Tell Her

      Адриан ходил из угла в угол по комнате и волнение нарастало с каждым шагом, сплетаясь в тугой узел в самом низу живота. «Нужно разобраться в своих чувствах, не так ли?» — подумал парень. Маленький квами сидел на столе и устойчиво вгрызался в свой камамбер, но Адриан спустя пару секунд понял, что на этот раз Плагга больше интересует состояние своего хозяина, нежели сыр. Его состояние тревожило его ничуть не меньше. Блондин застонал. — Я мог бы уметь прекрасно писать стихи, или быть настолько непобедимым, что она… Что она влюбилась бы в меня моментально. Но нет же, моей сильной стороной стало именно невезение! — Адриан был настолько раздражен, что покинул страницу Ледиблога. Блог напоминал ему о собственной беспомощности. — Ты хотел бы другую силу? — спросил Плагг. Он выглядел сильно оскорбленным, но это помогло хоть немного вернуть Адриана в чувства и прекратить его монолог. — Ты прав, — бормотал мальчик. — Но с такими силами я проигрываю. — Я не понимаю, как у вас, у людей, это работает. Это же невозможно! Тебе нравится она, просто скажи ей об этом, — квами проглотил последний кусочек сыра и похлопал себя по животу, переполненному из-за последнего «перекуса», и рыгнул. — Стихи и цветы делают только хуже, — заявил маленький черный котенок. — Это не так-то и просто. — Возразил мальчик, опустив голову. — Для неё я просто кокетливый напарник. Слишком кокетливый напарник. — А, может, ты просто попробуешь сделать хоть что-то и прекратишь наконец жаловаться? — А ты не из тех, кто умеет утешать. — Прыснул Адриан, посмотрев на Плагга.       Он встал с кровати и подошел к окну, наблюдая за парижским пейзажем, раскинувшимся перед ним. Сотни черепичных крыш чужих домов — которые он знал гораздо лучше, чем свой собственный дом, который был для него чужим, — слово поклонялись Железной Леди — Эйфелевой Башне — на расстоянии. Они казались несовершенными, неровными в отличии от стройной, продуманной до единой линии, башни. Адриан представил себе знакомый красно-черный силуэт, перепрыгивающий с одной крыши на другую. Он чувствовал, как сердце замирало.       Признаться ей?       Он прижался лбом к оконной раме и вздохнул. А что, если он купит ей цветы? Он мог позвать ее на вершину Эйфелевой Башни, где ей нравилось сидеть, свесив ноги в пустоту. Или спускаться вниз по течению Сены в чарующем свете луны, а потом позвать в самый лучший парижский ресторан «Montmartre», попросить самого лучшего художника изобразить её, запечатлев на картине её счастливые глаза, в которых отражается звездная ночь, и её улыбку, чтобы показать, как она ему дорога.       Но это было не для неё. Может, об этом мечтают другие девушки, но точно не она. Она хотела спасать несовершенные крыши Парижа от врагов, праздновать победу и восстанавливать разрушенное, проводить дни и ночи, защищая город. Она хотела бы сидеть на холодных плитках крыш, чем на каком-то мягком изящном кресле, изредка слышать урчание живота, от того, что весь день во рту не было и крошки хлеба, чем смотреть на изысканное блюдо незнакомой кухни и удивляться такому количеству еды. Она хотела бы любоваться отражением Эйфелевой Башни в Сене, подобно миллионам звезд, которые помимо реки отражались и сияли ещё и в её прекрасных глазах.       Он думал о том, как бы лунные лучи освещали её кожу и ветер будет нести её цветочный аромат по воздуху, играть с её волосами так, как хотел бы сделать он. А потом… Потом она одарит его одной из своих восхитительных улыбок, всю красоту которой не сможет изобразить ни один художник.       Глядя с высоты на город — их город, она никогда не уставала бы слушать серенады Кота под кустами сирени. Он бы смотрел на неё так, будто мир больше не вращается вокруг них. Его сердце замрет и пусть они будут считаться некоторое время без вести пропавшими. Он не стал бы что-то говорить, он просто коснулся бы её щеки и слушал бы её смех, кристаллический каскад давно мертвых композиторов, которые, вероятно, провели свою жизнь в попытках повторить эти чудесные звуки.       Она наконец смотрела бы на него, едва осознавая, что заменила ему большую часть мира, позволив совершить столь короткое, но значимое для него движение. Она сделает вид, что огорчена его поведением и скажет: — Глупый котенок, знаешь, как глупы твои шутки?       Как бы он ломался изнутри, сдерживаясь, чтобы не поцеловать свою Леди, не шептать ей, какая же она красивая, и о том, как же важна она для него, держал бы ее, словно спасательный круг, способный исчезнуть в любую минуту.       Смогу ли я сказать ей все?       Он, безусловно, не в силах отказаться от нее. Он слишком сильно любил её для этого. И что же? Он должен был сказать ей, признаться. Она должна была знать, иначе за него это сделает кто-то другой. И тогда… тогда он её потеряет. Эта мысль была подобна удару. Он помнил влюбленного Имитатора Тео, того скульптора. Насколько же он был влюблен? Его единственным шансом был день Святого Валентина. Он снова пришел к своим беспокойным рассуждениям. — Я должен сказать ей, — пробормотал он. — Сегодня.       Со стола послышался вздох Плагга, казалось бы, разочарованного дилеммой мальчика. Адриан взглянул на экран компьютера, на фоне которого стояла фотография из Ледиблога, и вздохнул полной грудью. — Это не должно быть трудно, не так ли? Я тебя люблю…       Он даже не взглянул на квами, он просто почувствовал его энергию, он почувствовал, что сможет все. Блондин вскинул руку вверх, кольцо засосало в себя квами и засветилось.

Он сможет признаться. И он точно сделает это.