Каждой ночью десятки звезд падают к ногам Исмы на его простыню, выстраивая ряды лживых слов о любви к этому миру.
Каждую ночь мокрые страшные сны обволакивают его ресницы и слипают глаза вязким сверкающим блеском.
Каждая ночь одевает его голову в терновый венок и подвешивает крюками за кожу под потолком, и Исма купается в этом в надежде избавиться от славы холеного убийцы, закрываясь в своих миражах.
Его безнадежные глаза кричат: «Я умру».
Он умрет, и никто не возьмёт его страданий на себя. Это правда.
На крыше было ветрено, но Исма и не заметил, что ветер свистит в его ушах. Он уставился на знакомый силуэт, который беззаботно сидел на самом краю, свесив ноги, и не мог даже моргнуть. Глаза уже пересыхали.
«Неужели тебя правда потеряли? — испуганно подумал он. — Неужели это правда Он потерял тебя?»
Парень думал о том, что когда его находка обернётся и посмотрит устало через плечо, он больше никогда не позволит, чтобы Вселенная забрала его самый любимый труп. Его трёхпалого калеку. Исма даже не мог подумать о таком. О том, что его слезами, выплаканными далеко в себе, в распаде молекул на мертвые кусочки, так умело подотрутся сегодня вечером. Он был как влюблённый ребёнок, он не хотел отсекать эти чувства, вернувшие его на столько лет назад, ворвавшиеся в него, порвавшие его, разорвавшие ямочки на щеках, заполнившие его счастливые морщинки в уголках глаз и наконец…
Вернувшие его в это адское пекло.
Исма глубоко дышал, каждой клеткой наслаждаясь темной теплой ночью, и смотрел только вперед. На это восьмое чудо света.
«Я пристанище, я целый мир для других людей».
«Не по своей воле. И как тебя еще не порвало на куски от такого наплыва народу?»
С каждой мыслью ему надо переспать. С каждым своим поступком надо извратиться. Вот, кто стоял перед ним и сверкал, как сверкают звезды, своими томными глазами в этой ночной темноте. Этот мальчик танцевал с кем-то невидимым нежный вальс. Прямо на этой крыше. Прямо на глазах у неприкасаемого Исмы. И все вокруг него заходилось каким-то васильковым ураганом безумного веселья, все кругом трепетало, все внутри переворачивалось с ног на голову.
«О нет. Зачем тебе эта измученная душа, за сотни километров, в днк которой ты застрял навсегда?»
Исма нихрена не знал.
«Я рудимент, — пахнет в воздухе его голосом, — я прелести, сотворённые из воска», — шепчет этот безумный подросток и почти хохочет. Ветер сушит его мокрые губы.
Человеку, вообразившему себя богом, внезапно стало не по себе, он вдруг понял, что потерял даже больше, чем мог представить, и уже готов был кинуться с крыши от отчаяния. Исма до одури боялся снова остаться в той одинокой комнате наедине с собой, снова страдать от тесноты, от пересушенного воздуха и жары. Снова упустить главную добычу своей жизни и остаться голодным еще на пару лет. Или до конца жизни.
«Ты должен понять, что я уже живу в тебе, я паразитирую. Я расту, и меня оттуда не вытащить».
Ветер стал таким сильным, что остервенело срывал футболку с тела Исмы. Стеклянная бутылка с остатками пива на дне, оставленная на самом краю крыши, не устояла, и её с лязгом сдуло вниз. Бог так испугался этого грохота, что вздрогнул и покрылся мурашками. Но порыв ветра тут же стих и пошёл сильный дождь. «Надеюсь эта вещица никому внизу не раскрошила череп».
Надейся.
Все происходило так, как миллионы раз он видел это в своих снах. Эти движения, этот смех, этот голос. Эта стена из дождя. По его трехпалой руке вниз стекали капли, и он разбрызгивал своими нежными мальчишескими босыми ногами лужи воды в разные стороны. Он с кем-то громко разговаривал, почти срываясь на крик из-за сильного шума дождя, размахивая руками и совсем не замечая новых гостей на крыше. В воздухе пахло мокрым шифером. Для Исмы это зрелище было словно глоток свежей воды. Ему понравилось это, понравилось оставаться незамеченным, и он сделал еще один осторожный шаг вперед. Чуть дыша.
— Ты…
К слову, отрубленные пальцы мальчишки Исма оставил себе, связав их общей бечевкой. И когда по ночам его уж очень сильно накрывала тоска по знойным дням и маленьким фикусам, он игрался с этими обрубками. Конечно, он просто мог найти себе нового мальчика, конечно, он в любой день мог пойти в цветочную лавку за новым зелёным другом. Конечно, он вполне мог найти в себе силы забыть все, что натворил…
Но эти тоненькие подсохшие части конечностей, некогда бывшие длинными и прекрасными пальцами мальчика с красивым прямым носом, не давали Исме потеряться в себе окончательно. Он натягивал на них презервативы, облизывал и пихал во все места своего тела, куда они только могли поместиться. И ловил кайф.
К слову… Говорят, Бог простит.
— Ты… я же вижу тебя…
Губы Исмы дрожали словно сто голодных брошенных щенят, руки тянулись к скачущему как лань пареньку на той стороне крыши, глаза заливала благословенная с неба вода, а ноги в сланцах мокли в лужах. Но он выжидал, как выжидают добычу.
Всю жизнь в глазах Исмы отражались лишь духи его мертворожденных маний, и он не видел дальше своего носа, но спустя столько лет ему предстояло сломаться. Ах как же ему нужен мальчишка. Ах как же он ошибался! За все эти годы в нем нашла свое место только какая-то неописуемая болезненная тоска и так и норовила в любой момент всемирным потопом вылиться из него наружу, когда он стал понимать, что по какой-то причине мальчишка его не замечает.
«Почему?!»
От страха потерять только что найденное глаза у Исмы заплыли слезами.
«Почему. Почему. Почему. ПОЧЕМУ?»
Казалось, если он упустит еще хоть секунду, то сердце его разорвется от боли. И он рванул вперед, к нему, навстречу, к этому кружащему голову, сверкающему космической пыльцой урагану, чтобы схватить его маленького божка в руки и унести отсюда. Но все, что он смог, это только, приблизившись, поймать его за плечи и трясти, и трясти, и трясти… В своих прорезанных полноводными венами руках.
— Ты же не можешь не замечать меня!.. — не верил Исма. Его сердце бешено билось. От шока он едва не срывался на крик. Зубы не попадали друг на дружку, его трясло и тошнило, мокрые волосы лезли в глаза, прилипли ко лбу. Он не знал, что теперь делать. Когда он нашёл то, чего ждал все эти годы. А оно не обращало на Исму никакого внимания. Глаза мальчишки напоминали старые отваливающиеся от одежды пуговицы, их слабый блеск сводил Исму с ума, их тусклая радужка и широкий зрачок вводили Исму в глубокий ступор. Он застыл и методично тряс своё сокровище, пока того не вырвало на шифер крыши чем-то кислотно желтым. Когда он закончил пачкать обшивку, его руки безжизненно опустились как у тряпичной куклы, повисли как тонкие молочные вермишелины на вилке. Он перестал смеяться как смеялся ещё минуту назад и упал к ногам Исмы бесформенной кучей, когда тот разжал свои пальцы, не в состоянии оторвать глаз от темно-серого неба вдалеке. Всю его юродивость как ветром сдуло. И теперь поливало сверху дождём, смывая желтое нечто к ближайшей трубе слива.
Мальчишка распластался по шиферу, морщась от капель, со всей дури бьющих по лицу. Он открыл рот, лениво вытащил язык и выдохнул, тихонько пошкрябывая крышу трёхпалой рукой. Исма будто заворожённый перевёл свой рыбий взгляд вниз, на покалеченную руку. Из его приоткрытого рта брызнула вниз слюна, когда он увидел своё уродское творение воочию. Оно все тряслось и трепетало словно какой-то живой червяк. Этот тремор в трёх чудом уцелевших конечностях не успокаивался ни на секунду. Исма заметил, что к среднему пальцу у мальчишки был привязан сильно потрёпанный буддийский деревянный оберег на толстой красной нити с выжженными на нем иероглифами. Из-за тремора он тоже слегка постукивал по поверхности крыши. Этот стук пугал Исму до смерти.
— Что же я наделал…
Настала гробовая тишина. У него так заложило этой тишиной уши, что он даже перестал слышать, как капли дождя бьются и разбрызгиваются во все стороны о все, на что натыкаются.
Этот божок самого высокого ранга испил всех людей в этом мире, он испил и меня, и тебя. Он пригубил из стакана этого мальчишку до дна, а затем, не медля, выпил его залпом, и чуть-чуть попало ему на рубаху.
Мальчишка оказался ядом.
Список дел Исмы на завтра гласил:
1. Доесть рыбу.
2. Прикончить эту жизнь.
«Зачем портить продукт, если все равно собираешься умереть?»
«Успокооойся… Никто не придёт за этим куском, он все равно испортится».
Никто не придёт за тобой, кого бы ты так долго не ждал, никто не спасёт твоё пропащее Я, никто не заберёт тебя из посмертного вакуума, никто не выковыряет по ложке твои студеные мозги.
«Я люблю тебя…»
Кусок. Тухлой. Рыбы.
И эта любовь — тоже ничего не значит. Спасите его кто-нибудь…
«Спасите меня кто-нибудь, даже мои романы не спасли меня, мои воображаемые мальчики, зеленые Иисусы, шоколадные обертки и ромашки на выдранных в полях спинах не спасли меня.
Спасите меня кто-нибудь».
— Я тебя и не знал никогда, — доносится до Исмы голос. И так приглушенно как будто откуда-то из далекой темноты.
Он ложится на шифер рядом с мальчишкой, устало запрокидывает голову назад.
— А, — безразлично произносит он. — Да ничего страшного.
Его мальчишка отрывается от него, прикладывая большие усилия, чтобы дать Исме все забыть, но все равно оставляет свои корни внутри божественной рыбьей душонки. Он словно цветная наклейка. Он словно плохой скотч. И его липкий слой облепляет всего Исму с головы до ног и вяжет во рту как не доспевшая ирга.
Вокруг запах свежести, заполняет лёгкие, уносит в нирвану, толкает с крыши вниз, с десятого этажа распластаться о лужи. Внутреннее беспокойство Исмы хочет, чтобы он говорил. Исма говорит:
— Возьми… Забери меня с собой. Я так устал от всего. Я так устал…
Он любуется правильным острым профилем мальчика, рассматривает каждый тонкий белый волосок на его лице и почти не дышит. Он с замиранием сердца ждет, когда правильные симметричные губы мальчишки медленно скажут…
— Нет, ты нам не нужен.
И у Исмы в голове пронесется только один вопрос.
«Нам?»
***
Постепенно дождь закончился. Тучи разошлись и обнажили голое девственно-синее небо. Звезд в этой синеве плавало так много, что на улице мгновенно стало светлее. И спокойнее. Одно сменяет другое. Все проходит. Все меняется.
Исма заметил почти полную луну и долго гипнотизировал ее своим тяжелым взглядом.
Время пройдёт. Все изменится. Боль приестся, и он забудет себя в прошлом. И мир от этого не станет каким-то другим. Другое дело: ведь через него проходили такие сильные эмоциональные нити, такие потоки чужой энергии, что он чувствовал, словно он — отдельная Вселенная. Словно он — чаша, переполненная чёрной блистающей миром жижей. Боже, он рыдал от счастья, когда терял эту душевную чувствительность. Он гладил свою нежную спину руками, своими тонкими осторожными змеями-искусителями, которые обвивали тело и ползли друг по другу будто вьюнки. И чувствовал, как белые волоски на его пояснице встают дыбом, а изо рта вязкой ниточкой сбегают слюни вниз по подбородку и его жилистой шее.
Исма представлял, что гладит свое трёхпалое животное. От этого хотелось кончить.
До сих пор Исма жил верой лишь в одно: в данный момент. Ты либо живёшь, либо — нет. Никто не решает это за тебя. Он знал это так же хорошо, как биографии любимых серийных убийц. Он намазал это на свои мозги как вязкую ореховую пасту на свой бутерброд и зазубрил словно школьную программу по физике. В его коротких бессвязных воспоминаниях он целовал своё отражение в зеркале в надежде забыться хоть на мгновение. Но этот страх сосуществовал с ним каждый день. Страх больше не встретить его желанную любовь. Любовь его первую и последнюю. Желудок сворачивался в узел, голова мутнела, суставы в ногах становились хрустальными. Исму трясло в настоящей лихорадке.
Его мальчишка — это его психиатр-труп.
Он очень тяжело поднялся на ноги и направился к краю крыши. Ему казалось, что тело окаменело от холода, он плохо чувствовал кончики пальцев на ногах. Но его мальчишку нисколько не смущал ни холод, ни ветер, ни сырость. Он просто ловил ртом падающие на землю звезды и был счастлив где-то там, внутри себя. Как же Исму это злило… Ведь все эти годы он взахлеб страдал! И что теперь? Теперь все кончено.
Он встал на край, чтобы получше разглядеть высоту. И смерть показалась ему не такой уж и плохой идеей. Все закончилось, когда многолетняя любовь отвергла его навсегда.
Он ступил вниз.
В тот момент Исма подумал, что встретит свою любовь в тысячах других воплощений своей жизни, он надеялся, что Вселенная в конце концов простит этого тщедушного Бога, и к нему вернётся то, что принадлежит ему по одному из его неписаных законов. Ведь он - честен, бескорыстен и щедр. Ведь Исма - это вечное желание, что Бог Нас Услышит. Но он промазал по всем целям и остался один. Остались только мощи Исмы. И мощи его любимого трёхпалого трупа.
И в тот час, когда его позвоночник расплющился об асфальт, Бог всех Богов признал.
«Посмотри на меня, вечный воин экзистенциального кошмара — я проиграл все желания».
***
Когда Исма проснулся, какое-то время он не мог ничего понять, не мог понять, где он, кто он, что с ним, и это время растянулось для него на целую вечность. Он перепугался до ужаса.
Он помнил все его извращенные сны, все прелести тела мальчишки. В этих снах эта его розовая дырка была словно глубокий космос. Засасывала. Сверкала. Сжимала. Исма напряг ноги, чувствуя как приятная нега от воспоминаний ползет по его телу вверх.
— Ммм…
Он с удовольствием потянулся, развалившись в своей постели, его рука ненароком коснулась чужого тела. Белые простыни пахли ароматным душистым мылом. Он повернулся на левый бок и глубоко вдохнул, увидев знакомые очертания посиневшего лица, прикрытого пустым пододеяльником. Исма все еще ощущал запах озона от слез, прошедших внутри него. И немного в глубине души ему все еще было горько и грустно.
«Где ты?»
Я буду здесь утром.
«Умер во сне, — подумал Исма. — Он не сдал выпускные экзамены, — решил для себя он. — Не превратился в пригодного человека», — сказал он. Время стало еще навязчивей. Мир постарел еще на десятилетие. А мальчишка просто сбежал к своему выдуманному Богу и был счастлив…
— Где ты? — Бог посмотрел на мальчишку глазами, полными любви, и нежно коснулся холодной щеки. — Возвращайся, — произнес он, — и я буду любить тебя всю жизнь.
Через секунду часы пробили двенадцать.
Исма отвернулся и закрыл глаза.
