***
Сутки Бор в углу сидел, задрав нос. Нос у него красивый был — длинный. И сам Бор красивый. Татуировки у него мудрёные и волосы светлые… Бор носом в сторону костра водил, облизывался и опять отворачивался. Аюн его звал, кусок жареного мяса показывал, чмокал и уговаривал поесть. — Чего рот кривишь? — усмехался он. — Теперь хочешь не хочешь — всё равно моим станешь. Да ты и так уже мой. Будешь упираться, свяжу и разложу… Иди есть. — А чего ж не связываешь? — Так посиди… Вон, руки уже опухли. — А потом? Аюн подмигнул, повязку набедренную приподнял и дубинку свою кожаную показал. Хорошую дубинку, здоровую. Бору даже завидно стало. Сплюнул и отвернулся. Аюн подсел, сунул мяса и стал хвалиться: — Вот чем я тебе не нравлюсь? Я храбрый, меткий и сильный… — Ой-ой-ой! — А ещё я добрый. У вас стариков зимой в лес уводят, чтоб лишнего не жрали и под ногами не путались? И у нас. А я не повёл! Жалко же… Я им дубиной по башке дал, и всё. Бор даже жевать перестал — удивился. — Надо же! У нас добрых нет, все злые. И я злой! — повысил он голос. — Сейчас как двину — мокрое место останется. Отодвигайся, ишь, прижался! Бор так наелся, что уснул с недоеденным куском мяса во рту. Аюн вытащить хотел, но Бор зарычал во сне, сжимая челюсти крепче, и, не просыпаясь, дожёвывать стал. Голодный. У себя в племени небось давно хорошего мяса не ел. Чего они там жрут-то? Всё тыквы пекут да лопушиные корни грызут. Одно слово — Вшивые. Ничего, теперь Аюн его откормит. Утки жирные на реке, а зайцы в лесу ещё жирнее. Ночью он к Бору под бочок подкатился. Тому что-то плохое снилось — храпел и ногой дёргал. Аюн на лицо подул, злой сон прогоняя, и волосы сквозь пальцы пропустил. Ишь, светлые какие, длинные, а сзади волчий хвост привязан — красота! Вот плохо, что Бор такой злой, прям дотронуться до себя не даёт. Хоть бы немножко его пощупать. Аюн Бора по плечам погладил, по татуировкам замысловатым, по шрамам. Зад ему оголил. Он у Бора круглый и крепкий, и у Аюна руки зачесались, так дотронуться захотелось. Не выдержал, пальцем провёл… потом ещё. Ягодицы развёл в стороны. Внутри дырка маленькая. У Аюна аж слюна потекла. Жаль, в темноте не видно, какого цвета. Хорошо бы розового. Очень Аюн розовый цвет любил. Потом посмотрю, решил он про себя и стал спящего Бора по ягодицам гладить. Охал, облизывался. Спереди тоже потрогал. Сперва в заросли волос попал, потом Борову гордость нащупал. Гордость под рукой твердела и силой наливалась. Но у Аюна всё равно больше. Он хмыкнул довольно и давай дальше наглаживать. Бор под руками шевельнулся и тут же ещё крепче уснул. Аюн разошёлся — не унять. Своя дубинка уже подрагивала в нетерпении, тоже ласки просила. Аюн в ладонь поплевал, сжал ствол, подёргал. Не то. Как можно в кулак гонять, когда рядом такая красота без дела лежит. Придвинулся он к спящему вплотную, поёрзал и присунул меж ягодиц. Бор взрыкнул, просыпаясь, а Аюн обхватил за плечи, не давая шевелиться, тоже рыкнул и тут же спустил. И через секунду так под рёбра получил, что в глазах потемнело. — Чего дерёшься? — заворчал Аюн, убирая хозяйство. — Ты мой пленник. Что хочу, то и делаю! — Нашёл игрушку! Девкам засовывай, а меня не трогай. — А вот возьму и засуну! — Я те засуну… Дальше Аюн спал за порогом хижины. Ну, как спал… В звёздное небо смотрел и о Боре думал. Какой он красивый и стройный. Волосы густые, руки сильные, спина широкая и ноги крепкие. И то, что между спиной и ногами у Бора, очень красивое. Выпуклое и упругое. Ужасно Аюну понравилось. Член опять шевельнулся. Аюн циновку откинул, внутрь заглянул. Бор дрых, завернувшись в шкуры. Аюн подполз и осторожно примостился рядом.***
Утром Аюн повёл Бора стойбище показывать. — Туда не ходи, — предупредил он, — там ловушка на медведя. Упадёшь на колья — совсем мёртвым будешь. И сюда не ходи, тут для тигра западня. Попадёшься… — Совсем мёртвым буду, — кивнул Бор. — А куда ходить можно? — Сюда ходи, — Аюн опять повязку задрал и бёдрами повилял. А из хижин народ высыпал, кто вчера Бора разглядеть не успел. Татуировки у Бора не спиральные, а зигзагами, и повязка у него не справа налево, а слева направо повязана. Модный Бор, и не скажешь, что из Вшивых Бобров. Сам Бор тоже с интересом оглядывался. Женщин увидел, заулыбался, но Аюн нахмурился и торопливо его к реке увёл. Бор искупаться решил, одежду скинул и вошёл в воду. Солнце его кожу вызолотило — глаз не оторвать. Аюн пялился с открытым ртом и тут вспомнил, что хотел на цвет Боровой дырки посмотреть. Дождался, когда пленник его из воды выйдет и на солнышке разляжется, и подсел: — Не шевелись! Оса у тебя на заднице сидит. — Ну так сгони. Аюн ягодицы раздвинул и аж задохнулся. Розовая! — Чего там? — заволновался Бор. — Внутрь залезла? Убери её, я ос боюсь. — Сейчас, сейчас… Аюн торопливо оголялся. Бор оглянулся, глаза засверкали, и он заревел, как медведь, скидывая Аюна. Хворостину схватил и загнал в реку под хохот соплеменников. — Ты что творишь! — орал Аюн. — Ты моя добыча! Я хочу — ты подчиняешься! А ну, становись на колени, буду дырку твою смотреть! И трогать буду! — Свою трогай. Аюн машинально за зад взялся. — Да ну… Свою неинтересно. А вот ты не будешь слушаться, так я опять свяжу и поставлю раком. И буду трогать сколько захочу! И спереди, и сзади! У Бора глаза потемнели. Молча подошёл, встал на колени и зад отклячил. Аюн не ожидал — даже растерялся. Робко подошёл, но, только дотронулся, Бор так пнул, что чуть дух из Аюна не вышиб. Встал, оделся неторопливо и обратно пошёл.***
Аюн вернулся поздно вечером. Принёс куропаток, ощипал и жарить начал. Сам зыркнет на Бора — и снова на птиц. — И впрямь ты злой, — пробурчал он наконец. — Одно слово — Вшивый! Все вы там у себя такие. И женщины у вас страшные, и козы бодучие. — Нормальные у нас бабы. И козы тоже… Вы сами злыдни. — Мы хорошие и потрогать всем даём. А ты не даёшь! Вредина! — Ты жарь, жарь, не отвлекайся! Так и не дал. Зато жрал за троих! Ночью Аюн в другом углу лёг, а следующим утром вручил Бору колчан со стрелами. Нечего ему прохлаждаться — пусть работать идёт. Бор отказываться не стал и стрелком метким оказался, не хуже Аюна. Побил много птиц и зверья. И вождю преподнесли, и шаману. Аюн с Бором почти не разговаривал. То рот не закрывался, то слова не вытянешь. Обиделся. Бору первому скучно стало, и он не выдержал: — Да на! На! Потрогай уже. Распыхтелся… — Свою уже потрогал, — огрызнулся Аюн. Бор засмеялся и поближе сел. У Аюна лицо было обиженное. Губу выпятил и головы не поднимает. Молодой ещё совсем. Глупый и небитый. — Ну хорош дуться, — миролюбиво сказал Бор. — Давай мириться? Хочешь, я тебя потрогаю? — Больно надо! — Ну и кто из нас вредина? Аюн даже ответом не удостоил. Взял и пересел на другую сторону от костра. Вот будто один! Поел, разделся и спать лёг. Бор рядом завалился: — Чего-то спина у меня зачесалась. Может, почешешь под лопаткой? Аюн, не оборачиваясь, руку протянул, почесал и тут же засопел. Бор был весь в недоумении. Взял руку Аюна и себе на бок положил. Аюн тут же вырвал и Бору под ребро локтем… ну, то же самое, только ролями поменялись. Перестал Аюн на своего пленника внимание обращать. Вроде вдвоём живут, а как будто каждый сам по себе. Бору даже обидно было. Каждую ночь рядом ложился. И прижимался, и крутился, и тёрся… Получит локтем или коленкой — успокоится ненадолго. Очень обидно. Всего два раза пристал Аюн, и всё, ну кто так делает-то? Бор у шамана забродившую настойку на жареного глухаря выменял, предложил очередную охоту обмыть. Аюн согласился. Выпил… и к Длинной Каре ушёл. Вернулся под утро — весь в засосах. Бор аж взвился: — Ах ты ж… Я всего два раза отказал, а ты уже по бабам бегать? — А-а-а! Не нравится? — усмехнулся Аюн. — Вот не будешь мне давать — стану к Каре ходить. — Ну и ходи, — обозлился Бор. — А ко мне не суйся. И так пол-луны они всё договориться не могли. То один обидится — орёт на всё стойбище, то второй развизжится. Всё племя над ними ржать начало, а потом жалеть стали. Тяжко смотреть, как хорошие мужики мучаются и никак определиться не могут, кто у кого первый потрогает. Аж схуднули на пару. Вождь тоже сильно переживал за них и решил помирить окончательно. Пришёл к охотникам и сказал: — Задрали вы оба. Не разберётесь меж собой — сам выебу. Обоих. Аюн и Бор притихли. Сидят каждый в своём углу и друг на дружку пялятся. — Может, тебе тогда домой вернуться? — тихо спросил Аюн. — Раз не получается у нас. И вообще… По своим небось соскучился. Бор весело оскалился: — Да конечно! Я был Саблезубым Тигром, а теперь опять Вшивым Бобром стану? Не получается… Сейчас всё получится. Присел рядом и руку Аюну между ног сунул. Тот вскинулся было, но Бор уже заваливал на шкуры. Обнял, развернул к себе и впился в рот поцелуем. А потом у них такая срамота началась! И вертелись, и крутились, и скакали друг на дружке… А всё племя Тигров в дырки Аюновой хижины подглядывало. Сначала советы давали, а потом как-то резко позатыкались, и по домам. Даже на охоту никто в тот день не пошёл.***
— И вот так, наконец, два этих долбоё… лучших охотника обрели друг друга, — торжественно сказал Старый Лом. — А всё потому, что Саблезубые Тигры самые сильные в лесу! Правда, Вшивые Бобры нас теперь Ебливыми Кошками зовут, но мы не обижаемся. Боги всё равно сделали нас лучшими. А самый главный бог Умба-Тхумба… — Опять ты про своих богов! — загорланили дети. — Расскажи лучше, что там Сопливый Уух в хижине со своей козой делает?