I'm preying on you.

Шаги эхом отдаются от бетонных стен пустого коридора. Он идет к заветной металлической двери в сопровождении трех охранников: высоких амбалов с недюжинной силой и уровнем интеллекта как у тумбочки, сразу видно — мать постаралась. Немного потрепанный, со взъерошенными волосами, сырой курткой и перепачканными в земле джинсами, которые не сменил еще со вчерашнего дня. За спиной болтается увесистый рюкзак, в котором на самом деле нет ничего опасного или такого, что могло бы спасти все положение разом, — только его последняя надежда. Они останавливаются перед дверью, пока один из охранников пытается выудить в массивной связке ключей нужный. Те неприятно позвякивают, ударяясь друг о друга, где-то в углу с потолка капает вода, пропахшая плесенью, звонко разбиваясь о бетонный пол. Все это ужасно нервирует и становится только хуже от нерасторопности охранника. У него и так слишком мало времени, и его, время, кажется, пытаются сократить еще сильнее. Нужный ключ наконец находится, не спеша проскальзывает в замочную скважину, а внутри Чанёля что-то взволнованно подрагивает, не иначе как сердечко его мальчика испуганно сжимается где-то за массивной дверью. Он порывается вперед, лишь бы скорее влететь в сырую камеру и прижать к себе наверняка замерзшее, изможденное, дрожащее от страха, но такое любимое тело, но его грубо хватают за плечо. — Молодой господин, оставьте свой рюкзак здесь, — один из охранников сильнее вжимается в его плечо пальцами, говоря спокойно, но с ощутимым нажимом. — Я зайду с ним, — Чанёль смахивает с плеча чужую руку, но дверь загораживает собой второй мужчина, имея крайне суровый и решительный вид. — Молодой господи… — начинает первый еще более угрожающе, но его прерывают, не давая договорить. — Если вы думаете, что втроем сможете уложить меня одного, вы очень ошибаетесь, — его голос звучит предельно спокойно, даже слишком, хотя весь его внешний вид так и кричит о надвигающейся буре. — И я не советую вам это проверять. Мужчины неуверенно переглядываются, но, встречаясь с пожелтевшими от ярости глазами, все же отступают, отходя чуть в сторону, открывая проход в камеру. Бэкхён сидит на кровати, сжавшись в крохотный комочек, утыкаясь лбом в подобранные к груди колени, кажется, что он спит, но стоит только старшему войти в комнату, как он подрывается с постели, с надеждой смотря на Чанёля. А тому убить себя хочется за то, что не может произнести сейчас такое желанное «мы уходим». Дверь за его спиной закрывается, и Бэкхён, понимая все без слов по обреченному взгляду Чанёля, вновь оседает на матрац. Чанёль опускает рюкзак на край кровати, а сам садится на пол всего в паре сантиметров от коленей младшего. Его так хочется обнять, прижать к себе, успокоить, но это вряд ли сработает. — Что со мной сделают? — он задаёт вопрос именно так, прекрасно понимая, что держат его здесь не для красоты, но думать о наихудшем не хочется, а незнание и вовсе убивает. — Они хотят тебя казнить, — Чанёль судорожно вдыхает, словно сдерживая то ли злобу, то ли собственные слёзы. В последнее время он стал таким человечным, будто впитал в себя всего Бэкхёна вместо малой его части. Он все прочнее забирается в его мысли, в сердце, в душу, просачивается сквозь кожу, поглощает его эмоции, вплетает в них собственные, что Чанёль уже не может разобрать, где заканчивается он сам и начинается его мальчик. Он поднимает неуверенный взгляд от пола, встречаясь с остекленевшими глазами Бэкхёна, и забывает, как дышать, — настолько пугающей выглядит эта картина. — Я умру… — он выдыхает совсем тихо, шепчет одними губами, даже не моргая, и Чанёль понимает, что это — начало истерики. — Я умру, я умру… Он повторяет, как заведённый, одну эту фразу, пока слезы наполняют глаза, стремительно стекая по щекам, теряясь на подбородке. Бэкхён знал, что он здесь не просто так, знал, что его ждет что-то пугающе, но он до последнего не хотел думать о том, что все может закончиться именно так. Он не знает, как подготовить себя к такому, да и возможно ли вообще это — смириться с тем, что скоро должен будешь умереть? Наверное, нет. — Почему я? — он давится собственный всхлипом и отчаянно воет, не в силах больше держать все это внутри. — Почему я? Почему я? Почему именно я?! Не сдержавшись, срывается на крик, порываясь схватить сидящего перед ним Чанёля за грудки, чтобы встряхнуть, вытрясти из него весь этот бред, что тот старательно пытается ему впихнуть, но осекается, соскальзывая с кровати. Старший тянет его за руки, усаживая себе на колени, и наконец сжимает в крепких объятиях, пока тонкое тело в его руках трепыхается. Маленькие кулачки еле ощутимо ударяют его в плечи, грудь, коротенькие коготки проезжаются по шее, оставляя после себя светло-розовые полосы. Чанёль даже не пытается его остановить, поймать его руки — Бэкхён должен успокоиться, выпустить всю злобу, что бушует внутри него, все отчаяние, все слезы, ведь в таком его состоянии у них не будет даже шанса. — Бэкки, послушай меня, — он шепчет тихо, успокаивающе, кладя широкую ладонь на светлый затылок, заставляя парня уткнуться влажным носиком в его плечо, — давай, вдохни поглубже и успокойся, ты ведь меня слышишь? — тот что-то бурчит сквозь тяжелое дыхание и продолжающиеся всхлипы, но кивает головой, елозя носом по ткани куртки. — Хороший мальчик, ты молодец, ты сильный, ты слышишь меня, мы должны попробовать тебя спасти, ты ведь хочешь этого, скажи мне, что ты хочешь уйти отсюда живым. — Хочу, — Бэкхён хрипло выдыхает, почти уняв собственный плач и истерику, но все еще не поднимая глаз, обмякая в таких теплых, почти родных объятиях. — Умница, ты должен мне довериться хотя бы немножко, ты сможешь положиться на меня, малыш? — Чанёль чуть отодвигает его, беря хрупкое заплаканное личико в ладони, заставляя поднять покрасневшие глаза. Он просит откровенную чушь, потому что прекрасно знает, что «нет». После того, что Чанёль заставил его пережить, тут не идет речи ни о каком доверии, но ему это необходимо. Только сейчас, совсем немного. Он согласен, чтобы потом Бэкхён ненавидел его, он даже согласен быть изодранным, избитым, он готов умереть от его руки, но только потом, когда его мальчик будет в безопасности. — Да, — юноша забавно шморгает носиком, и измученным взглядом смотрит старшему в глаза, — ты мне обещал, обещал, что спасешь. — Я сделаю все, малыш, только поверь мне, — он прижимается ко лбу младшего собственным, смотря в его глаза, заглядывая в саму душу, хотя и ни к чему это, он и так прекрасно знает, что там. Объятия становятся еще крепче, и он вновь заставляет Бэкхёна уткнуться в его плечо, пока сам зарывается носом в копну светлых волос, вдыхая безумно сладкий, но все такой же пропитанный страхом запах своего человека. Все как в день их «знакомства», и виною всему опять сам Чанёль. И только хрупкие, ослабевшие и такие холодные ручонки, что неуверенно обвивают его шею — совсем не как в тот день. Бэкхён сам тянется к своему Волку, прижимается ближе и все еще тихо всхлипывает, шумно выдыхая. Он успокаивается, согреваясь в чужих теплых объятиях, и, казалось бы, мог так и уснуть — до того ему стало спокойно. — И когда мне… когда меня? — говорит тихо, почти спокойно, хотя Чанёль все равно чувствует, как замирает чужое сердце в ожидании ответа. — Сегодня вечером, — он наконец поднимается с пола, подхватывая младшего на руки, и сажает на край кровати, словно невзначай оглаживая пальцами все еще влажную щечку, и подхватывает рюкзак, ставя рядом. — У нас мало времени. Малыш, ты же сделаешь для меня кое-что? — он снова присаживается подле его ног, кладя широкие ладони на острые колени младшему, с немой мольбой смотря ему в глаза. Бэкхён ему верит. Вот так просто. Если бы Чанёль на самом деле хотел бросить его здесь — сделал бы это давно, но он хочет помочь так же, как и сам Бэкхён хочет отсюда выбраться. Нет смысла противиться и отталкивать его. Опять. Чанёль слишком сильно въелся в его мысли, в его тело, пожалуй, даже в его сердце. — Что я должен сделать? — старший слабо улыбается в ответ на его слова и тянет рюкзак на себя, доставая оттуда аккуратный бумажный пакетик, в который бережно завернут судочек для еды. Бэкхён долго всматривается в тонко нарезанные ломтики мяса, красивые, очень аккуратные, вот только сырые. Он переводит вопросительный взгляд на Чанёля, что все так же сидит напротив в его ногах, сжимая пальцами края посуды. Он смотрит на удивленного младшего, цепляется за каждый дрогнувший мускул на его лице, и шумно сглатывает. — Ты должен это съесть, — Чанёль отвечает тихо и передает судочек в дрожащие руки Бэкхёна, — пожалуйста, тебе это нужно. — Что это? — младший сглатывает так же тяжело, поддевая тонкими пальчиками один кусочек, чуть одёргивая руку оттого, что мясо кажется все еще теплым и безумно влажным. — Еда. Просто съешь ее и все, — Чанёль скользит широкой ладонью по спутанным пшеничным волосам и с замиранием сердца наблюдает, как тот медленно подносит ко рту один из кусочков. Он не хочет, чтобы его мальчик вспомнил вкус этого странного блюда. Он ел его раньше, но, пожалуй, это был не лучший из его приёмов пищи. Бэкхён медленно жует, щуря глаза, проглатывает и тянется за следующим ломтиком чуть испачканными в крови пальцами. — Это почти не мерзко, — он тихо выдыхает, уже более увлеченно поглощая угощение, и Чанёль легко улыбается в ответ, с облегчением вздыхая. — Я знаю, — он вновь взъерошивает чужие волосы и улыбается чуть шире, — это потому, что ты тоже немного волк, так что придется иногда питаться таким. Бэкхён кивает и уже с неким аппетитом отправляет мясные кусочки в рот. Чанёль не хочет, чтобы Бэкхён вспомнил этот вкус, не хочет, чтобы он знал, чье он и откуда Чанёль его принес и будет приносить пару раз в месяц, если они отсюда выберутся. Хотя нет. Когда они отсюда выберутся. Он просто смотрит, как его мальчик довольно быстро уничтожает все принесенное ему угощение, и прячет опустевшую посуду обратно в рюкзак. Он тянется к Бэкхёну в попытке снова его обнять, прижать к себе, и даже слегка удивляется, когда тот подается навстречу, позволяя чужим рукам оплести его крепкими объятиями. — Как это будет? — младший спрашивает совсем тихо, уже добровольно утыкаясь носом в плечо сидящего рядом Волка. — Схватка, — Чанёль легко понимает суть вопроса, ведь что еще будет волновать его мальчика в такой момент, — это наша традиция — бой, как наказание, и в то же время как самая достойная смерть для перевертыша. — Я все еще человек, — словно сам себе шепчет Бэкхён, но вспоминая «тот» вечер, невольно вздрагивает. Ему, должно быть, стоит забрать свои слова обратно, да вот только есть ли смысл. — Я знаю, малыш, поэтому я сделаю все, чтобы до этого не дошло, — старший прижимается губами к чужой взъерошенной макушке и крепче сжимает объятия. Он хочет показать хоть как-нибудь, что сделает все, хочет убедить в этом Бэкхёна, но не знает как. А Бэкхён верит и так, без лишних слов. У него есть только одна надежда, и сейчас она сидит рядом. Глупо не верить всем сердцем в то, что последним связывает тебя с жизнью и пытается оградить от смерти. Охранники находят их все так же крепко прижатыми друг к другу, и даже их сердца сжимаются при виде напуганного мальчишки и такого разбитого юного господина. Меньше чем за сутки эта парочка, как и само обретение наследником пары, стало самой обсуждаемой темой в поместье. Кто-то сочувствует, кто-то жалеет, кому-то искренне плевать, другие же поддерживают решение избавиться от маленького звереныша. И только Чанёль хочет выть от безысходности и желания разодрать глотку абсолютно всем, забрать своего мальчика и исчезнуть навсегда. Он с трудом размыкает объятия и, не сдержавшись, короткого целует Бэкхёна в лоб, шепча о том, чтобы юноша не боялся, что все будет хорошо, и тот кивает, снова сдерживая подступающие слезы. С Чанёлем ему было спокойно, намного легче, чем в одиночестве в пустой и пугающей камере. — Бэкки, пообещай мне, пообещай, что не умрешь так просто, — он замирает у самой двери, вполоборота смотря на младшего, сжавшегося в кровати. — Пообещай, что дождешься меня, — он добавляет совсем тихо, еле слышно, но Бэкхён кивает ему в ответ, сильнее сжимая тонкие пальчики на плечах, обнимая себя. Чанёль выходит из камеры, слыша за спиной три оборота ключа, и покидает цокольный этаж все так же в сопровождении охраны. Теперь все только в руках случая.

***

На темном мраморном полу желтыми лужами растекается свет от небольших бра, развешенных по всему периметру комнаты. Здесь совершенно нет мебели, только плотные шторы закрывают собою наверняка высокие окна и вычурный, даже утонченный орнамент, извивающийся вдоль стен, закручиваясь причудливыми узлами, сплетаясь в кроны деревьев. Это могло бы быть красивым, если бы не было местом казни. Бэкхён не знает, сколько времени, просто в один момент дверной замок щелкает, а уже через пару минут его брезгливо бросают на холодный пол вычурной комнаты. Шесть пар глаз неотрывно наблюдают за ним, среди которых лишь одни, что смотрят с безграничной жалостью, немного страхом и стыдом. Чанёль винит себя, винит, что не смог уберечь своего мальчика, винит, что позволил родителям зайти так далеко. Буквально в шаге стоит его мать совсем рядом с отцом. Они выглядят совершенно равнодушно, даже безучастно, хоть и заметно, как женщина нервно прокручивает одно из колец на пальце. Они очень давно не делали подобного — не казнили полукровок; долгие десятилетия их жизнь была размеренной и спокойной, но не теперь. «Почему так получилось?» — этим вопросом по праву задавался каждый. Бэкхён поднимается с пола, стоя на дрожащих ногах, переводя чуть испуганный взгляд от одного человека к другому. Хоть их всего шестеро, все равно создается впечатление, словно это — театр, и зрители пришли за своим зрелищем. Он невольно ежится, встречаясь с равнодушным взглядом скорее всего хозяйки дома — матери Чанёля; слишком уж дорого выглядит женщина, — светская львица и не иначе. Такой же равнодушный взгляд у хозяина — его отца, и тройка любопытных, где-то чуть жалостливых, где-то надменных — это охрана. И Чанёль. Его Чанёль. Все кажется таким мерзким, до боли отвратительным, что он и сам не сдержал взгляда, полного ненависти и презрения. В нем говорил его волчонок, что так отчаянно рвался защитить своего хозяина, своего носителя, ведь тому сейчас очень страшно. Чанёль держит себя в руках из последних сил, чтобы не ломануться к своему мальчику, не прижать его к себе, и пусть он пойдет против воли родителей. Теперь Бэкхён его семья, его пара. Он порывается вперед, но его тут же хватают за плечи, заводя руки за спину, сжимая в стальной хватке. Родительские псы даже не дают ему ступить, скручивая чуть ли не пополам, в то время как Бэкхён вздрагивает и сам. Он не знает, что собирался делать Чанёль, как собирался его спасать, он просто верит, что тот его не бросит, и он очень надеялся, что старший предусмотрел такой ход событий, потому что остаться совершенно одному в смертельном сражении очень не хочется. — Какого черта? — Чанёль вскрикивает, сверкая золотистыми глазами, устремляя свирепый взгляд на мать. — Прости, сынок, мы должны перестраховаться, — женщина отвечает, даже не повернувшись к нему лицом, совершенно спокойно и тихо. Ей совсем немного стыдно и чуточку жаль, ведь этот мальчик на самом деле очень милый, и несомненно понравился бы ей, не будь он человеком. — Так будет правильно, он чудовище, и если сейчас этого не видно, то потом… — Я чудовище? А сами вы кто? Вы себя-то видели вообще? — Бэкхён срывается на крик, перебивая женщину и даже не чувствуя очередного прилива страха. Может, потому, что его волчонок овладевает его сознанием медленно, но уверенно, или потому, что у них с Чанёлем уже давно одни эмоции на двоих. Сейчас старший слишком взвинчен, он в ярости, и это все-таки сказывается на его мальчике. Инстинкт самосохранения просто отключился, как и исчез страх смерти. Сейчас Бэкхён уверенно глядит в удивленные глаза женщины собственными залитыми золотом зрачками. Он может быть кем угодно: человеком, слабаком, придурком, вспыльчивой стервой, но он не чудовище, не зверь. — Мы перевертыши, такова наша культура, как азиаты отличаются от европейцев, а те от темнокожих, так же и мы отличаемся от вас, людей, и если ты этого не понимаешь, это не значит, что мы чудовища, — напускное спокойствие держится на удивление хорошо, и женщина совершенно спокойно отвечает на нервный выпад мальчишки, вот только тот бесится еще сильнее. — Вы многим хуже, и я сейчас не о вашей натуре, а о том, какие вы внутри, — Бэкхён теряет остатки здравого рассудка, такта, логики, да в принципе всего кроме эмоций и той ярости, что бурлит в нем. — Притащить меня сюда, запереть в клетке, а теперь бросить на пол и сказать, что это моя казнь, это не чудовищно? Чанёль тоже перевертыш, и ему это как-то не мешает быть хоть чуточку человечным по отношению ко мне! Он кричит совершенно не стесняясь, делая пару шагов к своим «собеседникам», размахивая руками. Он видит, как во взгляде женщины мелькает раздражение, видит, как Чанёль задерживает дыхание, неотрывно следя за младшим. Столько страсти в его словах, столько эмоций и столько силы, словно это не его сейчас хотят казнить. Бэкхён сверкает острыми клыками, скалясь в лицо стоящих перед ним, это глупо и, должно быть, слегка по-детски, ведь он просто щенок, в то время как они — благородные волки. Но ему все равно, если он выживет — они запомнят его, как нечто особенное, если нет… умирать, так с размахом. — М-м-м, кажется, кое-кто у нас искушал человеченки, что так пышет жаром, я угадал? — звонкий стук каблучков эхом отдается от гладких стен комнаты, привлекая к себе внимание абсолютно всех. Совершенно не спеша в помещение проходит молодой парень, должно быть, не многим старше Бэкхёна, такой же болезненно худой и хрупкий, но от него веет опасностью, силой, раздражением. Его взгляд — такой надменный — скользит по телу парня, изучающе, прожигая насквозь, что заставляет Бэкхёна отшатнуться назад, широко открывая глаза, пытаясь вникнуть в смысл сказанных им слов. А Чанёль невольно закусывает губу, утробно рыча, потому что Бэкхён не должен был этого знать. — Что? — Бэкхён шепчет, словно разом приходя в себя, хоть и не теряя той волчьей искорки, что все еще бурлит в нем. — Янлин, какого черта ты здесь делаешь? — Чанёль глухо рычит, дергая руками, пытаясь освободиться из чужой хватки и преподать этому дрянному мальчишке урок, вот только ничего не получается. — Я исправляю твои ошибки, сладкий, — елейно тянет парень в ответ, но вновь возвращает взгляд на человека. — Подумать только, ты даже не знаешь, чем тебя подкармливали. Ёлли, неужели ты не рассказал своему избраннику, чем пичкаешь его? — парень игнорирует абсолютно всех, всматриваясь в Бэкхёна чуть игривым взглядом, дерзким, уверенным, таким, что хочется разбить ему нос. По меньшей мере. Бэкхён прижимает ладонь ко рту. Как бы хотелось сейчас проблеваться, но нет, тело с трепетом реагирует на воспоминания о недавнем угощении, словно с удовольствием вкусило бы сладкой плоти вновь. Отвратительно. Вот только почему-то не ему. «…это потому, что ты тоже немного волк, так что придется иногда питаться таким…» Он сглатывает, вспоминая слова Чанёля, невольно поглядывая на него удивленными глазами. Тот пристыженно смотрит в пол: и почему все, что он делает, всегда оборачивается против него? Возможно, сейчас Бэкхён промолчит, но если все закончится хорошо, Чанёль непременно услышит очередное «чудовище» в свой адрес. Хотя сам Бэкхён уже смирился, он на многое закрыл глаза, еще большее он стерпел. По сравнению с тем, что он пережил недавно, это почти мелочи. Если теперь он должен так жить — он будет, но только когда выберется отсюда. — Только не говори, что тебя сейчас стошнит, — Янлин злорадно фыркает, наблюдая за выражением лица парня, и улыбается. — Не дождешься, — Бэкхён тут же щетинится, вновь показывая свои клыки, и буквально рычит от злобы и раздражения. Если этот паренек сейчас не заткнется, он загрызет его к чертовой матери собственными зубами. — О, да ты дерзкий, жалко, что всего лишь тупая полукровка. Янлин бессовестно его провоцирует, заставляет злиться, нервничать, выходить из себя. Это уже перестало быть просто беседой, они сосредоточены только друг на друге, аккуратно переступая с ноги на ногу. Перевертыш подходит чуть ближе, в то время как сам Бэкхён пятится назад. Казнь началась — так кажется Бэкхёну и, должно быть, он абсолютно прав. Он плохо соображает и скоро, кажется, отключится совсем, отдавая бразды правления своим телом волчонку. Он не знает, хорошо это или плохо, возможно, так у него больше шансов выжить, но в прошлый раз это закончилось плохо, и сейчас он должен, он просто обязан оставить хоть каплю своего сознания в теле, чтобы все снова не обернулось кровавым побоищем. — А ты, я так смотрю, шибко умный, — он язвит в ответ скорее чтобы прикрыть собственную нервозность, в то время как расстояние между ними сокращается. — Уж поумнее тебя, — Янлин без капли стеснения снимает с себя кофту, и это на пару секунд вводит Бэкхёна в легкий ступор, он даже не сразу вспоминает, что Чанёль после обращения тоже был без одежды. — Я был бы куда лучшей парой Ёлю хотя бы потому, что уважаю и чту наши традиции, а ты даже ничего о них не знаешь, — он откидывает кофту в сторону, принимаясь расстегивать узкие темные джинсы, — ты пришел сюда, стоишь в этом зале, но ты не знаешь ни черта, ты даже не принял его как пару! Бэкхён недоуменно смотрит на почти обнаженного парня перед собой и позволяет себе немного отвлечься и бросить непонимающий взгляд на Чанёля, который медленно, но уверенно теряет свое терпение. Весь этот треп выводит его из себя, потому что Янлин не имел права рассказывать этого, это должен был сделать сам Чанёль намного позже, познакомить своего мальчика с этим миром, а что теперь? Теперь эта маленькая шлюха растреплет ему все, что только можно, и когда это закончится — а это закончится хорошо — Бэкхён возненавидит его только сильнее. Конечно, если есть куда ненавидеть еще сильнее. — Так я прав, — перевертыш издает сдавленный смешок, наблюдая за растерянностью человека, — ты наверняка даже не слышал об этом, тупая псина, ты умрешь сегодня здесь, вдали от дома, от своей семьи. Хотя, о чем это я, ты ведь сам убил свою родню пару дней назад, и как впечатления? Не страшно умирать в одиночестве? — тот откровенно смеется, а Бэкхён лишь сильнее теряет себя. Ему не больно это слышать, почти не больно. Его радужку медленно заливает кровью, превращая желтый в насыщенный красный, точно так же, как и у Чанёля. Возможно, они оказались связаны куда более тесно, нежели думали сами, возможно, это все ситуация, но отчего-то старший испытывает невероятные эмоции, когда по его венам начинает струиться горячая волчья кровь. Как никогда ранее и, должно быть, все дело в Бэкхёне — в его мальчике, который сейчас испытывал точно то же, смотря на своего противника глазами цвета бордо. — Я не один… — Бэкхён отвечает тихо, словно в последний раз, бросая чуть печальный взгляд красных глаз на Чанёля, и поворачивается к юному перевертышу. — Что? Что ты там шепчешь, щенок? — Я не один! У меня все еще есть Чанёль! — Бэкхён выкрикивает, даже не сдерживая себя, не испытывая стыда или смущения, и не важно, что тот сейчас его слышит, он должен знать, что Бэкхён с ним смирился, почти принял его, нуждается в нем. — Мой Чанёль. — Да ты что, ты ведь все еще считаешь его зверем, диким животным, винишь его во всем случившемся, и ты говоришь, что он у тебя есть? Ты шутишь? — Янлин смеется, смотря в разъярённые глаза, он ведь именно этого и добивался. — Он мой, мой зверь и мое животное, и пока я жив — он моя пара, — Бэкхён говорит совершенно уверенно, впервые произносит это вслух, чем заставляет Чанёля замереть в чужих руках, забывая, как дышать. Его мальчик признал его? Или это все ложь, чтобы задеть Янлина? Хотя, какая разница, если он решился сказать такое. Словно признал это, не только для наглого Янлина, не только для Чанёля, но еще и для самого себя. Возможно, всему виною его метка, возможно, тот волчонок, что тянется к волку Чанёля, но признать это было очень легко. Он должен был сделать это и, возможно, еще очень давно. — Глупец, да ты просто дворняга, такой, как Чанёль, не достанется тебе, — парень ядовито шипит, присаживаясь на землю, его тело меняется, кожа покрывается густой смоляно-черной шерстью, вытягивается морда, и руки становятся мягкими массивными лапами, — ты сдохнешь сейчас же. — Только после тебя! — Все замирают, затаив дыхание. Вот теперь треп закончился, и началась схватка. Волк перед ним выглядит пугающим, чуть взъерошенным, он скалит острые клыки и утробно рычит, но Бэкхёну уже почти не страшно. Янлин куда меньше Чанёля, хоть и кажется довольно сильным, но долго думать об этом ему не приходится. Волк делает пару шагов вперед, набрасываясь на парня. Челюсть звучно клацает где-то совсем близко, когда Бэкхён неловко отскакивает в сторону, заваливаясь на пол и отползая как можно дальше. Он почти не чувствует собственного тела, полностью доверяя себя своему волчонку, ведь у того явно больше шансов на то, чтобы дать отпор перевертышу. Волк рычит, плавно разворачиваясь и вновь кидаясь на человека, в этот раз вгрызаясь острыми клыками в тонкую ногу. Бэкхён кричит с надрывом, громко, совершенно не сдерживая себя, а сердце Чанёля пропускает удар. Он почти физически ощущает ту боль, что испытывает его мальчик. Он должен помочь, должен спасти своего маленького беззащитного человека. Должно быть, правду говорят, что когда паре волка угрожает опасность, в том пробуждаются скрытые доселе возможности и способности. В Чанёле проснулась злоба, праведная ярость, которая требует отмщения за весь тот вред, который посмели причинить его мальчику. Он наконец находит в себе силы вырваться из чужих рук, не медля и секунды, вгрызаясь в одного из охранников. Его хватают за плечи, пытаясь оттащить, но уже поздно. Минус один, осталось еще двое, прежде чем он сможет помочь своему мальчику. Его мать обеспокоенно оборачивается, слыша возню за спиной, и замирает, хватая собственного мужа за руку. Пожалуй, господин Пак единственный, кого совершенно не волнует ситуация, в то время как его жена начинает обеспокоенно озираться и проклинать себя, что позволила прийти только трем охранникам. Но кто же мог предугадать, что в ее сыне найдется столько отчаяния. Пока с одной стороны Янлин активно кромсает тело Бэкхёна, а тот хоть и не неумело, но все же отбивается, с другой — Чанёль раздирает ее охрану, заливая мраморный пол уродливыми лужами крови. Ему не жаль, ему даже не стыдно, они сами довели его до этого — до убийства себе подобных. Да и чего они ждали, пытаясь отобрать у него то, что он успел полюбить всем сердцем. — Успокойся и просто наблюдай, — господин Пак крепко взял руку женщины в свою, пытаясь ее успокоить, и вновь устремил свой взгляд на «процесс» казни. Бэкхён лежит на полу с прокушенной ногой и вцепившимся в его предплечье перевертышем. Тот злобно рычит, пытаясь добраться до шеи, разодрать ее, выгрызть метку, оставленную Чанёлем, чтобы больше ничего их не связывало, но парень яро сопротивляется. Дыхание сводит, тело немеет от боли, а удары собственного сердца настойчиво отбиваются в ушах, смешиваясь со звучанием рыка. Он выбивается из сил, все еще цепляясь за остатки здравого рассудка, противясь волчонку внутри него, пытаясь оставить себе хоть чуточку собственного тела, не позволять тому поглотить его и удариться во все тяжкие. Получается откровенно плохо, и перед глазами то и дело темнеет, но он пытается сморгнуть это наваждение, и в следующую секунду, как только открывает глаза, все происходящее уже меняется. Словно на одну долю минуты его тело полностью отдается волчонку, и тот с остервенением терзает перевертыша, цепляясь острыми коготками за плотную шкуру. Пока еще целая рука инстинктивно тянется к брюху волка, цепляясь за тонкие участки кожи когтями, раздирая до глубоких ран и разводов крови на пальцах. Тот жалобно скулит, чуть отшатываясь назад, дабы человек (?) и вовсе не распорол его вживую, это ведь не его казнь, чтобы умирать так просто, но, кажется, он недооценил эту дворняжку. Очередной резкий выпад, и волчья челюсть плотно сжимается на хрупком мальчишеском плече. Кровь заливает когда-то светлый свитер, принадлежащий Чанёлю, а Бэкхён вновь срывается на крик. Ему больно до черных мушек перед глазами, до слез, что так безрассудно текут по щекам, смешиваясь с брызгами крови, окрашивая светлую кожу алыми разводами. Перед глазами вновь темнеет, и он до ужаса не хочет верить, что это конец, что последнее, что он видит — чья-то раскрытая пасть. Голова, казалось бы, безжизненно клонится в сторону, и застеленный пеленой слез взгляд ищет в зале Чанёля. Тот тоже от и до залит кровью, и сложно сказать, своей или нет, а подле него на полу лежат два, должно быть, безжизненных тела, в то время как сам он пытался перегрызть глотку третьему, но тот слишком яро противится. Он тоже пытается, он пытается спасти его, Бэкхёна, лезет на рожон, идет против всей своей семьи ради него одного. Глаза устало смыкаются, и он падает в чернящую бездну, отдаваясь воле случая. Может, его волчонок захочет отстоять жизнь своего хозяина, а может быть он тоже выбился из сил. Темнота окутывает его, согревает, хотя, казалось бы, должна быть ледяной. Ему становится впервые так легко и спокойно, словно и не было всего этого ужаса, словно и не его казнили, не он умирал на глазах у того, кто так трепетно к нему относился, это все было не с ним. Сейчас для него есть только тишина и приятное тепло, разливающееся по телу. Если смерть такая приятная — он согласен умереть. В конце концов, Бэкхён — всего лишь человек: глупый, слабый, безрассудный, и чем он только зацепил этого Волка. Чанёль тоже сделал много плохих вещей: заставил его страдать, лишил человеческой жизни; из-за него ведь Бэкхён стал таким и убил своих родителей. Но сейчас ведь он пытается его спасти, жертвует всем, что имеет, ради одного человека, рвет глотку другим, просто чтобы наконец добраться до него и защитить. Он раскаивается, просит прощения. Чанёль с остервенением продирает когтями чужое тело, наконец отбрасывая бездыханную волчью тушку в сторону. Трое на одного — слишком даже для него, он измотан и ранен, пусть не сильно, но весьма ощутимо. В крови играет азарт и бурлит адреналин, заменивший кровь в венах. Его нутро горит, рвется наружу, но Чанёль терпит, держа волка в себе. В грудине, где-то между четвертым и пятым ребром, отдает приятным щемящим теплом — это его мальчик, он тоже сейчас в таком же адреналиновом угаре, рычит, цепляется за свою жизнь когтями, откидывая раз за разом юного перевертыша. Чанёль чувствует так сильно, как никогда раньше, чувствует ту борьбу, что происходит не только в этом зале, но в самом Бэкхёне, как тот противится своему волчонку, не дает тому снова сорваться с цепи, устроить такое же кровавое месиво, как и в ту ночь. Господин и госпожа Пак с замиранием сердца наблюдают за разыгравшейся схваткой, ведь никто не ожидал, что в этом хрупком беззащитном мальчишке окажется столько силы и желания жить. Смотря на поединок, женщина жалела только об одном — позволила совершить казнь Янлину, а ведь должна была выбрать кого-нибудь более сильного, чтобы Бэкхён случайно не выжил, но кто же мог знать. Чанёль рвется вперед, к центру зала, к своему мальчику, но замирает, смотря, как глаза того смыкаются, и он, казалось бы, испускает последний вздох. Внутри что-то обрывается, оставляя за собой только слабый, еле ощутимый огонек, и Чанёль теряет опору под ногами, опускаясь на пол, ударяясь коленями о залитый кровью мрамор. Он не успел, совсем чуть-чуть он опоздал, всего на пару минут. Его мать замирает так же, не зная, ликовать ли ей, что Янлин все же справился, но все в очередной раз меняется. Бэкхён болезненно стонет, срывается на сдавленный рык, и поднимается с пола, пока все с ужасом наблюдают за происходящим, боясь даже моргать. Его взгляд совершенно пустой, голодный, свирепый, в точности, как в ту ночь. Чанёль узнает его, и это пугает. Его мальчик не смог держать это в себе, но он все еще жив, ведь правда, он ведь жив? Бэкхён медленно наступает на перевертыша, что пытается восстановить дыхание, он и сам не ожидал, что все окажется так сложно. Его пугает этот человек, и даже не тем, что оказался столь живучим, а тем, как изменился его взгляд, как меняется тело. Конечности немного вытягиваются, шея изгибается, и даже клыки становятся более массивными и крупными, кончики ушей вытягиваются, и спина идет дугой, позволяя острым позвонкам показаться под тканью кофты. Он выглядит в точности, как оборотень. Совсем как в ту ночь, и Чанёль очень не хочет верить, что потерял его, что мать оказалась права. Его Бэкки, его малыш. — Он чудовище Чанёль, просто животное, ты же видишь это? — мать говорит совсем тихо, прижимая ладошку к губам. Все вышло из-под контроля, и к этому она не была готова. Хотя, возможно, не накорми ее сын этого мальчишку, так далеко все и не зашло бы. Мужчина осторожно заводит ее себе за спину, продолжая все так же спокойно наблюдать за происходящим. Да, они просчитались, они никогда раньше не казнили полукровок, и это было понятно. Этот мальчишка потерял контроль и, возможно, сам уже умер, оставив в своем теле только дикую волчью сущность, которая без зазрения совести убьет Янлина, а после кинется на них, как недавно кинулась на родителей этого мальчишки. Это дикое животное и его нужно убить, и господин Пак не побрезгует, если Янлин не закончит начатое. Что уже вряд ли. Чанёль не сдерживает слез отчаяния и обиды, когда понимает, что назад дороги нет. Бэкхён кидается на черного волка, теперь уже сам вжимая его в холодный пол, прижимая когтистой рукой его грудь, цепляясь зубами за шею. Перевертыш скулит так жалобно, что сжимается сердце, но он заслужил это, заслужил ту же боль, что причинил Бэкхёну. Острые клыки покидают его горячую плоть, и темная густая кровь вытекает из раны, пачкая шерсть, стекая на пол. Он почти не дышит, потемневшим взглядом цепляясь за вытянутое, когда-то человеческое лицо перед собой. Еще чуть-чуть и все закончится, но только не в его пользу, и он с некой мольбой смотрит на существо перед собой — уже не человек, еще не волк. Чудовище. Но и оно не спешит добить своего врага, вновь вцепиться в изодранную шею и добить, чтобы тот не мучился. Бэкхён — если это все еще Бэкхён — замирает на несколько долгих секунд, нависая над своей жертвой, а все, затаив дыхание, наблюдают. «…Бэкки, пообещай мне, пообещай, что не умрешь так просто…» Эхом стучат чужие слова в помутневшем рассудке. Он тонет в самом себе, в болоте черной жижи, он умирает, и чужие слова, сказанные до боли жалобным голосом всего пару часов назад, заставляют его остановиться. Бэкхён ведь пообещал. Может, он не до конца простил его, может, многое он никогда не сможет простить, принять или закрыть на то глаза, но они ведь уже не чужие. Больше не чужие. Чанёль — последнее, что у него есть, и каким бы он ни был, он теперь его… его все. Возможно, именно от понимая этого Бэкхён снова рвется вперед, выпутывается из теплящей темноты, цепляется тонкими пальцами за остатки сознания. Он открывает глаза, которые, казалось бы, и не были закрыты. В его маленьком теле, в тесноте, щемятся две сильные сущности: он сам и его уже, кажется, озверевший волчонок. Ему требуется несколько долгих секунд, чтобы осознать все происходящее. Похоже, пока его «не было», многое изменилось. Теперь он сам вжимал в залитый кровью пол своего противника. Он почти не дышал, пока кровь стекала с его шеи на пол, и сердце Бэкхёна болезненно сжалось. Это снова сделал он? Опять сорвался, потерял себя, хотя… он только что чуть не умер, он думал, что умер, погружаясь во мрак, и только обещание, данное Чанёлю, заставляло его бороться. И бороться даже не со смертью — бороться с самим собой. — Я не убью тебя, — слова даются с непосильным трудом, словно голосовые связки атрофировались, а голос тяжелый, хриплый, совершенно не его, скорее просто рык. — Не убью, потому что я не такой, как вы… я все еще человек, в душе я человек, а вы — животные. Он отшатывается назад, оседает на пол, сжимается комочком и громко воет, скулит от боли, потому что тело ломит, а кости словно выкручивают наизнанку. Это больно, очень больно, возможно, даже больнее, чем все те раны, оставленные перевертышем на теле. Бэкхён меняется. Чанёль рвется к нему, подхватывает под грудь и крепко прижимает к себе. Его мальчик справился, оказался достаточно сильным, чтобы перебороть, нет, не Янлина — себя самого, он справился с собой. Теплые губы старшего скользят по испачканным слезами и кровью щечкам. Он шепчет что-то о том, что все будет хорошо, что все позади, и теперь все будет хорошо, но Бэкхён его почти не слышит, плавно оседая в чужих руках, теряя сознание. Он слишком измотался, потратил много сил, и ему нужен отдых. Чанёль плачет навзрыд, как никогда в жизни, вжимая в себя обездвиженное тело, укладывая его голову себе на плечо. Они справились, все позади. — Чанёль, — его мать говорит совсем тихо, затаив дыхание, наблюдая за развернувшийся картиной. Она все еще не может поверить, что все закончилось именно так. Так легко. Этот мальчишка вот так просто остановил своего волка, не позволил ему разодрать перевертыша. Он так легко вернул себе контроль над телом, что… бывает ли так вообще? — Сынок… — парень вздрагивает от обращения к себе и, удобнее перехватив Бэкхёна под спину и колени, встает с пола, держа его на руках. — У тебя нет больше сына. Забудь. Он умер здесь вместе со своей парой, которую ты пыталась жестоко убить. Считай, что у тебя получилось, — он на ватных ногах идет в сторону выхода, не обращая внимания на истекающего кровью Янлина, на удивление отца, на слезы матери, которая не чувствует ни стыда, ни жалости, ни раскаяния, но не может поверить, что все равно потеряла сына. Хотя и знала ведь, что он не простит ее. — Мы мертвы. Он выходит из комнаты, с ноги закрывая за собой дверь. Звук, эхом разнесшийся по залитому кровью помещению, — жирная точка. Это конец.