The Art of Being Extraordinary

      Нам просто надо запретить складные стулья. Давайте сделаем их незаконными. Я немного в этом разбираюсь, поскольку пару лет назад брал курс «Американской политики». Я имею в виду, насколько это будет сложно осуществить?       Они же до ужаса неудобны. От них у тебя начинает болеть задница. Впрочем, как и спина.       Когда я понял, что ушёл в себя, думая о том, как же всё-таки вынести свой законопроект на рассмотрение, я вынудил свой мозг прекратить думать обо всей этой бессмыслице. В общем, так происходит всегда, когда я нервничаю. В такие моменты, я всегда начинаю придумывать планы о том, как изменить мир к лучшему, причем самым нереальным способом.       Всякий раз, когда я делился своими нервно-дурацкими идеями с Эммой, она пожимала плечами и говорила «амбиции, есть амбиции».       Эмма. Глупенькая Эмма. Разве парень не может просто идти по жизни, не получая вдохновляющих цитат на каждый случай? Моя мама всегда поддерживала её.       Если бы они сейчас поднялись на эту сцену вместе со мной, я больше, чем уверен, что мама бы сказала «восемьдесят процентов успеха зависит от появления...», а затем Эмма бы сказала что-то вроде «с каждым страйком ты ближе к хоум-рану», что вовсе не обнадеживало и не имело никакого отношения к данной ситуации.       Когда бы я позвал её на сцену, она нарочно улыбнулась, и сказала бы мне «ни пуха ни пера, буквально». Скорей всего, я бы шлёпнул её по руке, и она притворилась будто ей больно, хотя у меня настолько тонкие руки, как спички, что на самом бы деле она почувствовала, будто в неё кинули ватным шариком.       Я крутил бумажку в руке, пока вовсе не скомкал её. Я осмотрел переполненный зал и сильнее сжал листок.       - … Генри Миллс.       Я поднял голову. Так меня зовут. Мужчина со сцены позвал меня.       В течение последних нескольких дней я постоянно нервничал, ожидая этого момента. Я надел красивый, но в тоже время самый неудобный костюм. Я чувствовал, как начинаю потеть в нём. И, вот, меня позвали; я смерил взглядом человека, ожидающего моего появления на сцене.       Он кивнул, ожидая, когда я поднимусь. Я уставился на него с широко раскрытыми глазами. Он снова кивнул с намёком на то, что пора бы мне поднять свою задницу. Когда он кивнул мне в третий раз и зло уставился на меня, я еле поднялся со своего места на дрожащих ногах.       Упомянул ли я о том, что мои ноги такие же тоненькие и худые как и руки? Я настолько худой, что мне даже жить опасно.       Я заставил себя идти, практически бежать трусцой на сцену. Я не был уверен, кивнул ли мужчина в третий раз, чтобы заставить меня подойти к сцене, или же это он просто облегченно кивнул, зная, что свою работу он уже выполнил.       Я взобрался на сцену, становясь за трибуну. Если я недостаточно вспотел, то могу сказать вам, что огни по всему залу светили на меня так, что запросто могли поджарить меня заживо. Я достаточно знал о том, в каком статусе сейчас здесь нахожусь, так что я откашлялся, прежде чем начать говорить. Я наклонился к микрофону:       - Здравствуйте, - мой голос разнёсся эхом по всей комнате. Я смотрел на толпу, похожую на сгусток чёрных точек. Мне нравилось, что в помещение приглушен свет. Я просто не был уверен, смог бы я продолжить, если бы видел, как некоторые определённые люди смотрели на меня. Я немного отодвинулся от микрофона, всё ещё крепко сжимая бумагу в руке.       - Когда я был помладше, моя мама говорила, что восемьдесят процентов успехов зависит от… - я ещё немного отодвинулся от микрофона, чтобы у бедных, ничего не подозревающих людей, не лопнули барабанные перепонки.       Ни одна из этих чёрных точек, кажется, не отреагировала на меня. Они просто продолжали кашлять, чихать и переговариваться с такими же чёрными точками. Что-то кольнуло в сердце, когда я понял, что мне придётся одному пройти через всё это.       Я уронил бумагу, а затем, подняв её и попытавшись разгладить, начал заново говорить:       - Когда они попросили меня выступить перед всеми вами, скажу честно, я был шокирован, - я крепче схватился руками за трибуну, пытаясь не сорваться и не сбежать куда подальше, - я думал обо всём, что смогу сказать; обо всём, что нужно будет сказать. И я просто… - я прекратил говорить, пытаясь вдохнуть полной грудью. В этой чёртовой комнате было так душно.       Я, вообще, не так всё планировал. Я убрал руки с трибуны, ожидая, что в местах, где я держался за неё своей железной хваткой, будут вмятины. Но кого я пытаюсь насмешить, у меня же руки тоненькие как спички, помните?       - Просто… эм… одну минуту, - я потёр шею, а затем снял пиджак и начал закатывать рукава белоснежной рубашки. Я удостоверился, что эта чёртовая рубаха идеально была выглажена. Ну, и тут я понял одну вещь: вся моя заготовленная речь пошла коту под хвост.       Я оглянулся вокруг, пытаясь найти хоть что-то, на что можно было бы положить пиджак, но единственное, что было рядом со мной, это трибуна. Так что я просто свернул пиджак и бросил его на пол. Откашлявшись ещё раз, я опёрся локтями на трибуну.       - Пока всё идет не так, как я планировал. Я решил, что сейчас немного оторвусь от изначального текста, окей, ребята?       Мои нервы были ни к чёрту. Я понял, что надо действовать по-другому. Время для истории. Да, в свои-то двадцать три года, я собираюсь рассказать историю людям, у которых нет чувства юмора.       И я собираюсь сделать это, в то время как десять ламп направлены на меня, в попытке заставить меня ещё больше потеть, пока я не рухну на пол от обезвоживания. К другим новостям, этикетки на рубашке приносят мне некоторый дискомфорт, и мне постоянно хочется чесаться, но честно говоря, это наименьшее из моих зол.       - Я не знаю, сколько вы обо мне знаете, ребята. Я вот, например, знаю здесь некоторых присутствующих, а вот некоторых – и вовсе не видел. Эммм… сейчас я учусь в аспирантуре, на кафедре английского языка. Специализация: писатель, - я остановился, увидев на лицах парочки людей сожаление. Ну, по крайней мере, они хоть слушают меня, - так вот, там был кое-какой предмет, когда к нам каждый день приходил профессор и писал на доске тему. А затем, у нас было около двадцати минут на ответ. Знаете, написать столько, сколько сможешь. Студенты приносили по четыре карандаша, меняя их по очерёдности, поскольку они утверждали, что благодаря острому концу, они быстрее писали. Так или иначе, они сходили с ума, потому что им никогда не было достаточно этого времени. Они были писателями, и им так много хотелось сказать, что они не успевали всё это выложить на бумагу за двадцать минут. После занятия они спорили с профессором, но он просто говорил «двадцати минут достаточно для выполнения задания». С другой стороны, сидел я, уставившись в пустой лист с идиотской темой и на профессора-идиота задававшего мне вопрос, почему я хочу быть идиотом-писателем, если мне нечего сказать.       Я знал, что мало что смогу увидеть при таком тусклом освещении, но всё же попытался рассмотреть помещение. Я знал, что аудитория слушает то, что я говорю. Я имею в виду, у них же выбора даже не было, ведь так?       - Однажды, он подошел к доске, и как обычно написал нам тему. Студенты, окружающие меня, нервно теребили карандаши, в ожидании своих двадцати минут. Я же просто, сутулившись, сидел на стуле, зная, что и в этот раз я ничего не напишу.       Я сгорбился, показывая им, каким непрофессионалом могу быть, если захочу. Впрочем, на первых секундах своей речи я это очень хорошо продемонстрировал. Видимо, своей неуверенностью и сутулостью, я добился желаемого результата, поскольку слышал, как какой-то ребёнок в первом ряду смеялся надо мной, прежде чем родители не успокоили его. Я мысленно поблагодарил этого ребёнка.       - После того, как он сказал нам приступить к заданию, я неохотно поднял голову, читая тему. Это было не больше, не меньше чем то, что меня будит каждое утро: старая, добрая, очередная неудача. Но на сей раз, после того, как я закончил читать тему, моя рука сделала что-то… странное, - я драматично сморщил нос, чувствуя благодарность за свой большой актёрский опыт в качестве Дерева №2 в школьном спектакле «Питэр Пэн», - то странное, что сделала моя рука, было… о, господи, это не то, о чём вы подумали, я же не извращенец. - Я попытался скорчить лицо в отвращении, так как продемонстрировал эту шутку какой-то чёрной точке, в которой я смог разглядеть мужчину, сидевшего в первом ряду.       Он рассмеялся, и я попытался взять себя в руки, чтобы не сойти со сцены и не расцеловать его лысину. Клянусь, прямо сейчас, что мистер Блоб со своей гладкой головой, как младенца попка, стал моим новым кумиром. - Итак, вернёмся к моей руке. Странную вещь, которую я сделал, это взял в руки карандаш, - я выдержал драматическую паузу. Кто бы мог подумать, что я такой прекрасный актёр? – И написал две страницы за те двадцать минут. Я понимал, что это было жалко по сравнению с теми, кто написал шесть, но все же… для меня это был рекорд. С тех пор эти две страницы постоянно присутствовали на каждом занятии, когда мы писали эссе. Впрочем, как и эта история, которую я сегодня хочу рассказать.       Я глубоко вдохнул, в моей голове постоянно крутилась фраза «восемьдесят процентов успеха зависит от...».       - Сейчас, я уверен, что вам интересно, что же это была за тема, которая вдохновила меня, - я всматривался в черноту, понимая, что это не какой-то там популярный концерт. Толпа не собиралась скандировать «ЧТО» в унисон, прося меня продолжить. - На доске было написано: «Объясните, что значит быть экстраординарным»*, - я снова остановился, задумываясь над тем, что мои актёрские навыки следует улучшить, потому что всё, что было в моём арсенале, это только драматическая пауза.       - Я недолго посидел. Вы знаете, я думал об этом без особого энтузиазма. Я начал перечислять все те вещи, которые я считал особенными в своей жизни, в надежде на то, что смогу всё это собрать воедино. И понял, что половина вещей из этого списка, если не всё, касается моей мамы и Эммы. И я подумал про себя… нет, этого не может быть, они же настолько обычные. В любом случае, все эти двадцать минут я писал о них. В конце этого времени, я понял, что нашёл своё вдохновение для себя, как писателя - я рассмеялся, помня о том, кто именно сидел в этой толпе, - на самом деле, скорей всего, сейчас здесь сидит профессор. Спасибо Вам Доктор Палмер, что заставляли меня чувствовать себя жалким на протяжении тринадцати недель в течение двадцати минут.       Смех прошелся по тёмному помещению, и этого было достаточно, чтобы легкая улыбка дрогнула на моих губах.       - Так что теперь мне есть куда стремиться. Идея того, что самое обыкновенное, является особенным. Сейчас, когда я сказал это вслух, это больше походит на какую-то коммерческую рекламу. Я начал думать о своей жизни, об Эмме, о моей маме, насколько они были странно обычными людьми, и я решил всё это записать. Вот откуда я черпал своё вдохновение. От них – они моё вдохновение. Итак, я подумал записать всё это на бумаге, а затем положить под подушку или потереть этим листом об голову, и тогда я буквально пропитаюсь всем этим вдохновением, - для пущего эффекта, я потёр своим бесполезным листом с речью голову.       Ещё больше точек рассмеялось. Я начинаю любить эти точки.       - Так что я писал обо всём, что помню, конечно, с небольшой помощью, но об этом немного позже. И закончил писать только вчера, - я говорил медленно, считая странным то, над чем я так долго трудился, наконец-то, закончено, - я предполагал, что прочитаю это на какой-то конвенции, или митинге, или что-то в этом роде. Я не задумывался над тем, что буду выступать с этим здесь, но сейчас, понимаю, что это идеальное время.       Я помедлил и кивнул головой, убеждая себя в том, что это было правильное время. Я понял, что это было единственное время.       - Сейчас я собираюсь вам рассказать о единственной величайшей истории любви, которую вы когда-либо слышали. Мне всё равно кто вы: натурал или гей, мужчина или женщина, одиноки или состоите в отношениях, - я стал загибать пальцы, перечисляя всё это. Загнув пять пальцев, я пошел в обратном порядке, - мне всё равно: реалист ли вы или же оптимист, брюнетка или блондинка, даже если вы коварная рыжеволосая. Да, я знаю все ваши планы рыжеволосые, вы все в заговоре с целью захватить власть над миром. И мне даже всё равно, какое у вас оправдание. Это, - я ударил рукой об трибуну, - величайшая, - ещё один удар, - история о любви, - и ещё один удар, - которую, вы когда-либо слышали.       Я подождал пять секунд, прежде чём ещё раз ударить рукой по трибуне.       - … и она будет доступна вам, пока вы будете в состоянии оплатить за нее шесть платежей по 19.99 долларов.       Толпа взорвалась от смеха. Наконец-то, я расположил к себе аудиторию.       - Окей-окей, я солгал, она бесплатна. Но всё остальное, правда. Это и правда, величайшая история о любви, которую вы когда-либо слышали. И, конечно, если вы всё ещё не поняли что такого в этой истории, то я вам скажу: особенность вся в том, что она экстраординарна. Вы, наверное, думаете: да, да, она особенная, потому что обычная, мы поняли это, Генри, - я глубоко вдохнул, а затем выдохнул, - и давай уже быстрее переходи к истории. Да, я тоже думаю, что пришло время начать её рассказывать. Я имею в виду, они же моя семья. И посмотрите на меня, - я провёл руками по телу, - я обычный.       Толпа хихикала, и я кивнул головой, соглашаясь с ними.       - Но… это было не так. Когда я впервые задумался над этой историей, я понял, что тема профессора немного не относилась к делу. Потому что иногда некоторые вещи просто существуют, и нет никаких причин, объяснений, шаблонов, которые ты бы смог проанализировать для этого. Если там вообще нужны какие-то примеры, чтобы объяснить, почему все эти вещи именно такие, а не иные. Эмма и мама были бы такими. Они просто были... - я махнул рукой, немного склонив голову, - экстраординарными.       Я наклонился близко к микрофону:       - Так что, без каких-либо церемоний, давайте начнем. Приглушите свет, пожалуйста.       Я повернулся и начал уходить со сцены, прежде чем рассмеяться, увидев озадаченные взгляды людей, которые пристально за мной наблюдали. Я быстро вернулся на сцену, подойдя к трибуне.       - Прошу прощения, я не подготовил для вас никакой презентации или фильма. Всё, чем вы будете довольствоваться, это мной, - точки, кажется, не возражали, хотя я услышал, что кто-то начал мне даже хлопать, - я просто хочу, чтобы вы могли притвориться, что понятия не имеете, кем являлись они или же я. Только так вы сможете увидеть эту историю моими глазами. Хорошо.       Я отошел от трибуны, вставая на средину сцены.       - С тех пор, как мне стукнуло шестнадцать, я начал разделять прошлое на два периода: «Д.Э.» и «П.Э.» Вы знаете, моя собственная версия «до н.э.» и «после н.э». Это был мой способ следить за воспоминаниями и хронологией. «Д.Э.» означает – до Эммы, ну, и тут уже понятно, что «П.Э.» - после Эммы. Я создал эту историю также, так что у нас с вами есть хронология и, пожалуй, мы начнём сначала, - я показал им рукой прямую линию, создавая невидимую хронологию в воздухе.       - Мы начнём с того места, откуда всё началось. Вы знаете? Почему бы нам просто не прыгнуть в эту временную шкалу? И когда это, вы спрашиваете? Ну, конечно же, это «ноль», - я указал рукой на средину невидимой временной шкалы, - и вот здесь начинается история, когда моя мама встретила Эмму. *Экстраординарный - необычайный, исключительный, из ряда вон выходящий