Лежа на крыше под мириадами звезд

Исма спал на животе, обняв подушку обеими руками, и сопел в нее, зажав между ног одеяло. В комнате его младшего брата было душно, огромный алоэ, который разросся в стороны и ввысь на целый метр, царапал колючками мебель. Не то чтобы Исма любил растения, но его младший брат всегда варил из сока листьев отвары, добавлял в них какую-то серую дрянь и обмазывал этим свои губы, изнутри и снаружи. И ловил приходы. Что вы видите вокруг себя? А потом он пропадал из дома на пару дней. Это забавляло Исму. Присмотритесь. А потом он мучил двойняшек видом своих гнойных проколов в коже на бедрах, пока не видели родители и бабка. А потом Сафа смеялся над их наивными лицами. Каждая твоя любовь — последняя любовь. А потом двойняшки — и хотелось и кололось — осторожно трогали его ноги... истерзанные будто диким терновником ноги его младшего брата. Все в гематомах, язвах и ранах. Исма видел все и улыбался кончиками губ, так, что на щеках появлялись ямочки. В этой старой комнате в воздухе пахло пылью и грязными трусами. Исма покрутился в постели, понял, что от солнца ему не скрыться и раздраженно вздохнул, нашарив пальцами на простыне засохшее пятно спермы. Он ощупывал его своими длинными пальцами и едва не провалился в воспоминания… Как же этот бог истосковался по мальчишке! Ладонь стер до мозолей. Волосы запустил, не стриг. Слезы безумия закончились, он больше не мог плакать от удовольствия калечить людей. Калечить его. Ему осточертела эта вечная пустынная жара. Его достали отсыпанные годы, которые прожженны им были за зря. Потраченные на созерцание удовольствий в путанных снах. В его голове опять крутилась одна и та же пластинка. «Пожалуйста. Пусть мне приснится, что он все еще любит меня… Хотя бы чуть-чуть. Ну хотя бы чуть-чуть!..» Исма был полон экзистенциального кошмара, когда просыпался среди ночи от духоты и галлюцинаций, его рефлексия била его по темечку, Исму тошнило всей земной пищей на пол. Он был опустошен более чем полностью, и его выворачивало внутренним миром наизнанку. «Ради кого ты живешь?» Когда над тобой из чужих сновидений висит Зеленый Иисус или Иисус шоколадный, тебя мучает лишь желание глотка воды, но когда чужие люди из чужих сновидений приходят в твои, ты зарываешься в собственный жареный ужас зелено-бирюзового психодела. У тебя нет времени думать, нет возможности бежать. Ты ползешь по деревянному полу до этого гребаного разросшегося алоэ за глотком воды, которого у него нет. А эти люди с разношерстными голосами утаскивают тебя обратно в кровать и насилуют твои сны до потери пульса. Их пульса. Так и Исма. Он более не являл собою жизнь, его рыбьи глаза сдохли, его посеребренная рыба сдохла и воняла на весь дом. Его тело воняло, его сперма воняла, его душа воняла тоже. Эти люди поносили его шкуру. Эти люди окунули его в дерьмо носом. Эти люди… принесли ему голову несчастного мальчишки на блюде. И его копию. «Пусть мне приснится…» Исма хотел обратно, к этому божку поменьше рангом. К этому похотливому запуганному животному с молодым розовым анусом и красивым носом. К этому парню с тремя пальцами на одной руке. Он как будто был видимый только им, он как будто существовал только во нем… Исме снилось, как он трахает полуголого мальчонку в одной майке, и ему хорошо. Он приходит в такое состояние словно уже постиг нирвану. В этом черном пространстве свет исходит только от экрана ноутбука, где включенная веб-камера записывает все происходящее, и от удовольствия Исма скалится в нее, показывая свой нрав изнутри. Мальчишка хватает его за сильные жилистые руки и стонет громко-громко, мальчишка цепляется своими ногами за его ноги и доверяет всего себя этому сексуальному монстру. И все расплывается у этого бедняги перед глазами. Бог ненасытен, возбужден, зол. Бог глотает вязкую слюну пацана, бог делает тому минет, бог трахает его душу и тело во все дырки, он напрягается изо всех сил и пихает свой напряженный разбухший от страсти член мальчишке в руки, он массирует им чужой живот и гладит им губы пацана. Этого Бога распирает от радости и власти. Этот Бог упивается чужой энергией и теперь он счастлив словно ребенок… Исма видит сон. Сон, как он трахает парня сбоку, сильно задрав его ногу, и шепчет громко что-то ему на ухо. Красный свет бьет ему в лицо, его глаза, налитые кровью, сквозь слезы еле различают происходящее. Исма отрывает свое тело от чужого, Исма сопротивляется самому себе, Исма не хочет делать то, что он делает. Божок повыше рангом полон злобы и отчаяния. Божок повыше рангом убийца, он никогда никого не любил. Он съедает нижнюю челюсть мальчонки, и его окровавленный язык теперь болтается у шеи, он предает того, кто хочет ему верить во чтобы то ни стало, и этот Бог знает, что никто бы другой верить не стал. Его мальчик. Его беззащитное расчлененное животное. В конце концов он заставляет его страдать, он заставляет его стонать и молить прекратить. Он целует поясницу пацана, он перематывает его всего бинтами, он топит его в любви и топит его во сне… Исма вырезает в спине трехпалого огромную дыру, похожую на котел, безжалостно ломает ребра, утрамбовывая костлявыми руками внутренности, и варит в нем из них суп. Он выбирает его в вожделении, он убивает его в одиночестве, в грехе и болезни… «Ты ведь никогда этого не хотел?» Порог проницательности его сердца. Порог любви. Исма резко открывает глаза. За окном солнце зашло за тучи, поднялся сильный ветер, пригибая траву к земле, и закапал дождь. Он лениво сполз с постели, бухнувшись на пол как мешок с картошкой (как мешок, полный дерьма), дополз до стола и вытянул руку, чтобы на ощупь найти кнопку включения ноутбука. Воспоминания. Исма помнил тот день до мелочей. Исма был бесформенным сгустком отчуждения. Он ждал этого дождя миллионы лет и когда дождался… то с наслаждением смог смыть с идеального лица песок и пыль прошедших лет, которые он провел впустую, ожидая какого-то чуда. И вот. Бабка умерла. Близнецы-двойняшки подросли и замкнулись в себе. Его младший брат Сафа бросил курить, выкинул тюрбан и протянул руки навстречу к социуму. Он перестал бывать дома, он приходил домой только поесть и поспать, а потом снова ударялся в свою работу и долгие скитания в поисках каких-то глубоких вещей, о которых никому и никогда не рассказывал. Много лет Исма не мог выкинуть из головы тот жаркий день. Очень часто он вспоминал о сладко разбрызганной повсюду крови, треске костей, о чудотворных криках мальчишки, которые заглушали песни гитары и ханга из радиоприемника, и о его любимом фикусе… Только такой жары не случалось с того самого года, парень с его пропадающей куда-то тенью исчез навсегда, не забрав даже своих конечностей, а фикус помер от обезвоживания. И Исма остался один. В тот день из затхлой квартиры он вылез почти ползком, на четвереньках, не вымыв даже рук. У порога сверху-вниз на него глядел наглый парень с волчьим взглядом и острым языком. Грязная борцовка, вся в жирных пятнах и подтеках чего-то бордового, облепляла его вспотевший торс. Исма был зол до отчаяния, до опустошения, но нашел в себе силы отыграться на этом парне, который стоял и улыбался ему в лицо совершенно беспардонно, без капли стыда. Он присел на корточки рядом с Исмой, привязанная к его поясу за рукава ветровка теперь касалась пыльного асфальта. Парень протянул руку к божьему лицу, не переставая улыбаться все так же нагло, чтобы стереть с него кровь. И Исма ударил его наотмашь. И было в этом акте столько эротики, столько сексуальности, что могло показаться даже, как будто когда-то эти двое делили с друг с другом одну постель. Исма бухнулся на колени рядом с ним, на горячий асфальт, и осторожно вытер ладонью кровь теперь уже с разбитых губ дикого волка. И ухмыльнулся. На самом деле он чувствовал нужду извиниться. На самом деле ему нужно было просто убежать и никогда больше не возвращаться. Ему нужно было скрыться от навязчивого желания в голове любить всех и вся. Ему нужно было исчезнуть с этой планеты снова и никогда больше не возрождаться. Но эти обещания он давал уже сотни раз и сотни раз их не сдерживал. Да.