Когда есть брат

…Два четырнадцатилетних подростка, сбежавших из дома, оба - дворяне, корни родословных древ которых терялись еще во временах Меровингов, оба - почти нищие, с жалкими грошами в карманах заштопанных штанов. Вечно полуголодные, берущиеся за любую предлагаемую трактирщиками работу, они могли сойти за странствующих школяров или подмастерьев – если бы не шпаги у поясов. Теперь уже и не вспомнишь, кто первый в затхлой темноте, в убогой комнатке придорожной ночлежки переступил эту черту, - протянув руку, обнял лежащего рядом, прижался к его горячему, мальчишескому телу и почувствовал, что это тело откликается на прикосновения, хочет их… Пусть по комнате гуляли сквозняки, а ложе их чаще всего представляло собой рваный тюфяк, набитый несвежей соломой, - им не было дела до этого. Каждую ночь они по нескольку раз сплетались, отдаваясь друг другу. Словно следуя безмолвному договору, они не обсуждали происходящее между собой. Лишь однажды Натаниэль, будучи обуреваем угрызениями совести, начал сетовать на то, что Флоримон, якобы, склонил его ко греху, и что его добродетельная и набожная матушка, несомненно, пришла бы в ужас, узнав, как проводит время ее сын. Говорил он эти разумные речи, лежа перед Флоримоном спиною вверх и раздвинув ноги. - Твоя матушка уже и думать забыла о тебе, Рамбур, у нее еще двенадцать дармоедов. Заткнись… - выдохнул Флоримон, одновременно донельзя возбужденный и в тоже время взбешенный тем, что болтал Натаниэль, и одним резким движением вошел во влажную тесноту, вырывая у любовника вскрик. Они расстались на набережной Нью-Йорка – Флоримон собирался отправиться вдоль побережья на юг, Рамбур же ехать туда не захотел. Расстались, словно и не было ничего – кивнули друг другу и разошлись в разные стороны… - Ну и… Вот как-то так, Кан… - скомкано закончил Флоримон Кантор ничего не ответил. Не мог. Он сидел, до боли сжав пальцами бокал и тщетно стараясь дышать ровно и глубоко. Осознание того, что его старший брат делал это, что он, обнаженный, касался обнаженного тела своего друга, дарил ему ласки, целовал, проникал в него, отдавался ему, заняло все его мысли, а плоть напряглась так сильно, что стало неудобно сидеть. Фло сказал ему что-то, но Кантор не слышал. Он смотрел на туго обтянутый штанами пах стоящего рядом брата, где под бархатной тканью легко угадывались очертания его возбужденного члена. Флоримон выругался. - Да что ты смотришь на меня, как…как на течную сучку?! Да, у меня стоит!.. И ты выглядишь не лучше, черт возьми! Аа… - он вздрогнул и прерывисто выдохнул, почувствовав несмелую, чуть подрагивающую руку Кантора на своем оттопыренном гульфике. – Кан…Кан! Перестань немедленно… Мы братья, мы не должны этого делать… Младший покачал головой и слегка сжал пальцы. Расслабил и снова сжал, чувствуя в ответ упругую пульсацию и слыша сдавленный стон. - Кан, я ведь не железный, - хрипло пробормотал Флоримон, тяжело дыша и подаваясь бедрами навстречу неумелым ласкам брата. В нем боролись два противоположных желания – разум требовал выставить брата из комнаты, тело же хотело немедленного продолжения, и чем настойчивее были прикосновения Кантора, тем сложнее ему становилось себя сдерживать. - Фло, научи меня… Я так хочу… Научи… - шептал меж тем младший. «А, будь проклято все!» – решил Флоримон, и, трясущимися руками раздернув завязки и стянув штаны с себя и брата, потянул Кантора к постели.