Когда есть брат

В окутавшей город вьюжной ночи Флоримон с трудом разглядел очертания особняка, где поселил их с Кантором (а заодно и еще нескольких холостых «джентльменов удачи» из своей свиты с «Голдсборо») отец. Вспоминая потом об этом случае, юноша и сам удивлялся, как ему удалось преодолеть отделявшее его от дома расстояние – в темноте, на пронизывающем холоде, от которого перестают чувствовать ноги, по обледенелым скользким крышам, где достаточно одного неверного шага, чтобы упасть. Удачно добравшись до особняка, Флоримон возблагодарил всех ангелов и демонов и без промедления спрыгнул с крыши на балкон, погрузившись в сугроб едва ли не по пояс. Торопясь попасть в тепло, навалился на ведущую в комнату дверь и только теперь, когда она не поддалась усилию, вспомнил, что дворецкий утром, кляня на чем свет стоит нерадивость и безалаберность прислуги, лично запер балкон на засов. А в комнате его, конечно, никого нет, никто не услышит и не поможет. Оставался один путь – с балкона пытаться спуститься вниз, и ему страшно повезет, если он при этом не переломает обеих ног, уже едва чувствующих от холода. Флоримон сжал окоченевшие пальцы в кулаки и, доведенный до отчаяния осознанием собственной беспомощности, что было сил врезал по проклятой двери. И – о чудо! Бархатные портьеры за стеклом разошлись в стороны, звякнул засов, а вслед за тем повеяло вожделенным, спасительным теплом… Еще не веря своей удаче, Флоримон рванулся в комнату и едва не сшиб застывшего на пороге изумленного Кантора. Покачав головой и высказав все, что он думает о лезущем в собственный дом через окно (да еще посреди ночи!) брате, тот убрал взведенные пистолеты и рывком втащил Флоримона внутрь. Холод и озноб отступали медленно, согревающиеся ноги жгло и крутило, но тут уж ничего не поделаешь, ему не раз приходилось такое терпеть, не смертельно… Поплотнее завернувшись в шерстяной плед, Флоримон глотнул принесенного Кантором подогретого вина со специями и блаженно зажмурился. - … Ну и вот, едва только успел ей юбку задрать и сзади пристроиться, - а тут в комнату вваливается ее почтенный батюшка с ружьем. Ну, я кое-как штаны подтянул, плащ и шляпу схватил – и на балкон… Кантор хмыкнул, покачав головой, и невесело улыбнулся. - Да ты герой-любовник, братец. О твоих похождениях можно написать пьесу не хуже шекспировской. Не то что я… - Кан… - Флоримон запнулся, чуть порозовев. – Кан, я не знаю, почему так. Мне с детства было завидно, что ты такой красивый…Помню, когда ты был еще совсем маленький, я как-то даже расплакался – не мог смириться с тем, что у меня глаза обычные темные, а у тебя – изумрудные, как трава, как листья. Мама тогда меня еле успокоила… - Да и сейчас… Знаешь, как я завидую, что тебе не надо бриться? - Флоримон раздраженно провел рукой по своему покрытому жесткой черной щетиной подбородку. Теперь настал черед Кантора залиться краской – ведь и правда, до сих пор лицо у него было по-девичьи гладким… Ну да, он младше на два года, но ведь Фло и в 16 лет уже был вынужден бриться каждый день – южная кровь. А он, младший, пошёл в материнскую родню из Монтелу… - Не может быть, что бы ты не нравился девушкам! – с энтузиазмом продолжал Флоримон. – И вообще, чего ты мне голову морочишь? Я позавчера сам видел, как с тобой кокетничали в Нижнем городе прехорошенькие двойняшки-цветочницы! Мог бы сразу обеих… - он сделал красноречивый жест рукой. Кантор, и так уже красный, как маков цвет, потупил взгляд; пальцы его нервно теребили кружева на манжетах рубашки. Он залпом выпил сразу полбокала и, наконец, выдавил: - Я не могу. Я…Я… их боюсь, Фло. Боюсь… Когда девушки улыбаются мне, сразу вспоминаю то проклятое лето в Голдсборо и Тидмагоуче и вижу перед собой оскал той…той демоницы. Она ведь пыталась и меня затащить в постель, Флоримон… Посрывала с себя одежду, опустилась на колени… - он вздрогнул и тряхнул головой. - Когда девушки заигрывают со мной, я вижу не хорошенькую прелестницу, а это воплощение Белиала с желтыми дьявольскими глазами, с извивающимся меж губ раздвоенным змеиным языком… Я не могу быть с ними, Фло, не могу дать им то, что они хотят… - Кан, ну а сам-то ты чего хочешь? Тебе… Может, тебе нравятся парни? – осторожно предположил Флоримон и по тому, как поспешно отвел глаза младший брат, понял, что его догадка недалека от истины. - Я сам не знаю! – простонал тот, уткнувшись головой в шелковую подушку. – Я ничего не знаю!.. Мне кажется, я никому не интересен. Я слаб, никчемен, я даже на мужчину не похож!.. - Братишка… - Флоримон приобнял Кантора за плечи, прижал к себе. – Глупость какая! Если хочешь знать, не далее вчерашнего дня я слышал, как наш дорогой маркиз в своей обычной экзальтированной манере жаловался господину де Шабли-Монтобану, что у некоего «эфеба, красотой не уступающего Ганимеду, сердце подобно камню». Как ты думаешь, о ком он говорил, а? - О ком?.. – еле слышно откликнулся младший. - О тебе, черт возьми!.. Кантор изумленно раскрыл глаза. Виль Д`Эврей… Сколько раз и на Голдсборо, и здесь, в Квебеке, маркиз подходил к нему, без стеснения рассыпаясь в комплиментах и любезно приглашая составить компанию! И всякий раз при встрече с ним Кантор, залившись краской, бормотал слова отказа и спешил исчезнуть – его пугали эти знаки внимания, пугало то, как особенно маркиз смотрел на него – смотрел так, что становилось жарко, и щеки краснели сами собой, а удары сердца становились чаще; смотрел так, что этот взгляд был словно ласкающее прикосновение… - Я думал, он насмехается надо мной… - пробормотал Кантор, подливая еще вина себе и брату. Пустая бутылка полетела в угол. - Фло, скажи… - он замялся, подбирая слова. – Ты сам…ты… ты ведь делал это с мужчинами? Ну…я имею в виду…спал с ними? - Спал с ними?.. – как эхо откликнулся Флоримон. Словно вытолкнутый пружиной, он вскочил на ноги и в волнении зашагал из угла в угол.