одну руку своего мальчика к себе, переплетая с ним пальцы, — и ты тоже не сможешь. Они крепче сжимают ладони друг друга, оставляя кровавые точечки на тыльной стороне запястий — следы их когтей. Бэкхёну требуется много времени, чтобы осознать, почему Чанёль медлит, он полностью поглощен столь близким изучением чужих пухлых губ и сейчас его интересует только одно: «Почему он не целует». Чанёль понимает, что никакого ответа от младшего не добьется и тот, кажется, потерян для реального мира, но тихий шепот привлекает его внимание. — Плевать, тогда пережил и сейчас переживу, — он тянется к губам старшего, пытаясь коснуться их, но тот отодвигается, становясь на колени, смотря на распростертого Бэкхёна со странными искорками в глазах. — Помоги мне немного, — он говорит тихо, глубоко, еле слышно порыкивая, а у младшего ноги разъезжаются от такого его голоса, и он послушно садится у чужих ног. — Оближи его. Чанёль наконец спускает штаны, что по-хорошему уже осточертели ему, и наблюдает как тонкая ручка тянется к его изнывающему члену, очень аккуратно охватывая плотным кольцом у основания, чтобы не задеть ноготками. Бэкхён делает такое впервые, он никогда не думал, что ему доведется, но сейчас с каким-то наслаждением касается твердой горячей головки кончиком язычка. Юноша плохо соображает, но его тело горит желанием получить внимание старшего, только его, потому что это тело больше никого не примет. Он с каким-то непонятным даже самому себе наслаждением вылизывает крупную головку, смешивая естественную смазку со слюной, и порывается взять ее в рот, но широкая ладонь, чуть потянувшая за волосы на затылке, останавливает его. — Нет, малыш, только оближи, — Чанёль вовремя замечает чужой порыв, рискуя стать жертвой острых клыков, и с упоением наблюдает, как младший принимается скользить язычком вдоль всего ствола, щедро смачивая его слюной. Он сладко причмокивает, каждый раз проходя от основания к головке, ласкает напряженные яички и снова поднимается выше. Чанёль тихо урчит на каждое его движение, нередко срываясь на сдавленные стоны, пока не понимает — хватит. Он легко гладит своего мальчика по волосам, заставляя оторваться от своего занятия. Лопатки младшего снова касаются остывшей ткани простыни, а сверху его уже согревает нависшее над ним тело. Мышцы сводит от предвкушения наконец стать одним целым, ощутить друг друга всем своим естеством, и Чанёль не считает нужным тянуть, играть на собственном терпении. Влажная головка скользит между сочных ягодиц, касаясь раскрасневшегося прохода, чуть надавливая на раскрывающиеся под напором мышцы. Бэкхён жалобно скулит, подаваясь бедрами вперед, но все равно не получая желаемого, только сильнее дразня самого себя. Он цепляется за плечи старшего, обнимает его, скользя влажными ладонями по спине, чуть задевая кожу острыми коготками. Ему давно не было так хорошо, очень давно, и он пытается ухватиться за эти сладостные ощущения, когда тело тает в чужих руках, в голове нет ни одной здравой мысли, и только тепло, исходящее от метки, напоминает, что он не сошел с ума окончательно, что это все еще реальность. Чанёль медленно входит в него, пытаясь причинить как можно меньше боли, чтобы все не закончилось так же, как и в прошлые разы, но так уже не будет. Мышцы податливо растягиваются под напором крупного члена, но Бэкхён не может ждать так долго, он толкается навстречу, сокращая расстояние между их бедрами до нуля, теряясь в сладком стоне. Его спину выгибает дугой, пока когти продирают кожу на спине старшего. Бэкхёну совсем не больно, наоборот, ему безумно хорошо, он хочет большего, ведь наконец он может позволить себе это — хотеть. Его желания видны в горящих лунных зрачках, застланных пеленой возбуждения, просачиваются сквозь кожу, их, кажется, можно ощутить, стоит только прикоснуться. Чанёль теряется в этом неизвестном ранее коктейле чужих эмоций, сдавленно рычит от наслаждения, от боли в спине, от дрожи его мальчика под ним, утыкаясь в хрупкое плечо младшего. Он растягивает удовольствие подтаявшей карамелью, входит слишком медленно в такое желанное тело, но слишком глубоко, так настойчиво, выходя почти полностью, размеренно вбивая податливого младшего в постель. Бэкхёну этого мало, он задыхается в стонах, нашептывая как мантру одно только: «Быстрее», судорожно сжимаясь от каждого глубокого толчка. Его когти уже исполосовали всю спину старшего, но тот совсем не против, ему это даже нравится, так его мальчик обозначает свою территорию — сродни той метке, что жжется на его собственной шее. Голова идет кругом, а потолок комнаты плывет причудливыми фигурами, растекается жидкими красками, и становится сложно сосредоточить взгляд хоть на чем-нибудь. Бэкхён впивается острыми зубками в чужое плечо, в точности так же, как делал это в их прошлый раз. Вот только тогда это была грязная подворотня, а сегодня — их общее ложе. Теплая кровь растекается на языке, отчего-то такая сладкая, безумно вкусная, и младший чуть втягивает ее, посасывая кожу ранки, в ответ на что получает более сильный толчок. — Маленький вампиреныш, — Чанёль рычит, отодвигаясь чуть назад, пока Бэкхён отвлекся от высасывания из него крови, захлебнувшись очередным томным стоном. Широкие ладони обхватывают стройные бедра младшего, придерживая его чуть на весу. Темп ускоряется, а комнату наполняют звуки влажных шлепков тела о тело. Утробное рычание звонко отбивается от еще голых стен, а Бэкхён вскрикивает в такт каждому толчку, прогибаясь навстречу. Он мечется по кровати, не зная, за что ухватиться, стонет, бормочет несвязную чушь, в которую Чанёль даже не думает вслушиваться, лишь остервенело толкаясь в растраханный проход. Крупная головка неизменно ударяет по простате, и младший ловит цветные круги перед глазами, что заслоняют весь обзор, и только яркие желтые глаза Чанёля не дают ему окончательно потерять связь с реальностью. Но сотрясающий тело оргазм заставляет прийти в себя из того сладкого состояния эйфории, широко открывая помутневшие глаза, раздирая в клочья остатки простыни. Он никогда не был особенно чувствительным, но толчками вытекающая сперма, заливающая бледную кожу живота, неприятно затекая в пупок, и ведь совершенно без помощи рук, доказывает, что теперь стал. Просто ему еще никогда не было так хорошо. Чанёль чувствует, как младший дрожит, как сильно сжимается, и сам ловит странные звезды перед глазами. Несколько рваных толчков в сокращающийся проход, и он кончает со сдавленным рыком, изливаясь глубоко в своего мальчика, как можно плотнее прижимаясь бедрами к его ягодицам. Тот вздрагивает от неожиданности и роняет очередной томный стон, чувствуя, как в нем растекается чужая сперма, густая, горячая, щекочущая раздраженные стеночки. Если секс с Бэкхёном всегда будет такой, Чанёль рискует затрахать его до смерти. Старший почти ложится сверху, пытаясь отдышаться и в то же время стараясь не придавить окончательно разомлевшее тельце под собой. Бэкхён тянется к нему дрожащими ручками, обвивает напряженную шею, утыкаясь носиком куда-то в ключицу. Они тяжело дышат, а в ушах до сих пор шумит закипающая кровь, что мечется по венам раскаленной лавой. Это было жарко, даже слишком горячо. Когти наконец исчезли, как клыки и желтизна опьяненных глаз, возвращая малую крупицу сознания. Чанёль наконец выходит из расслабленного тела, заваливаясь сбоку на постель. Юноша вздрагивает и чуть морщится от неприятного саднящего чувства пустоты и чего-то даже более смущающего. — Больно? — старший пытается выглядеть заботливым, но его севший голос с легкой хрипотцой рушит все попытки. — Нет, — Бэкхён слабо качает головой, смущенно приподнимая уголки губ в улыбке, — я чувствую, как она вытекает. — Прости, — Чанёль улыбается так же неловко и, возможно, даже покраснел бы, если бы и без того не пылал жаром. — Ничего, мне даже нравится, — младший чуть отворачивается в сторону, чтобы не показывать своего смущения, и на ощупь тянется к руке старшего, сплетая чуть испачканные кровью пальцы с его влажными. — Бэкки, — голос Чанёля звучит еще тише, чем раньше, и кажется отчего-то ужасно серьезным, что заставляет того повернуться к нему лицом, — я люблю тебя. Он говорит так просто, совсем легко, но оттого не менее серьезно. Бэкхён ни на минуту не сомневается. Если бы тот любил хоть на каплю не так сильно, сейчас бы их здесь не было, и, может быть, даже не было в живых. Но вот они: лежат на одной постели, голые, вспотевшие, перепачканные кровью и спермой друг друга. — Я тоже… — Бэкхён шепчет еле слышно, но Чанёль цепляется острым слухом за каждое тихое слово, слетевшее с чужих искусанных губ. — Я, кажется, тоже… — он неловко отворачивается, когда его щечки заливает алый румянец, а сердце старшего и вовсе замирает в груди, — люблю тебя…