Мистер Хайд

Джеймс криво усмехается, с видом сытого хищника наблюдая, как дрожащая «жертва» поднимается, спешно покидая его кабинет. Туфли на высоком каблуке дробно стучат по паркету, молодая девушка дрожащими пальцами придерживает изящную шляпку с вуалью. Всего пара мгновений, и вот створка дубовой двери едва не ударяет по пальцам с красным лаком на них. Очередные переговоры завершены, сунувшаяся было без его ведома в Лондон француженка осознала свою ошибку и мгновенно согласилась на все драконовы условия. Устало поводя шеей, Мориарти медленно поднимается из чуть слышно скрипнувшего кресла, оббитого светлой кожей, и обходит стол. Он щурится от ударившего в глаза солнечного света, проникающего сквозь не до конца запахнутые тяжелые портьеры, но уже миг спустя вновь оказывается в окутывающем его полумраке, разгоняемом лишь приглушенным светом светильников. Вглядываясь в свое отражение в огромном зеркале он невольно поднимает руку, поправляя воротник кроваво-алого камзола, видя, насколько бледной, почти мраморной, выглядит кожа на фоне этого глубокого благородного цвета. Он выглядит измотанным, усталым, сказывается который день без сна, но с этим он справится. Потеря контроля, цепкие, с острейшими когтями кошмары, захватывающие сознание поздней ночью в тот момент, когда он не может даже сделать попытки защититься — куда страшнее и опаснее. Джим вздрагивает, даже отступая на шаг, но, собравшись, вновь вскидывает подбородок, вглядываясь в свое захваченное зеркальной поверхностью лицо. Болезненно-бледная кожа, чуть истончившиеся черты лица, почти лихорадочно поблескивающие черные глаза, с незаметной в таком полумраке сеткой лопнувших сосудов. Слегка подрагивающие пальцы, он замечает это, поднимая руку и касаясь тонких сухих губ, замечает, тут же одергивая себя и вцепляясь в плотную гладкую ткань камзола. Ему нужен отдых. Необходим, и, чтобы понять это, не нужно быть гением мысли, но Джеймс боится. Отчего-то сейчас, когда рядом есть Себастьян, с каждым днём подступающий все ближе своей завораживающей, буквально излучающей повадки хищника поступью, это кажется недопустимым, способным оттолкнуть, разрушить ту эфемерную нить, что только начала образовываться… Порой ему хочется открыться. Только ему, лишь ему, обнажая все уголки своей сути, души, разрывающейся на двоих… Но Джим вдруг понимает, что разочарование и презрение, вспыхнувшее льдом в ярко-голубых глазах изничтожит его, сотрёт пеплом, осыпающимся сквозь тонкие хрупкие пальцы наземь. Увлеченный своими мыслями, он не слышит, как отпирается дверь и оборачивается лишь в тот миг, когда шаги звучат практически в полуметре от него. Так близко… Обоняния касается запах чужого терпкого одеколона. Всегда слишком близко, чтобы игнорировать. Губы отражения тут же искажает насмешливая, ехидная улыбка; заметив это, ему хочется впиться в собственное горло, но остается лишь бессильно сделать вид, что ничего не заметил. — Милорд. — Себастьян. Раздели со мной мои мысли, если хочешь И проведи меня сквозь Я тип разума, Разрывающийся на двоих Доктор Джекил или Хайд Кого из них? Просто выбери!.. — Вы поражаете меня своей беспечностью, лорд Мориарти, — обернувшись на бархатный голос, прежде задающий неспешный прогулочный шаг, Джеймс даже останавливается от неожиданности. — Проводить собеседование с телохранителем самому, да и к тому же подпуская к себе так близко в первые минуты и наедине… — У меня не так много врагов, чтобы становиться совершенным параноиком, — отвечает он, иронично вскидывая тонкую бровь. — Я не настолько значим, как многим кажется. — Разве? — Себастьян Моран, тоже остановившись, смотрит на него, не скрывая ухмылки. И что-то хищное, почти животное располагает даже в этой улыбке, обнажающей крепкие зубы, сообщает о том, что Моран станет полезным приобретением в союзниках, как в этой жизни, так и во второй. — Ваша рука поверх руки поддерживаемого вами парламентария весьма и весьма значима, милорд. — Что ж, — Джеймс позволяет себе короткую улыбку, приглашающе взмахивая рукой в сторону парковой дорожки, по которой они минуту назад прогуливались. — Быть может и так. Более того, кто вам сказал, что мы одни? Небрежным взмахом руки в перчатке он указывает в сторону дамы с отливающими медью волосами, ниспадающими на левый лацкан подчеркивающего её хрупкую фигуру пальто. Судя по вытянувшемуся лицу Себастьяна, тот действительно только сейчас замечает её, хоть она и не особо скрывалась, держась на незначительном расстоянии от них. — Мадам Морган, — представляет Джим, слегка склоняясь к своему собеседнику и наполовину заговорщески, наполовину игриво подмигивая. — Пару лет назад я спас её и её трехгодовалую дочь, выводя их из посольства в одной из наших отдалённых колоний. С тех пор она мне бесконечно предана. С мгновение он молчит, проводя языком по сухим губам и тут же с затаенным удовольствием замечая, как на это реагирует Себастьян: кадык ходит под кожей сильной шеи, Моран поднимает руку, проводя пальцами по своей покрытой щетиной щеке, прежде чем отвернуться, вновь глядя на объект их разговора. — Не смотрите на неё с таким пренебрежением, мой дорогой друг. Поверьте, она бы справилась с вами при необходимости. Превосходно владеет как огнестрельным, так и холодным оружием. — Нет, я не… — Да-да, конечно, — Мориарти насмешливо склоняет голову, продолжая шагать. Камешек, подвернувшийся по пути, отскакивает от кожаного ботинка, и, проследив его взглядом, Джим продолжает: — Итак, у вас есть ещё вопросы о моей беспечности, или же закончим на этом? — Нет, больше нет, — заминка, во время которой Джеймс скучающим взглядом оглядывает окружающих праздно прогуливающихся людей, ввергающих в тоску своей обыкновенностью. — И поверьте, если вы примите меня, ни у кого их больше не будет, босс. Джеймс, глядя на сталь, сверкнувшую в глазах Морана, видя решимость, отпечатавшуюся на лице, по ощущениям, словно высеченном на какой-то горной крепкой породе, он понимает, что собеседование стоит завершить. Выпутавшись из липнувших к покрытой испариной коже простыней, он надсадно стонет, прогоняя прочь остатки навязчивого сна. Почти осязаемые, они клочьями ниспадают на застланный ковром пол, полыхая иссияня-черными искрами. В них вновь верх брал тот, другой, захватывая все сознание. В кошмаре, преследующем его вот уже который год, Джим вновь обращался монстром, уничтожая все, что дорого сердцу, оставляя совсем одного. Медленно поднявшись и шатаясь, он подходит к окну, распахивая его настежь, вглядываясь в сад, раскинувшийся под особняком. Здесь, в поместье, уже давно нет никого из тех, кто прежде жил в нём — мать мертва, брат и сестра, возможно, больше из-за его отчужденности и напускного холода, чем из-за темных дел, перебрались в фамильный особняк в Дублине, но Джеймс по-прежнему боится. Боится, что альтер-эго сумеет преодолеть и океан, сумеет найти, расправиться, лишить оставшихся из родных… Он не раз убеждался, что все это не навязчивая мания, не бред разбушевавшегося подсознания, пламя и тьму в котором он когда-то даже пытался глушить опиумом. Не раз и не два, очнувшись, обнаруживал себя не в спальне, с гулко колотящимся в груди сердцем, будто пытающимся вырваться наружу и с ножом в руке, острие которого уже успело оставить на коже несколько росчерков. Бессчётное количество раз ловя себя на том, что вспышки гнева даже днём становятся все сильнее, все более всеобъемлющими… Тяжело дыша, опираясь о подоконник, Джим вспоминает о том, что Себастьян сейчас где-то здесь. Совсем недалеко, стоит пройти всего пару коридоров, спустившись по одной из боковых лестниц и шагнуть в затянутую тьмой спальню. Себастьян. Себ. Тот, кто всегда поддерживал, вселяя спокойствие одним своим присутствием, взглядом, легким прикосновением к запястью, будто лекарь, нащупывающий пульс своего пациента. Джеймс нервно смеется, отгоняя прочь странные ассоциации и поворачиваясь, чтобы, подойдя к комоду и отрегулировав масляную лампу, заставить её гореть ярче. Полутьма тут же отступает, тени ютятся по углам комнаты, и, опустившись в глубокое кресло, Мориарти поднимает руки, глядя на них. Едва скрытые тканью рукавов пижамной куртки шрамы безобразными змеями устремляются вниз, некоторые уже почти не видимые на фарфоровой тонкой коже. Стоит спуститься, стоит, кажется, даже лишь замереть на пороге той комнаты, как её обитатель, чуткий даже во сне, поймет, как сильно он нужен. Не допустит очередного падения во тьму, срыва, сметающего все на своем пути взрывной волной… Вот только как можно защитить того, кто сам является эпицентром взрыва? Защитить от самого себя? .. Выпрямившись, Джеймс поднимает руки, запуская их в волосы, перебирая пряди в нелепой попытке расставить по местам путающиеся мысли и их только-только формирующиеся отголоски. Смех — звонкий, леденящий душу и до дрожи, пробегающей по позвоночнику, напоминающий его собственный — раздается из соседней комнаты, Джим вспоминает, что там, кажется, стояло зеркало. Эхо проносится по всему особняку, вот только никто из многочисленной прислуги и вышколенной Себом охраны не слышит. Только он сам, вынужденный терпеть очередные изматывающие безумства собственного «я». — Нет, — хрипло стонет он, поднимаясь на вдруг ослабевшие ноги. – Нет, — повторяет, цепляясь за высокую спинку кресла, прежде чем, собравшись, вновь вернуться к окну, жадно вдыхая прохладный воздух, тяжело пахнущий цветущей внизу сиренью. — Убирайся! Вскрик повисает в воздухе, но и его, реальный, а не таящийся в подсознании, не услышит никто; стены слишком толсты, а поместье с бесконечным количеством залов и анфиладами смежных комнат — велико. Только вдали, откликнувшись, залает пес. Нет сил терпеть все это, слушать тихий, нашептывающий прямо в ухо и опаляющий несуществующим дыханием, голос, журчащий, певучий, играющий интонациями так же, как он сам играет на нервах компаньонов и клиентов, обращая их в живые, извращенно звучащие скрипки. Хочется сорваться с места, находя поддержку в том, кто неоднократно подтверждал свою верность и желание быть больше, чем телохранитель или, быть может, даже любовник. Но Джеймс, как и прежде изворачивающийся и недоговаривающий, не раскрывающий всей правды, играющий роль только лорда, заинтересованного политическими интригами, ощущающего себя в них словно рыба в воде, боится быть отвергнутым. Непонятым бывшим бравым военным, едва ли одобряющим связи с изнаночным, преступным миром Лондона, более того, управление им… Страх. Сколько же его вокруг, подступающего, окутывающего мглой, не позволяющего дышать? Джим невесело усмехается, снова слыша тихий голос, медленно набирающий силу, подпитывающийся от этого самого страха. Возможно, он боится не быть непонятым, а того, что эта тьма в душе почувствует ещё одного человека, который ему дорог? .. Наивно считать, что можно скрыть от самого себя мысли: темный двойник читает его, словно раскрытую книгу, он раковая опухоль, неотделимая, неразрывная часть… И, стоит этим мыслям пронестись в подсознании, Мориарти понимает, что поздно отталкивать Себастьяна Морана, поздно пытаться обезопасить его от самого себя. И он… сожалеет. Не приближайся ко мне Не прикасайся к моей коже Я сожгу тебя заживо Я сожалею, Хотя я и ненавижу это, Я мистер Хайд… — Что это значит? Вздрогнув, он выпрямляется в кресле, прекрасно зная, кто распахнул только что дубовую дверь кабинета. Ещё ранним утром, садясь в экипаж и бросая извозчику в ливрее знакомый ему адрес, Джеймс прекрасно понимал, что Моран не послушает. Едва ли дочитает письмо, общими фразами сообщающее о разрыве контракта и потери необходимости в предоставляемых услугах, даже до середины. Виски обжигает глотку, но он почти не чувствует ни вкуса, ни послевкусия, поднося стакан к губам скорее в попытке отгородиться и отсрочить разговор. — Я плохо выполнял свои обязанности? — в голосе Себастьяна, замершего в центре его обшитого деревянными панелями кабинета, звучит непонимание и… горечь? — И это вам не нужны услуги первоклассного телохранителя? Я только на той неделе предотвратил покушение, едва не ставшее удачным. — Себ… — тянет он, уже не пытаясь придать голосу жесткости, о которой думал пару минут назад, не пытаясь скрыть усталость или даже заикнуться о субординации. Глядя в его глаза, уже ставшие родными, нельзя соврать, нельзя даже представить себя без них рядом, наблюдающих почти покровительственно, терпящих любые самые безумные выходки. Он поднимается, не выпуская стакан из рук, бросая взгляд вниз и всматриваясь в янтарную жидкость, чтобы через мгновение подойти к широкому окну, прочищая горло: — Я не совсем тот, кем представлялся. Кем ты привык меня видеть, Себ. Я… — Боже, это все действительно из-за этого? — Себастьян гортанно смеется, запрокидывая голову, и, ошарашенный, Джим недоуменно хмурится. — Ты правда считаешь, что я мог не заметить, чем на самом деле занимается твоя корпорация, несмотря на все твои попытки скрыть это от меня? — Как ты… — Хорошо же твое мнение о моих умственных способностях, босс. Нет, конечно, до твоих и впрямь как до Индии, но все же все не так плохо, — Моран ухмыляется, стирая появившиеся в уголках глаз от смеха слёзы, и Джеймс невольно, словно завороженный зверёк, следит за каждым движением. — Да я понял, под чьей пятой находится большая часть лондонской преступности ещё к концу второй недели совместной работы. И, поверь мне, все эти предосторожности с огораживанием данной информации от меня — полнейший фарс. Джим ощущает разливающееся в груди тепло, облегченно вздыхая и, спохватившись, тут же отступая на ещё один шаг, почти касаясь лопатками стены. Нет, он пытался избавиться от него не поэтому, опасался совсем не разоблачения, так к чему это облегчение? .. — Нет, довольно, — резко произносит Себастьян, подходя широкими, стремительными шагами. Он, превосходящий его в росте и прежде, вдруг будто бы возвышается на ещё один фут, нависая крепко сбитой, почти пугающей, широкоплечей фигурой. Джеймс роняет забытый стакан с виски, стекло звенит, и, отступая на ещё один крошечный шаг, он едва не оскальзывается каблуком туфля на осколках, тут же подхваченный своим телохранителем, что случалось не раз. Вот только теперь его не спасают от угрозы, уводя с поля зрения убийцы, а прижимают лопатками к деревянной панели, тут же плотно вжимаясь, перехватывая запястья обоих рук пальцами одной и поднимая их вверх, к голове. — Довольно, — почти выплевывает Моран, не позволяя попытки вырваться или пошевелиться. — Хватит. Неужели, все, что между нами было — только работа? Все эти заигрывания и пожирающие взгляды, все это тоже игра, лорд? — Нет, Себ, — торопливо произносит он, чувствуя, как к нему прижимаются ещё сильнее, как перехватывает дыхание от немигающего взгляда потемневших глаз, как кружит голову от губ, почти касающихся его собственных и дыхания, опаляющего кожу. — Это не игра. Я… — заинтересован? .. хочу? .. люблю? .. — нуждаюсь в тебе. Но боюсь причинить боль тебе, себе, всем вокруг. Себастьян на миг отступает, осколки крошатся под его ногами с тихим хрупким шелестом, но никто из них словно не замечает этого, по-прежнему не разрывая взглядов и переводя дыхание. — Не игра, — эхом повторяет Моран, коротко кивая и облизываясь, словно самый настоящий хищник, замерший в шаге от своей жертвы, готовый сорваться в прыжок. — Тогда плевать. Он вновь оказывается рядом, вновь хватает за ещё саднящие запястья, сводя руки и поднимая их вверх. Он опаляет прикосновениями, свободной рукой торопливо расстегивая — срывая — серебристые пуговицы камзола. Поцелуй, жесткий, сминающий губы и будто бы с первой секунды заявляющий о своих правах, заставляет протяжно застонать и почти смущенный этим, Джим растворяется в прикосновениях, отвечая, наслаждаясь каждым мгновением и забывая обо всём. Себастьян, наконец, вняв тихим стонам, отпускает руки, позволяя зарыться левой в короткие светлые пряди, до легкой боли оттягивающие назад, чтобы миг спустя начать поглаживать. И, опираясь о шею и с трудом держась на ногах, Джеймс отступает в сторону, не разрывая поцелуя и помогая скинуть с себя камзол, почти задыхаясь от захлестнувших чувств и эмоций, не испытываемых уже столько лет с того момента, как появились все это кошмары и видения, низвергающие его в пучину тьмы. Когда Себастьян отклоняется, переводя дух и по-прежнему касаясь теплой рукой, уже забравшейся под рубашку, спины, Джеймс ощутимо вздрагивает, замечая такую знакомую опасную полуухмылку. Полуухмылку, видимую раньше только в отражениях, но теперь воплощенную на лице другого человека. И в тот же миг забывает об этом, стоит чужим губам вновь коснуться его собственных, а из груди Себастьяна вырваться перекатывающемуся рыку. Ты приблизился… Ты коснулся моей кожи… Теперь ты — мистер Хайд*.