Между прошлым и будущим (Доминат-2)

- Думаешь, другой партнер будет лучше меня? Эльб смотрел внимательно, цепко – дурманный туман от капсул и солнца как ветром вымело. - Я надеюсь, что смогу дослужить без партнерского контракта, - честно ответил Лайдос. – Сюда, в Зону, храмовники не суются. Тут не зря год за два идет. Местами фонит так, что лучше бегом, не задерживаясь на поссать. А то член отвалится. - Год за два, дослужишь быстро. А потом? - Домой, куда же еще? – удивился Лайдос. - На родную ферму, до конца жизни навоз кидать? Ты помнишь, как в деревнях называют тех, кто служил? Членобабы, жопошники. Раз служил, значит, партнеру давал. А раз давал, не грех попользоваться. Винтовки у тебя там не будет, когда за амбаром толпой зажмут. - В городе останусь. Клейма на лбу нет, на улице зажимать не начнут. - Ладо... – Эльб снисходительно усмехнулся, будто ребенка вразумлял. – Клейма на лбу нет, но документы не порвешь и не выбросишь. Как ты доживать собираешься? Ни одна молодуха за тебя не пойдет, таких денег ты не скопил. Разве что вдова какая согласится. А ты подумал, что будет, когда кто-нибудь заметит, что ты на самом деле хочешь мужиков? Не по контракту, а по велению тела. Вчера, стоило тебя приласкать, ты как кисель расплылся. Когда дослужишь, изголодаешься так, что на воле непременно сорвешься. Дома тебе этого не спустят, Ладо. Дома это большой грех. Лайдос молчал, боялся – еще секунда, и выкрикнет в лицо: «От тебя я плыву, как кисель, другие меня не волнуют». Он уставился на КПП, выравнивая дыхание. Эльб, конечно, прав. Дома его ничего хорошего не ждет. Но деваться-то некуда. Справившись с собой, он ответил: - Что будет, то и будет. Наш с тобой контракт ничего не меняет, хоть разрывай, хоть продлевай. Оба членодевки. То, что ты в Корпусе Стражей служил, жопошничества не убавляет. - Я знаю, - кивнул Эльб. – Поэтому не собираюсь возвращаться. Юсупов мне вроде как должен. За несчастный случай. Пальцы тронули серебристый шрам. Лайдос не выдержал. Встал, шагнул к шезлонгу, огладил скулу, висок, взъерошил волосы цвета янтаря. - Я не буду тебя обижать, Ладо, - пообещал Эльб, прикрывая глаза, расслабляясь, подставляясь под прикосновения. – Попробую устроить, чтобы ты тоже на Земле остался. Сто процентов не обещаю... но шанс большой. Шевелиться надо быстро, пока меня еще помнят. Забудут – ничего не выжмем. - И чем надо платить за это благодеяние? Лайдос не мог остановиться: трогал знакомое лицо, доверчиво подставленный кадык, мягкую ямку над ключицами. Желание накрыло, как песчаный вихрь – внезапно, до рези в глазах, до мурашек, переходящих в зуд, до боли в налившемся кровью члене. - Ничем. У меня и так всё есть, Ладо, - Эльб едва заметно улыбнулся. – Я тебе помочь хочу. Пока в больнице лежал, вспоминал, как мы с тобой жили... ох, ё-маё... нет, по законам Меллиана правильно жили. Если и нарушали, то только тем, что мало каялись. Но... можно совсем по-другому, Ладо. Решайся. Пока есть возможность. Считай, что я тебе должок за ошибки молодости отдаю. - Знаешь... – Лайдос терся членом об спину Эльба, отделенную тканью форменных штанов и парусиной шезлонга. – Если бы ты мне это лет десять назад предложил, я бы от счастья свихнулся. А сейчас... наверное, поздно. - Поздно – не страшно, - Эльб повел лопатками, вызывая невольный стон. – Страшно, когда не надо. Ты определись, что тебе надо. И скажи. - Я тебе не верю, - Лайдос трахал шезлонг все жестче, опасно подталкивая к ступеням лестницы. – Сейчас ты мягко стелешь, а в храме потом по-другому заговоришь. Не тебя Рууд порол и деревянным хуем жопу рвал. Не я на исповеди налязгал, что партнера к земному греху тянет, без принятия и искупления. Шов ширинки прижал головку, от смеси боли и наслаждения поплыло перед глазами. Лайдос кончил в штаны, как в давние дни перед заключением контракта, когда Эльб позволял себя ласкать, балансируя между прегрешением и раскаянием. - Я не собираюсь извиняться, - Эльб встал, покачнулся, ухватился за перила. – Это был другой я и другая жизнь. Пойду в комнату, лягу. Зря сидел на солнце. Ладо... - Да? Он тоже ухватился за перила: спустил, и повело. «Понял Эльб, или не заметил? А, неважно...» - Ты все время вспоминаешь Рууда. Может быть, тебе станет легче, если ты узнаешь, что я его убил. Тогда, на Пшере. Во второй день мятежа. - Как?! - Сломал шею. - Нет! – Лайдос понял, что неправильно сформулировал вопрос. – Почему? За что? - За шантаж и угрозы, - в голосе Эльба не было капли раскаяния или горечи. – Он же меня выебал. За пару дней до мятежа. Выпорол, долго задницу лапал – я думал, солью натереть собирается – а он мне взял и вставил. И, пока ебал, говорил не затыкаясь. Что я сам напросился, что если попробую кому-то пожаловаться, веры моим словам не будет. Я не знал, что делать: рыдать в углу или бежать жаловаться. Сутки отоспался – ты был на смене – только собрался к приору идти, а тут мятеж. Рууд меня на втором периметре поймал, требовал, чтобы я эвакуировался вместе с ним и другими храмовниками. Я отказался. Он рот как открыл... обещал, что ни тебе, ни мне жизни не будет, на перекладинах подохнем, что он нас на любой планете достанет, и никто наших оправданий не услышит. И убедительно так говорил... он вообще убедительно говорил, а в тот день всю силу красноречия призвал. Только на меня это странно подействовало. Я подумал: а на хуй так жить? Ну, и... - Ты меня не просто удивил, - Лайдос сел на стул, потер пылающие щеки. – Ты... Так. Вот что. Это дело надо перекурить. Эльб ушел в комнату, лег в знакомую позу, пряча лицо. Лайдос схватил пачку сигарет и вернулся на балкон. Вот это поворот!.. Выебал его Рууд. Неужели решился? Как ни напрягай память: что было за день-два до мятежа, как выглядел Эльб – не вспомнишь. Боль – отдых от боли – снова боль. Время милосердно стерло подробности и не собиралось их возвращать. «Верить? Не верить? Если Эльб сказал правду... Получается, он не отсидел за преступление? Убил храмовника и вышел сухим из воды? И признался в этом партнеру, которого не видел много лет, даря повод для шантажа?» *** Квартира у Бориса была шикарная. Называлась пентхаус. Долго на лифте ехать надо, лифт прозрачный, наружный, весь Петербург как на ладони. Потом оказалось, что если из квартиры выйдешь, на крышу попадаешь, а там бассейн, настоящие деревья и столики со стульями стоят. За живой изгородью другой пентхаус видно, Борис сказал, там какая-то графиня живет, велел за изгородь не лазить. Да Эльб бы и без указаний не посмел. Внутри квартиры – сплошные зеркала. Аж голова кружится. Мебель белая, ковры белые, в спальне кровать огромная, круглая, на помосте. Ходить страшно – вдруг наследишь? Трогать что-то тоже страшно – вдруг пятно оставишь? Борису Эльб ничего говорить не стал. Побоялся, что тот опять рассердится и уёбищем обзываться начнет. Так и просидел до вечера перед телевизором, смотрел какие-то передачи одну за другой, не вникая в смысл. Вечером Борис предложил поужинать в ресторане. Эльб отказался. Борис отказ принял легко, собрался и ушел, предварительно заказав пиццу. Пицца Эльбу не понравилась, потому что в нее рыбу положили, но он съел три куска, оголодал уже – ему еды надо было чуть больше, чем землянам. Борис, наверное, об этом не знал или позабыл. Дождавшись его ухода, Эльб пробрался на кухню, в надежде что-нибудь приготовить. Без рыбы и странных кисло-жгучих фруктов. Его ждал облом. Нормальных продуктов у Бориса в холодильнике не водилось. Ни картошки, ни мяса, ни морковки – никак не сваришь суп. Эльб выпил йогурт, заел творогом, посмотрел на пакеты с мюсли в кухонных шкафах и загрустил. Тоска выгнала его на террасу – сколько можно сидеть перед телевизором? Там-то и случилась неожиданная засада. - А кто это у нас тут бродит, такой неприкаянный? – мелодично спросили из-за живой изгороди. Эльб попытался спрятаться в квартире, но графиня Сумарокова-Эльстон не постеснялась войти и осмотреть его с головы до ног. Эльб встал навытяжку, назвал свое имя и номер части. Почему-то это графиню рассмешило. Отсмеявшись, она стала мила. Села на диван, Эльба тоже уговорила сесть, начала расспрашивать: о жизни, о службе, о космосе. Не ругалась, подбадривала, если Эльб запинался. Понять, сколько графине лет, было невозможно: вроде бы, свежа и юна, да только пахнет эта свежесть очень большими деньгами. Через время Эльб осмелел и спросил у графини, где тут магазин, чтоб поблизости. Потому что Борис из ресторана не принесет ни морковки, ни лука – это уж точно – а одним мюсли не наешься. Выйти бы, купить продуктов и сварить суп. И картошки пожарить. Графиня честно сказала, что за продуктами в магазины не ходит, для этого у нее слуги есть. Повела Эльба к себе на кухню, сама, не брезгуя, разогрела ему порцию тушеной баранины, а когда он наелся, разрешила взять с собой из холодильника чего душа желает. - Вы же больше людей едите, я знаю. У моей приятельницы реммиарец-телохранитель. Ему тоже без супа на обед жизнь не мила. По расписанию: суп и два вторых. И не толстеет, черт его побери! Эльб графиню горячо поблагодарил, хотел отдать деньги за мясо и овощи, но графиня сказала – они с Борисом сочтутся. Дома он наготовил еды, еще раз поужинал, и улегся спать. Борис не появился, хотя время было за полночь. Эльб об этом не беспокоился. Борис, вроде бы и был таким же служакой, только таким да не таким. Землянин – раз. При Феликсе Эдмундовиче – два. Не барин и не ровня. С таким бы ухо востро держать – может прижать там, где барин по милости не накажет. Но Эльб помнил и скупую доброту, и ошеломительную ласку, и верил, что Борис не обидит. И надеялся, что еще как-нибудь приласкает. Не для того же он Эльба в квартиру взял, чтоб тот сидел перед телевизором. Пьяный Борис разбудил Эльба в половине четвертого, заставил перебраться с дивана на большую круглую кровать. Облапил, притиснул к себе и захрапел. Эльб повозился – отвык спать с кем-то, забыл уже, как Лайдос постоянно к нему прижимался – но Борис не позволил ни отодвинуться, ни уползти. Вцепился, словно клещ. Эльб смирился и заснул. Все-таки не в капсуле с гелем и с трубками в носу, а на мягком и под одеялом. Утром проснулись под взглядом Феликса Эдмундовича. Тот сидел в кресле, в телефон пальцем тыкал, кофе прихлебывал. Первым делом Эльба спросил: - Как ты устроился, Лёвушка? Бориска, подлец, приставал? Эльб замотал головой – не приставал. Да ведь почти так и было. Похмельному Борису досталось от души: за вчерашнюю гульбу, о которой князю уже донесли, и за то, что Эльба без еды оставил – графиня наябедничать успела. Князь отругал его, не повышая голоса. А стужей от него веяло, такой, что Эльб под одеяло поглубже закопался. Борис в ответ пробурчал тихо: - В последний раз, Фель. Это типа как мальчишник перед свадьбой. Отгулял, теперь дома сидеть буду. - Давай-ка в бассейн. Окунись по прохладе, разгладь похмельную морду, - смягчился князь. – Лёва пусть позавтракает, и пойдем, прогуляемся. По магазинам, купим ему все, что надо, потом пообедаем. А завтра утром вас заберу и уже на полигон. Сегодня отдыхаем. Борис, как спал голый, так на террасу и пошел. И Эльба голого за собой потянул. Поздоровался с графиней, которая у изгороди торчала, столкнул Эльба в ледяной бассейн, сам следом спрыгнул. Вынырнули, начали барахтаться, чтоб судорогой руки-ноги не свело. Князь следом вышел, смотрел на возню с удовольствием. Графиня одобрила: - Хороши оба! - И не говори, Аннушка! Теперь Бореньке повеселее будет. Я то на балах, то с женой, то в министерстве, то в офисе. Времени развлекаться почти не остается. Боренька, бедный, от обиды по кабакам таскаться начал... но теперь у него Лёвушка будет. Феликс Эдмундович подошел к изгороди, голос понизил, и плеск воды заглушил разговор. Эльб только и услышал, что графиня сказала: «Терпеть не могу этого Ерофея, тот еще скользкий прохвост». Не могла же она так про архонта? Наверное, про кого-то другого. С того дня Эльба завертела-закружила другая жизнь. Борису дома не сиделось. Ужинали в кафе с музыкой и яркими огнями, дважды в неделю парились в сауне, ходили в кино, в спортзал рядом с домом, бывало, просто бродили по улицам. Феликс часто приезжал по утрам. Смотрел, как они купаются и милуются – Борис Эльба все еще не трахал – иногда увозил вертолетом на полигон, иногда предупреждал, что придет ужинать. Вечеряли обычно на террасе, дело заканчивалось купанием, потом Борис усаживал Эльба на бортик бассейна или тащил в кровать и отсасывал. Под княжьим наблюдением. Трахнулись на третью неделю. Сделали Феликсу подарок на день рождения. Именинник занял законное место в кресле, дрочил, давал советы: «Языком его разомни, Боренька!», «Не стесняйся, трахни его, Лёвушка, не порвется, он разработанный». Борису после вялого княжьего члена под Эльбом пришлось тяжко, губы кусал, но даже замедлиться не позволил. Рыкнул: «Не отлынивай!» Эльб и понимал, что желание Феликса тут важнее, только драть Бора, как прежде Ладо, ему казалось неправильным. После, когда Бор Феликсу отсосал, и тот к жене уехал, поговорили. - Тебе хоть понравилось, полосатик? – вставляя в себя обезболивающую свечку, спросил Борис. - Понравилось, - признался Эльб. – Только... лучше бы самим. Мне бы только с тобой вдвоем хотелось. - Мне в этой жизни много что хотелось, - усмехнулся Борис. – И путешествовать, и книжки писать. А вышло то, что вышло. И – да, я доволен. Эльб кивнул. Короткий разговор его немного успокоил. Последнюю фразу Бор выговорил, отсекая дальнейшие вопросы. А по интонациям было ясно: тоже бы хотел только вдвоем. Эльбу нравилось так думать. Как будто у них с Бором есть общая тайна. Зимой, когда Эльб обвыкся, Феликс начал их с собой на приемы в разные дворцы вывозить. Бор под чужими взглядами – то завистливыми, то насмешливыми – только плечи расправлял. Эльб мечтал под пол провалиться, но его мечты никого не интересовали. Феликс улыбался, говорил: «Мои мальчики». Пару раз сталкивались с графиней Сумароковой-Эльстон. Та всегда Эльбу радовалась, по щеке трепала. Когда отхлынул стыд, что везде водят, как собачек на поводке, жить стало легче. На что жаловаться? Сыт, в тепле, при деле. Бор трахает и отсасывает так, что звезды перед глазами сверкают. Феликс не трогает, брезгует реммиарцем. Милость от Меллиана перепала, угадал, что от княжьего члена Эльба с души воротит, позаботился, не приходится старика на себе терпеть. А без постели Феликс не так уж и плох. Всегда побеспокоится, спросит, чего не хватает. Похвалит за хозяйственность. Особенно за суп. - Ты молодец, Лёвушка. И Бореньку обязательно обедать заставляй, а то он вечно всякую дрянь жрет, а потом... - Феликс Эдмундович! Вы мне эти суши простить уже третий год не можете! Ну, подумаешь, два дня из-за срачки не давал! Всю жизнь теперь вспоминать будете? Феликс смеялся. Бор смеялся. Без зла. Без страха. Без мыслей о грехе и обязательном покаянии. Эльб тоже смеялся. И только иногда думал: «Надо бы сходить в храм». Но документы по-прежнему были у Бора, официально Эльб считался пропавшим без вести на Пшере – он списки на сайте почитал – а нежелание объяснять храмовникам, как он попал в Петербург и живет здесь уже второй год, нигде не числясь, перевешивало потребность излить душу перед богом.