Между прошлым и будущим (Доминат-2)

От злых и настороженных мыслей голова трещала. Чтобы хоть как-то отвлечься, Лайдос схватился за планшет. Открыл историю поиска, вернулся на сайт ШЛЮПа и – по наитию – выделил имя покойного руководителя группы испытателей экспериментального снаряжения. После щелчка и секундной задержки на Лайдоса обрушилась тона ссылок и фотографий. Первый же заголовок: «Беспрецедентный случай промышленного терроризма» вышиб из мыслей Рууда. Эльб ни словом не упомянул, что был в центре крупнейшего прошлогоднего скандала. Тогда и газеты, и телевизор взрывы на ипподроме, на открытии салона защитного снаряжения, в подробностях обсосали. Имен не называли, показывали, как в реанимационный автомобиль укладывают окровавленное тело... получается, что это Эльб? А Борис Степанович Житков и еще один испытатель остались лежать возле стенда ШЛЮПа? Лайдос стремительным шагом вернулся в комнату, толкнул Эльба в бок, не выпуская из руки планшет. Ладонь потянулась к серебристым волосам на виске. – Ты... ты это когда? Это когда при доминусе рвануло? - Да, - подтвердил Эльб и процитировал заголовок. – Беспрецедентный случай промышленного терроризма. - В газетах писали, что это было покушение на доминуса. - Версию быстро отбросили. Мы стояли слишком далеко от его ложи. Взрывчатку подсунули под видом элементов питания для переговорных устройств. Оторвать испытателю голову, уложить дам в обморок – это пожалуйста. А до доминуса так было не дотянуться. - Двое погибли? - Да, - кивнул Эльб. – Выжил только я. Как раз снимал шлем. Повезло. - Вот почему ты сказал, что Юсупов тебе должен... – Лайдос отложил планшет, замялся, выпалил. – А я думал, ты с ним спал. - Нет, - Эльб усмехнулся, сгоняя набежавшую на лицо тень. – Феликс Эдмундович нехристями брезгует. Выкинь эту идею из головы. Он потянул Лайдоса к себе, отобрал планшет, положил на стол. Рука легла на шею, заставила наклониться. Губы скользнули по губам. Рывок, перекат – и вот уже Эльб нависает сверху, опираясь на локти. Можно было толкнуть, вывернуться, уйти прочь, но Лайдос устал бороться с собой и законным искушением. Эльб со своими тайнами и желаниями принадлежал ему по праву. Если это грех – вместе в залах Меллиана на раскаленные камни сядут. - Сдаешь крепость? – спросил Эльб, освобождая его от рубашки. - Да, - выдохнул Лайдос. Закрыл глаза, впитывая прикосновения, повторил, избавляясь от сомнений: - Да. Эльб дал ему больше, чем мечталось. Это был пир тела, торжество губ над кожей. Лайдоса трясло, как под током, из горла вырывался бессмысленный скулеж. Не о чем было просить: щедрость Эльба попрала самые разнузданные мечты. Первый раз Лайдос кончил, принимая пальцы и погружаясь в рот партнера. Второй – от ладони на члене. Эльб втиснулся в него осторожно, по миллиметру, удерживаясь от резких движений. Позволил обвыкнуться, растрахал, начал дрочить, жестко стискивая головку в кулаке. Лайдос подавался в такт движениям – насаживался на член, утыкался в кулак, почти кричал от новых ощущений. Выплеснулся, растекся по постели талым снегом, обреченно понимая, что не сможет сказать Эльбу: «Нет», даже если за это удовольствие придется расплачиваться на крестовине в Храме. - Вот ты какой... – Эльб погладил его по щеке, смутил жадным взглядом. – Да... теперь я его понимаю. - Кого? – язык еле ворочался, хотелось свернуться в клубок, подремать, уткнувшись лбом в бок Эльба. - Неважно. Отдыхай, Ладо. Потом продолжим. Короткий сон пришелся на самую жару. Лайдос проснулся от нестерпимой жажды. Выбрался из-под руки Эльба, лежавшей на бедре, доплелся до кухни, долго и жадно пил теплую невкусную воду. Принес бутылку в комнату и решил покурить – перед тем, как будить Эльба. Он прихватил планшет машинально – привык читать новости под чашку кофе на балконе. Прикосновение разбудило потемневший экран. Перед Лайдосом снова появились результаты поиска. Он пропустил ссылки на статьи о взрыве и открыл аккаунт Бориса (Бора) Степановича Житкова в крупнейшей социальной сети. Руководитель группы испытателей экспериментального снаряжения жил на виду, охотно позировал перед случайными камерами, засорял страницу цитатами и репостами. На двух третях фотографий рядом с Житковым был Эльб. На оставшейся трети – Юсупов. Иногда в кадр попадала вся троица. Юсупов по-хозяйски обнимал человека и реммиарца. Чтобы избавить посетителей страницы от сомнений, покойный Житков ставил под фотографиями с Эльбом тег #мои мальчики. Лайдос смотрел на чужие объятия и улыбки, цепенея от ревности и злости. «Вот, значит, где он этому научился. Юсуповский мальчик». Эльб вышел на балкон неслышно, едва не застав врасплох. Лайдос, не теряя ни секунды, бросил ему планшет – знал, что поймает. - Значит, не с Юсуповым, а с Житковым? - Да, - мельком взглянув на фотографии, ответил Эльб и бросил планшет обратно. Лайдос стиснул планшет, слепо провел пальцем по экрану, случайно нажал на имя. Меллиан милостивый, оказывается у Эльба тоже есть аккаунт в соцсети! Черным по белому: Эльб-эт-Инев (Лев). Дата рождения, раса: реммиарец, семейное положение: всё сложно. Фотографии с Житковым, фотографии с Юсуповым. Фотографии с какой-то торжественной церемонии – Эльб и еще двое реммиарцев в форме Корпуса Стражей Меллиана. Лайдос скользнул взглядом по хищным лицам соотечественников, перевел взгляд на последний пост. На стене Эльба написал сам Юсупов: «Вечный покой Бореньке, помолитесь за здоровье Лёвушки, друзья мои». Под словами улыбались Житков и Эльб – перепачканные гарью, державшие шлемы на сгибах локтя. Два испытателя, подорвавшихся на защитном снаряжении. - Мои мальчики... – оцепенение спадало, злость начала искать выход. - Фель его любил, - Эльб – наконец-таки и неожиданно – снизошел до объяснений. – Бор был еще тем живчиком. Шебутной, влипал все время в темные истории. Феля через него шантажировать пытались. Как раз перед тем, как они меня на Пшере нашли, Фель Бору поставил условие – или один постоянный партнер, или иди на все четыре стороны. Бор меня выбрал. Во-первых, потому что я шантажировать не мог. Во-вторых... как он сам говорил: захотелось побыть демиургом, вдохнуть жизнь в скульптуру из глины. Фель его выбор одобрил. Полгода присматривался, потом благословил. - И ты пристроился при крепком хуе и оплачивавшем ваши траты старике, - кивнул Лайдос. – Ты же не думал, что я жил в чулане под лестницей и мотал сопли на кулак – ах, как плохо я обходился с храмовым партнером! Лайдос встал, роняя планшет, глянул в наглые зеленые глаза, спросил: - Если бы Житков был жив, ты бы ко мне вернулся? - Нет, - Эльб ответил быстро и без сомнений. – Я бы передал контракт Юсупову и попросил уладить проблему. Нет, Ладо, я бы не вернулся. Честность отозвалась вспышкой гнева. Лайдос размахнулся, ударил, метя в лицо. Эльб отступил, пошатнулся. Кулак врезался в висок, заклейменный сеткой шрамов. Эльб рухнул на пол без звука, разлегся неправильно и некрасиво, как сбитый выстрелом манекен. Страх появился не сразу. Лайдос тряхнул партнера за плечо – раз, другой. Сбегал за водой, побрызгал в лицо. Дрожащими пальцами нащупал пульс на шее. Жив... - Эль! – Лайдос позабыл вбитые в голову правила оказания первой помощи, взвыл, уткнулся носом в шею Эльба. Короткое шевеление оборвало вой. Губы Эльба вытолкнули шепот: - Позвони Юре. Номер... номер в телефоне. Позвони, это врач. Лайдос вскочил, метнулся в комнату и, умоляя Меллиана о милости, нажал на вызов единственного номера в телефоне Эльба. Гудки звучали бесконечно долго. Наконец вызываемый абонент сухо проговорил: - Гагарин слушает. - Эльб, - Лайдос не знал, как представиться петербургскому Юрию, поэтому сразу изложил проблему. – Я ударил Эльба. Он упал и не шевелится. - Лёвушку? – далекий голос набрал силу. – Ты ударил Лёвушку? *** Кара господня настигла на четвертый год проживания в Петербурге. Эльб выходил из госпиталя после ежемесячного обследования у доктора Юрия Алексеевича и наткнулся на двух Стражей Меллиана. Поддался порыву, развернулся – сбежать, отсидеться в кабинете, позвать Бора, чтобы забрал – и замер, почувствовав стиснувшую плечо руку. Эльб попытался рассказать о дозволении архонта, попросил позвонить Юсупову, но его, конечно, и слушать не стали. Страж-десятник оскалился, пообещал: «Меллиан рассудит, птичка моя грешная» и отконвоировал Эльба в служебную машину. Три часа на крестовине в подвале Храма превратили тело в комок боли. Страж-десятник Арвел-эт-Леттин вел Эльба по дороге искупления, отвешивая удары с двух рук, меняя ремень на розги и обратно, пока еще не прикасаясь к плети. Эльб твердил свое имя и номер части, не надеясь, что Арвел его услышит. Страж действовал как в трансе. Парадная форма медленно, но верно отправлялась на скамью, капли пота стекали по ритуальным татуировкам. Арвел был неутомим в стремлении сделать раскаяние Эльба полным и чистосердечным. Когда кожа спины, ягодиц и бедер превратилась в иссеченный ковер, ремень начал ломать ребра. На третьем ребре Эльб не выдержал – провалился в спасительное забытье. Пришел в себя от яростной брани: где-то за границей слепящего света надрывался знакомый голос. - Он тебе говорил, у кого живет? Тварь ты безмозглая, совсем не соображаешь, с кем можно шутки шутить, а с кем нельзя. Полно прихожан на исповеди, а тебе на улице хватать понадобилось! В общем, так. Сам замаливать будешь. Хочешь – сапоги Юсупову вылизывай, хочешь – кишки себе на его глазах выпускай. Всё в его воле. Хватит на меня таращиться, отвязывай это блядво, пока он не сдох. В тот день орали все. Юрий Алексеевич на Эльба и систему искупления в целом – пока латал пострадавшее в Храме тело. Феликс Эдмундович – на Бора. За то, что не удосужился Эльба легализовать, и тем самым на крестовину отправил. - Ты как ребенок, который собачку завел, час потискал, а о том, что кормить и выгуливать надо, не думаешь. Два года тебе в голову вдолбить пытались – реммиарцы едят больше. Нет, ты пиццу заказал, половину сожрал и свободен. - Я ему карточку дал, он сам продукты покупает, - вяло огрызнулся Бор. - А его военный билет зачем на кармане держал? - Ну... я туда-сюда сунулся, все говорят – это надо через реммиарское посольство решать. Или через главный Храм Меллиана. - И? – грозно спросил Юсупов. - Что – «и»? Я там никого не знаю. - А мне почему не сказал? - Чего я буду вас по пустякам отвлекать? Кажется, Бор за этот ответ по зубам схлопотал, но ручаться Эльб бы не стал – лошадиные дозы обезболивающих туманили взор и разум. Юрий Алексеевич велел две недели с постели не вставать. Эльб неделю выдержал, потом поднялся. Слонялся по пентхаусу, роняя нашлепки пластырей, обедал на кухне у графини Сумароковой-Эльстон, вяло соглашался, когда она архонта Ерофея мерзостью двуличной называла. Бор глаза прятал. Сухо извинился: чувствовалось – если бы не нажим Юсупова, промолчал бы. Эльб не обижался. Понимал, что Бор уже наигрался, к пятому году жить молча, лениво трахаясь по утрам, изрядно надоело. Если бы не твердая позиция Феля: «Выбрал его – теперь живи» с одновременной угрозой отлучения от кормушки, Бор бы загулял. Но лишаться пентхауса и походов на светские приемы ему не хотелось. Как и менять золотую карточку на зарплатную. Потому и не рыпался. Мог бы, конечно, сказать, что Эльбу надо куда-то документы пристроить, только князь был к просьбам расположен не каждый день, а у Бора свои челобитные имелись. Эльб знал – Бор хочет накопить денег, уехать в кругосветное путешествие и в пути дописать фантастический роман, наброски которого болтались в телефонах и ноутбуках. Знал, и по белому завидовал. У Бора была мечта. А у Эльба даже мечты не было. Тучи, омрачившие безмятежное существование, развеялись ко дню рождения Эльба. Феликс ему обычно какую-нибудь дорогую безделушку дарил, а в этот раз расщедрился. Пригласил художника, заставил написать двойной портрет, который повесили в гостиной, а на сам праздник пообещал сюрприз и гостей. Эльб почуял подвох, даже Бора осмелился вопросами доставать, но так ничего и не узнал – Бор тоже пребывал в неведении, ревновал и злился. В назначенный вечер расселись в гостиной в креслах, пригубили шампанского. Эльб смотрел на портрет, где они с Бором в обнимку в постели лежат, гадал, чем дело кончится. Гость пришел с крыши, с вертолетной площадки. Коротко стукнул в дверной косяк, встал перед Юсуповым, не глядя на Бора с Эльбом. Князь оторвался от созерцания бокала, негромко молвил: - По правде говоря, сначала тебя убить хотелось. Не страх перед законом удержал – Ерофей бы расследование замял. Но, поразмыслив, я решил наступить на твою гордыню, Валентин. Потешишь моих мальчиков и вернешься в свой храм. А я, как человек ответственный, прослежу, чтобы они тебе не навредили. Раздевайся и проходи в спальню. Эльб смотрел на парадную форму, черными комками падающую на белый ковер. Облизывал пересохшие губы, прослеживая контуры ритуальных рубцов и татуировок. Арвел-эт-Леттин, переименованный людьми в Валентина, не блистал красотой с точки зрения реммиарца. Обычный. Привлекательный для людей – вон, Бор рот открыл от удивления и предвкушения. Это была война Юсупова и Храма. Эльб не помышлял о мести – грех оспаривать волю Меллиана, ему виднее, где и когда преподать тебе урок. Совесть и остатки веры требовали взбунтоваться, уйти, но привычка к повиновению заставила преступить черту. В спальне, под пристальным взглядом Юсупова, Эльб прилип к спине Арвела, вылизывал свежие следы от розги, ласкал давние шрамы. Придержал своего мучителя за бедра, помогая опуститься на Бора, не выдержал, впился в губы, ловя и проглатывая стон. Арвел принял член, кривясь от боли – похоже, архонт был несдержан в назначении искупления. Нахлынуло давнее, темное: случки с партнером, скупая нежность, за которую приходилось себя казнить, и, в итоге, битва и обоюдная месть в постели. Беспомощность на крестовине, рвущий задницу деревянный фаллос, кровь, смывающая грех с души и дарящая умиротворение. Эльб зарычал, и выполнил негромкий приказ Юсупова, втискивая член впритирку к члену Бора. Арвел давил крики, кусая губы, Бор нешуточно завелся, да и Эльб не отставал – вытрахал, слил всю таившуюся в душе и теле черноту. Тут же, раскаявшись, заласкал стонущего Арвела, закрыл от Бора, оберегая. Юсупов, успокоенный и удовлетворенный, уехал домой, посоветовав: - Не калечьте. А то Ерофей от меня потом год с просьбами не отвяжется. С отъездом наблюдателя Эльбу полегчало. Бор еще раз оттрахал Арвела в одиночку, приговаривая: - Сладкий ты, Валентин. Я балдею с вас, храмовников – такие неприступные, что сразу хочется вставить. Эльб терпеливо дождался, пока Бор угомонится, и увел Арвела в бассейн, надеясь, что графиня ночует вне пентхауса. Окна не светились – или в особняке осталась, или вообще за городом отдыхает. Арвел в воде расслабился, позволил себя целовать под головокружительно звездным небом – даже за шею обнял, не притягивая, но и не отталкивая. Эльб вынес его на лежак и был по-человечески нежен, посчитав, что и так уже отдал дань законам Меллиана. Больше часа расписывал языком нежную внутреннюю стону бедер, массировал поджимающиеся яички, брал член в рот, заглатывал, добиваясь твердости, выпускал, дразнил и снова втягивал, позволяя головке уткнуться в горло. Арвел шептал: «Нет», прятал лицо в сгибе локтя, и, все-таки, кончил с жалобным всхлипом. Эльб проглотил семя и вставил член в растраханную дырку, ловя сотрясающие тело волны оргазма. Ему потребовалась пара минут, чтобы кончить. Это было до одури хорошо, и он не удержался, спросил, заранее зная ответ: - Давай потом встретимся где-нибудь в городе? Только ты и я. Вдвоем. - Нет, - Арвел не колебался ни секунды. – Нет. Греши дальше. Я буду молиться за нас обоих. Они виделись еще не раз – в канцелярии, куда Эльб отнес военный билет, чтобы стать формальным Стражем Корпуса. На нескольких торжественных церемониях, когда вызывали постоять в строю для количества. И в больнице, после взрыва, когда к Эльбу начали пускать посетителей. Юрий Алексеевич визиты Арвела не одобрял, бурчал, что Валентин этот себе на уме, смотрит так, будто сглазить хочет. Эльб слабо улыбался и отмахивался – он видел только тревогу и заботу. А когда Арвел принес ему извещение об истекающем сроке храмового контракта – ушлый Ерофей только языком лязгал, никогда не занимался бумагами – было так естественно спросить: - Сможешь достать мне пропуск в зону отчуждения? Эпилог Лайдос не сомневался, что покушение на жизнь Стража Корпуса – по документам Эльб все еще числился Стражем – ему не простят. Вертолет опустился прямо рядом с КПП. Темно-фиолетовый, с белым номером на борту. Темная противоположность той желтой вертушке с красным крестом, которая вчера забрала Эльба. Лайдос ожидал храмовников в наручниках, под прицелом винтовки десятника Гарта. Рядом, создавая массовку, переминались капитан Скворцов и полковник Веточкин. Страж-десятник выпрыгнул из вертолета, не дожидаясь полной остановки винтов. Подошел к ожидавшей его группе, что-то буркнул в ответ на приветствия командования и врезал Лайдосу по физиономии. С ноги. Продемонстрировав идеальную растяжку. Удар едва не проредил зубы и принес облегчение. Лайдос грыз себя всю ночь, вспоминал затуманенный взгляд Эльба, которого грузили в вертолет. Вновь и вновь слышал злые слова доктора по имени Юрий Алексеевич: - Придурок! Какого черта ты сюда поперся? Давно в храмовой грязи не валялся? Попросил бы Валентина, тот бы тебе по морде без выезда устроил. Эх, Лёва... тянули тебя, тянули с этого дна, а как только оставили без присмотра, ты сразу нырнул и в ил закопался. Страж выхватил у Гарта рюкзак с вещами и документами, дернул упавшего Лайдоса за наручники, вынуждая подняться. Еще один удар – лбом в нос – заставил ослепнуть от слез. Экзекуцию прервала трель телефонного звонка. Страж приложил трубку к уху, сдерживая недовольство, ответил: - Слушаю вас, ваше сиятельство. Слов с той стороны было не разобрать – невнятное бормотание. Лайдос поморгал, сгоняя слезы, увидел, как темнеет лицо Стража. Услышал короткий ответ: - Так точно. Да, помню куда, не извольте сомневаться. В вертолет погрузились быстро и без мордобоя. Страж заговорил с Лайдосом только один раз, когда швырнул индивидуальный пакет и приказал: - Утрись. Пол пачкаешь. Кровь из разбитого носа текла как из крана. Лайдос кое-как разорвал пакет скованными руками, долго сидел, закинув голову, а потом, повинуясь приказу, вытер пол, слюнявя вату и уничтожая кровавые следы. Высадились на какой-то крыше. Вид – загляденье. Лайдос вдохнул прохладный воздух, быстро пошел вслед за Стражем, ожидая заключения в камеру или спуска в храмовый подвал. Вместо этого миновали раздвижные стеклянные двери, вошли в богатую квартиру. Зеркала, белизна мебели и ковров, заставившая поднести к носу обрывок бинта из пакета – упаси Меллиан тут кровью капнуть. В очередной комнате Лайдос встретился взглядом с Эльбом и замер, едва не выронив бинт. Эльб был не настоящим, нарисованным. Смотрел шало, прятал лукавую улыбку. Эльб и Житков, едва прикрытые простыней, лежали, прижимаясь друг к другу, как два холеных кота в тесной клетке. От картины веяло самодовольным бесстыдством. Лайдос отвел глаза и вздрогнул, услышав скрипучий старческий голос: - Мои мальчики. Бореньку уже не вернуть, Лёвушке, к счастью, ты не сильно навредил. Неделя в больнице, под присмотром, потом выпишут. Валентин! Страж повернулся. - Сними с него наручники. И выйди. Нам надо поговорить. Протест Стража Юсупов – Лайдос узнал князя по фотографиям – оборвал коротким взмахом руки. Дождался, пока Валентин выйдет, приказал: - Присядь куда-нибудь. Расскажи, что у вас с Лёвушкой вышло. Почему ты на него руку поднял? Присесть в кресло Лайдос не осмелился – форма грязная, Валентин его перед вертолетом в пыли повалял. Рассказывать начал, запинаясь. Издалека. Вспоминая сватовство, горчичные зерна, Рууда и годы соломенного вдовства. Незаметно для себя оказался на коленях возле кресла – князь умел слушать и задавать правильные вопросы. Лайдос выплеснул накопившуюся злость и тоску как на исповеди, и замер, ожидая приговора. - Обидел он тебя, - покачал головой князь. – Не со зла, но обидел. Тем, что жил по-другому. Вволю. А потом, не покаявшись, бахвалиться начал. Эх, молодежь... всему-то вас учить надо. Ты тоже хорош, Ладо мой. Не искал его, а когда встретились, ударил за то, что нашелся. - Виноват, - выдохнул Лайдос. - Веры тебе пока нет – за несдержанность. Лёвушка просил тебя от тюрьмы уберечь, не отдавать ни полиции, ни храмовникам. Я обещал, и свое обещание выполню. Но пока доверие не обретешь, глаз с тебя спускать не буду. Сам понаблюдаю, Валентина к делу привлеку, архонт дозволение дал. Контракт ваш еще три месяца в силе. Два месяца и двадцать шесть дней. За это время я о тебе мнение составлю. Можешь в этой квартире оставаться, дожидаться Лёвушку. Квартира теперь его, Боренька на него завещание написал. Родня пыталась оспорить, но мои адвокаты укорот дали. Взор Юсупова затуманился, речь прервалась. Лайдос терпеливо ждал продолжения и дождался. - Оставайся. Только злых замыслов не таи. Если еще раз на Лёвушку руку поднимешь, отправишься в подвал к Валентину. Я рукоприкладство прощать не буду, Лёвушкины уговоры больше не помогут. Понял меня? Лайдос закивал. - Можешь до завтрашнего утра подумать. За ответ ответственность нести придется. Не торопись, поразмысли, оцени свои силы и терпение, говори с чистым сердцем. Если откажешься, в тюрьму не пойдешь. Устрою тебе отставку, поедешь домой, чтобы больше Лёвушке на глаза не попадался. Лайдос еще раз кивнул. Прикоснулся губами к княжескому перстню. - Выбирай, - поднимаясь из кресла, велел Юсупов. – Валентин! Переночуй здесь, утром будешь свободен. Проследи, чтобы мальчик ничего не натворил. Отдыхай, Ладо мой. Поешь, выспись. Завтра я тебе позвоню.