Привет с той стороны

Дорога была мокрой от недавнего дождя, запах которого все еще витал в воздухе, проникая в открытые окна старой желтой машины. На секунду Реджина позволила себе улыбнуться: зелень леса, запах дождя и легкий холодок обнимали ее, как давно потерянный друг, который наконец-то вернулся домой. Однако радостное мгновение закончилось тогда, когда перед Реджиной появился въезд в Сторибрук. Деревья будто бы прижались к дороге с двух сторон. Словно длинная темная рука, пытающаяся поймать машину, некогда бледный, но теплый луч света становился матово-темным, наполнялся грустью – той же грустью, из-за которой Реджина все время нервно сглатывала и косилась на сидящего справа Генри, поглядывающего на нее в ответ. Его голова дергалась вверх-вниз, а глаза были наполнены все тем же горем, которое брюнетка никак не могла стряхнуть с себя с тех пор, как они покинули город. Вцепившись в руль, бывшая королева глотала слезы, которые она, как думала с самого начала их поездки, держала под контролем. Генри взял руку Реджины и сжал в своей, ставшей больше, чем ее собственная. Мальчик, уже полностью подросток, давился чем-то, что по звуку было до боли похоже на всхлип. На мгновение в машине стало темнее, чем было раньше. Колеса продолжали двигаться вперед, будто убегая от сумрака, который, казалось, мог за одну секунду удлинить тени. – Выглядит точно также, – прошептал Генри. Хоть он и не уточнил, о чем именно говорит, Реджина кивнула. Она вспомнила день, произошедший год назад. День, когда они уложили все свои вещи и покинули Сторибрук. Тени того дня все еще тянутся за ними. Они появляются в виде призраков тех мест и людей, о которых Реджина не хочет думать; в виде привидения города, который больше не мог удержать свою королеву; в виде фантомов места, вызывающего слишком много воспоминаний; слишком много горя, которого можно выдержать; в виде воспоминания о старом кошмаре, который теперь только не пугает, а только ранит. В виде… Реджина вздохнула и цокнула языком. У нее начали капать слезы. Генри посмотрел на мать и через секунду перевел взгляд обратно на дорогу, не зная, что он может сделать, в очередной раз чувствуя свое бессилие. Такое же бессилие, как в ту ночь, когда к ним пришел Артур с кинжалом в правой руке, безжалостной улыбкой на лице и жаждой крови и мести, светящихся в его глазах… Человек, возглавлявший группу, не был ни тем Артуром, которого они знали по Легенде о нем, ни тем, с которым они едва познакомились в Камелоте. Человек во главе группы был жесток и беспощаден, и как только Реджина встала перед Генри, защищая его одной рукой, все в комнате почувствовали сильную ненависть, исходящую от мужчины. Он гордо выставил правую руку с кинжалом. Со слегка дрожащей нижней губой, Реджина начала трястись от беспокойства и боли в ожидании неизбежного. Рукой она искала руку Генри. Как только Снежка и Дэвид тоже сделали шаг вперед, в кабинете мэра начала вихриться магия. Но они были беспомощны. Артур начал звать Эмму. Его голос был холодным, а имя блондинки слетало с его губ так, будто он плевался кровью и ядом. Реджина задрожала, но не от страха, а от волнения и отчаяния. Затем кабинет исчез, и Реджина почувствовала холод подвала. Под светом факелов угрожающе сиял Экскалибур, окрасив все вокруг в темный и красный, в кровь и смерть. Она почувствовала себя пойманной. Зеленые глаза Эммы смотрели прямо на нее, она казалась истощенней, чем когда-либо. Ее спрятанное в тени лицо резко контрастировало с белизной кожи – бледное напоминание о человеке, которым она все еще являлась – спрятанная за магией, которая теперь жила в ее теле, таилась, ждала, кружилась. – Видите ли, – сказал Артур с холодной улыбкой, повернув голову в сторону Экскалибура. Его голос заставил Реджину оторвать взгляд от Эммы. Руки заключенной были холодны как лед. – Меня не волнует, что случится, ваше величество. – Фраза была с издевкой, полная яда и ненависти, с которой сама Реджина еще давно научилась жить. – Экскалибур будет моим, и мне все равно, кто заплатит за это, вы… или она. Эмма пошатнулась в сторону Артура. Свет, наполнявший подвал, отразился в ее глазах, ищущих Реджину; в них виднелась просьба. Кроваво-красные губы разомкнулись, чтобы что-то сказать, и через секунду Артур схватил кинжал. Блондинка закоченела от дрожи, стала похожей на марионетку без ниточек. Реджина не пыталась бороться с оковами, точно зная, что это, как и любые другие ее действия, были бы бесполезны. И, когда Артур дернулся к остальной части кинжала, блеск клинка на миг ослепил Реджину. Когда до ее ушей достиг шепот гнилых обещаний, она только усмехнулась, не желая давать мужчине возможность увидеть ее мольбу. Учитывая, что она тряслась как листок. – Артур, – произнесла она; голос стал немного тверже. Ее глаза смотрели только на Эмму, не смотря на то, что она разговаривала с другим человеком. Ее рот, как и все тело, полыхал. Магия ласкала ее изнутри, будто говоря, что легко может выйти наружу. – Ты не должен этого делать. Реджина еще сильнее вцепилась в руль. Ее запястья дрожали от напряжения, а глаза, хоть и смотрели прямо на дорогу, были слепы для всего остального мира. Артур смотрел на нее с таким негодованием и жалостью, с какими смотрят на драконов и видят в них жуков. Магия уже овладела им. Обернувшись к Эмме, он поднял кинжал. Его глаза угрожающе блестели. Он раззявил рот: – Настало время решать, Темная, – твоя жизнь или ее. Реджина чувствовала медный привкус крови во рту, прикусывая раны на щеках и языке. Но эти раны не были настолько больными, насколько был крик, который, кажется, до сих пор застрял в горле, обвиняя ее во всем. Генри посмотрел на нее, мысленно думая о том большом расстоянии, которое все еще есть между ними. И даже когда они переедут на другую сторону, оно не сократится. – Я выбираю ее. Я люблю ее. – Нет! Крик, отражаясь от стен, оглушал ее. Реджина неожиданно почувствовала холод. Она попыталась снять волшебные держатели с запястий, и они вцепились в нее сильнее. Ее грудь была готова сломаться от сильного биения сердца, а невидящие глаза представляли то Дэниэла, то ее саму, полную ненависти, ярости и еще чего-то такого, чего она до сих пор не могла понять и объяснить. Этот крик, как думала Реджина, был вызван тем давно назревшим и желанным, что возвращало их к самому началу. – Мам? – Я всегда буду любить тебя, Реджина. Я буду заботиться о тебе с другой стороны. Искра, крик, а за ними тьма. И боль. Пахло почвой и дождем, но этот запах больше не мог обрадовать ее – грустную, усталую и грязную, испачканную в грунте, который она выкопала для деревянного гроба. Его отполированная крышка была приоткрыта с другой стороны, чтобы Реджина могла не плакать, глядя внутрь его. В тот момент, когда она чувствовала себя утонувшей в раскаянье, рука Эммы казалась такой далекой. Утонувшей в сомнениях и отчаянье. – Мам? В тот день она изо всех сил пыталась не плакать перед гробом, пока его опускали под землю. Реджина не могла на это смотреть. Мурашки бегали по позвоночнику, глаза тонули в слезах. Когда она ухватилась за Генри, она почувствовала, как он трясся в безмолвных рыданиях. Дэвид и Снежка тихо смотрели на гроб, переплетя руки. Их фигуры зависли над гробом. Они потеряли свою дочь дважды. Реджина все еще помнила ее слова, слова, которые преследовали ее каждый день и ночь. Они превратились в один из множества других кошмаров, которые она больше никогда не могла вытряхнуть из своей головы. – Мама! Реджина моргнула. Она поняла, что плачет, но не смогла вспомнить, когда начала. Ее карие глаза уставились на городскую черту. Табличка Сторибрука была за спиной. – Мы пересекли, – сказала она. Ее руки перестали сгибаться, будто и не принадлежали ей. Голос стал слишком мягким, слишком хрупким после всего случившегося. Она посмотрела на Генри – на мальчика, которому не нужно было видеть своих двоих родителей, умирающих у него на глазах, чаще, чем один раз в год. Реджина слабо улыбнулась. Машина все еще стояла на месте. – Да, пересекли, – угрюмо ответил Генри. После года, проведенного там, после года множества спрятанных воспоминаний и удушающих слез. После трех лет молчания и смерти. Реджина завела двигатель; услышав урчанье жука, она очень захотела остановить машину – и так снова и снова. Запахи, чувства этого места – все это было для нее слишком. Она мысленно представляла ту Эмму, которая была когда-то до пересечения черты, книгу на коленях Генри и слишком много секретов, которые они могли бы открывать, которые они могли бы уничтожать и находить, которые они могли бы создавать. От солнца шея начала плавиться, заставляя ее натянуть ворот повыше, как она уже делала это тысячу раз в Калифорнии. Оно так и не помогло ей согреться. Только Эмма могла так сделать. – Добро пожаловать обратно в Сторибрук, – сказал Генри. Реджина схватила его за предплечье, пожимая его так, как это делала Эмма. Будто обе матери и сын смотрели друг на друга с таинственностью и грустной улыбкой на лицах. – Добро пожаловать назад.