Недостаточность

      – …и спасибо, Саш, что подвозил, больше не буду тебя дёргать.       – Да. Пожалуйста…       Это последнее, что я запомнил из нашего с ним разговора, потому что потом в груди распахнулась туннельная пустота – чёрная, бесконечная. В голове взорвался и запульсировал ослепительный вакуум. Потолок. Он неожиданно стал чётким и близким. После всё пропало.       Снова перед глазами потолок, но чужой, незнакомый. Перелистывая навесные панели, он всё время убегал от меня, словно бросая. Но тут же вновь подхватывал следующими потолочными квадратами и опять уезжал, не задерживаясь. Казалось, что меня увозил поезд, негромко постукивая на стыках рельсов. Всё тот же клубящийся вакуум рассеивал голоса, звуки вокруг слоились, расползались. В груди жгло, в голове прыгали обрывки слов. Что-то надо было додумать, вспомнить и додумать. Но как сосредоточиться? «Это от того, что я никак не могу остановиться». Я хотел зацепиться за что-нибудь, чтобы прекратить движение: белые квадраты, лампа, снова квадраты потолка и опять длинный прямоугольник лампы, но не мог пошевелиться. Пытался затормозить взглядом о встречающиеся пожарные датчики. Смешно… Но смеяться я тоже не мог. Оставалось внимательно следить, как одна лампа сменялась другой.       Что-то было не так, что-то мучало меня, терзало. Я точно знал, чувствовал, но вырывался и ускользал не только потолок. «Если постараюсь, то вспомню…» Но тут очередная лампа ярко вспыхнула, и всё погасло.       Больничная палата. Вполне могла бы сойти и за комнату: просторная, настоящие шторы – не жалюзи, парусник на картине, в углу напольная ваза с большими, кровавого цвета розами. Но едва слышный запах лекарств, над дверью указатель с вытравленным словом «выход», непростая кровать с блестящими поручнями возвращали к реальности. Судя по ширме, стоящей невдалеке и отгораживающей часть помещения, в палате, кроме меня, был ещё кто-то.       Сейчас утро или день? Из коридора доносились приглушённые голоса. Из моих вещей – я огляделся вокруг – только айфон на тумбочке. Поперёк экрана ломаная полоса. А казалось – он неубиваем.       Димка! Надо срочно встать! Звонить ему из палаты стыдно, словно старец на смертном одре. Он вроде бы попрощался со мной?       За те несколько месяцев, прошедших после нашей первой встречи в кафе, мы не стали ближе. Вежливые, ничего не значащие слова, несчастные полчаса по четвергам, пока я вёз его к метро. Время будто застыло, остановилось. Я всё медлил, ждал чего-то, сомневался… На что рассчитывал? И вот он позвонил, чтобы поставить точку. Но я не могу, это невозможно!       В теле приятная невесомость, обманчивая – встать на ноги удалось со второй попытки.       – Дима? Как ты?       Я вышел на лестницу и говорил, глядя на улицу. Ёлки, скамейки, большая круглая клумба, на которой возились, высаживая цветы, две фигуры в одинаковых комбинезонах. Я впервые звонил ему сам, впервые собирался говорить о другом, о важном. Впервые было не страшно. Поздно.       – Спасибо. Всё в порядке.       – У тебя точно всё нормально?       Что-то было не так, я слышал по голосу. Как всегда спокойный и... мёртвый. Это – не Димка, это кто-то другой.       – Всё хорошо, спасибо. Вы что-то хотели?       Проглотив ледяное «вы», я схватился за ручку оконной рамы. Сложный выбор: открыть и вдохнуть воздуха или вернуться в палату и лечь, – сердце билось так оглушительно, что приходилось постоянно сглатывать, чтобы загонять его удары внутрь.       – Хотел узнать, как ты обошёлся вчера. Я беспокоился.       – Спасибо, но причин для беспокойства нет. Всё рассосалось.       Эти его бесконечные «спасибо», безликие и слишком правильные фразы... Так отвечают, когда не хотят разговаривать – простая вежливость. Ясно, что ничего не в порядке, но что я мог поделать, когда сил совсем не осталось: вдохи давались с трудом и голос проваливался на каждом слове. И что значит «всё рассосалось»?       – Как… рассосалось?       Видимо, мне настолько плохо, что все вопросы, возникающие в голове, я сразу переадресовывал ему.       – Вам не надо беспокоиться.       – Дима, почему… опять… на «вы»?       – Так будет правильно. Ещё раз, спасибо за помощь.       – Димка...       Так закололо в сердце, что я не успел среагировать: его имя, то, которое он не знал, вылетело само. Так ведь прощаются. Он прощается? Я опустился на ступеньку.       – …перезвоню… тебе, – выдавил я с трудом, подстраиваясь под дыхание, и скинул звонок. Чтобы он не успел сказать те слова, после которых уже точно ничего не будет.       «Надо дойти до палаты, – твердил я себе, – отдышаться, встать и дойти».       Вечером пришёл Юрка. Смешно рассказывал, как искали по кабинету мой звонивший откуда-то с пола айфон, подбивал пойти с ним покурить – «косячок в один затяг, как ты любишь», при этом он, как киношный злодей, понизил голос и косил на ширму хитрым глазом. Травил анекдоты, обещал пригнать с одобренной «вашей больничной охранкой» передачей Кольку. Только он, забив на важную должность Туманцева, звал его так по-детски – Колька, хотя именно с его подачи ещё в универе Николай Туманцев стал Колким. У Юрки – не прижилось, а вот и мне, и самому Колкому – понравилось.       Наказав «слушаться дохтура» и «чёб в холодильник всё отнёс», Юрка умчался. Двадцать минут, дольше этот фигаро усидеть на месте не мог. Имея совершенно обычную, я бы даже сказал, пузатую внешность, он купался во всеобщем женском обожании. Моя сестра со своими космическими запросами и та попала под его обаяние, что уж говорить о других особах, у которых планка ниже? Как женщины не мешали его работе, мы с Колким не переставали удивляться, но благодарили судьбу, что наш «договорщик» умело разделял дело и удовольствие.       Сосед по палате решился выползти из-за ширмы: старше меня, важный, степенный, но вместо нормального знакомства он кивнул в мою сторону, словно сопливому пацану, и со значением удалился. Сказалось, видать, Юркино драгдилерское представление.       Я решил позвонить Димке пока один – идти снова на лестницу было страшновато, как вернусь назад?       – Дима. Добрый вечер.       – Добрый вечер, – автоматическая справочная в колл-центрах отвечает с большей теплотой.       – Дима, что случилось? Ты так разговариваешь, словно мы с тобой не знакомы.       Кого я обманываю? Так и есть – не знакомы. Раз в неделю до метро – не в счёт.       – У вас свои дела, – он помедлил, скорее всего, подбирал слова, – своя жизнь. У меня – своя. Поэтому я решил… – он снова замолчал. – Не хочу вам мешать.       – Мешать? Дим, скажи наконец, в чём дело? Что за «своя жизнь», откуда ты это взял?       – Вчера разговор оборвался… Я подумал: работа, дела и перезвонил позже. Мне сказали, чтобы я вас не беспокоил.       – Кто сказал? Когда?       – Вам лучше знать.       – Димка, – я чуть не стонал в трубку, – может, ты ошибся номером? – уже было всё равно, пусть слышит, пусть знает, как я называю его.       – Саша, я не хочу разговаривать об этом. Давайте прощаться, тем более что вас наверняка ждут.       Мы за эти пять минут сказали друг другу столько, сколько, возможно, за все наши поездки вместе взятые. Я слышал обиду в его голосе. Ревность? Раньше это могло бы обрадовать, но зачем знать теперь, если он в последний раз говорит со мной.       – Подожди, Дим. Послушай, правда, ерунда какая-то. Я совершенно не представляю, кто мог тебе так ответить. И да, ты прав, меня ждут. Нелепость какая… Укол на ночь сделать. Какая к чёрту «своя» жизнь, Димка? Нет её, жизни… пока ты не позвонишь. Четверги эти твои…       Хорошо, что я остался в палате. Дыхание проваливалось вместе с ударами сердца.       – Раз ждут, надо идти, Саша.       Глупо... Для чего я всё это наговорил ему?       Как я понял, телефон надрывался уже долгое время, потому что сосед недовольно возился за ширмой и показательно вздыхал в голос. Я никак не мог справиться с ощущением, что сознание, то есть я сам, так и не вернулся в своё тело, которое, будто набитое булыжниками, лежало здесь, на кровати. Видимо, вместе с лекарством мне кололи снотворное. Трубку – к уху.       – Ты болеешь или?.. – тихий голос.       – Дима?       – Ты спишь, я разбудил тебя.       – Димка… – сладко защемило в груди от его голоса, от того, что он позвонил.       – Если ты хочешь, я могу к тебе приехать.       – Нет, Дим… не хочу… Я… Не приезжай.       Никогда не употреблял наркотиков, но сейчас понял, как бы всё было со мной: сонная невнятная, но эйфория (Димка позвонил!) и слова, которые никак не хотели становиться словами. Я выговаривал их так, словно требовалось победить самого себя. Победить, подмять, заставить слушаться. «Он хочет приехать. Димка хочет приехать! Он увидит меня в таком жалком виде?»       – Ты попал в аварию, Саш?       – Нет.       – Я просто подумал... Ты где?       – Дим, – я с силой потёр лицо руками и сел на кровати. Тело понемногу становилось моим. – В больнице.       Соседняя кровать лязгнула, и загорелось бра, такое же как моё, в изголовье. Намёк я понял и вышел из палаты в коридор.       – В кардиологии. Но приезжать не надо, пожалуйста, Дим.       – Ты как?       – Нормально.       – Ясно, – он помолчал. – Я всё понял, Саш. Спи давай, а то сосед тебя убьёт за разговоры среди ночи.       – Сосед? А откуда ты знаешь?..       Но он уже отключился.       Димка всё-таки приехал. Как нашёл, в какой я больнице? Мой вид точно соответствовал месту: измученный, небритый, наверняка с лицом зелёного цвета. Думаю, я вряд ли удивился, если бы вдруг узнал, что все вокруг считают Димку моим сыном.       В больнице я загорал вторую неделю, и отпускать меня не торопились. Димка приезжал часто: когда ненадолго, а когда проводил всё время, отведённое для посещений. Тот, что болел за ширмой – мы так и не обменялись именами, – шествуя к двери, недовольно косился на нас, но молчал. Я видел, что он, наверное, единственный из всей больницы всё понимал, но ни разу не заговорил со мной на эту тему. Сосед всегда оставлял нас одних, когда, постучавшись, заходил в палату мой родной мальчик. Мой. Родной. Потому что Димка улыбался. Мне улыбался, я видел.       Но вот сегодня он был серьёзен и смотрел непривычно задумчиво.       – Этот, в галстуке, который вчера строил медсестёр, кто он – твой начальник или друг?       – По-всякому бывает, сам иногда путаюсь. Вы познакомились?       – Мы разговаривали. Он просил, чтобы я назывался здесь твоим братом.       – Кем?.. Не его дело, не обращай внимания!       «Какого он лезет? Колкий что, моя мамаша?»       – Саш, я уже сказал и врачу твоему, и даже медсестре на посту, что я твой брат.       – Дим, зачем? Никого не касается...       – Саш, почему ты отказался от лечения? – перебил он.       Понятно, «побочка» вылезла. Если бы он не намозолил глаза больничному персоналу и не вздумал к тому же назваться моим родственником, то разговора бы не было. Выходит, врач на радостях, что видит мою родню, всё выложила Димке?       – У меня всё хорошо.       – Ты не ответил, Саша.       Если продолжать в том же духе, то ещё немного и моему «братцу» в скором времени останется подносить мне утку и следить за тем, чтобы я, дряхлый дед, не запамятовал принять свои пилюли.       – Это ерунда, Дим, не надо трястись надо мной. И разговаривать тебе не надо было с врачом – ты не мой родственник. Зачем она вообще тебе всё рассказала?       Я видел, как Димка встаёт со стула и спокойно идёт к вешалке. Глядя на него, аккуратно снимающего с себя белый халат, на его прямую, даже излишне прямую спину, сообразил, как прозвучали мои слова. Щелчок ручки, и я остался один в палате. Надо обязательно догнать его. Запахнув посильнее халат и нацепив на ноги шлёпанцы, я быстрым шагом вышел за дверь. Куда – к выходу из отделения или сразу на лестницу?       – Не торопись, – услышал я из-за спины.       Димка сидел на больничной кушетке около палаты.       – Я думал, ты ушёл, – от радости, что вижу его, у меня ослабли ноги.       – Посиди со мной, – он словно понял это и приглашающе опустил руку рядом с собой.       Напротив – постовая медсестра. Нечаянно завернувшаяся пола халата удачно скрыла от неё мою руку, что накрыла чужую ладонь: холодные пальцы вздрогнули от прикосновения, но остались на месте. Я впервые держал его за руку. Почти держал.       – Извини, Дим, я совсем не то хотел сказать, – понизив голос настолько, чтобы нас не могли услышать, сказал я.       – Знаю.       Димка другой рукой опёрся о кушетку и, наклонившись вперёд, стал пристально изучать плитку на полу.       – Я не хочу, чтобы ты уходил.       – Знаю.       Какое-то время мы сидели молча. Я тихонько гладил его уже нагревшиеся от моего тепла пальцы.       – Дим, откуда я тебя забирал каждый четверг? Что там?       – С занятий. Фехтование.       – Давно занимаешься?       – Очень. С пятого класса.       – Нравится?       Он кивнул, продолжая смотреть в пол.       – А в этот четверг как добирался домой?       – Занятий не было – всё, – улыбнулся он, – теперь только в сентябре.       – Хочу ещё спросить, можно?       – Про шрам? – у него дёрнулся уголок губ.       – Нет.       – Ты учишься?       Я выпалил первое, что пришло в голову, потому что действительно хотел спросить про шрам. Мне хотелось всё знать про Димку, хотелось насытиться за всё то время, что запрещал себе спрашивать, надеяться. Но выглядеть в его глазах обыкновенным любопытствующим, как все?.. Ни за что!       – Да, – ответил рассеяно, будто знал, что я задал не тот вопрос. И сразу: – Это от сабли, два года назад.       Димка дёрнулся из-под моей руки, наверное, чтобы дотронуться до лица. Я ослабил захват, но он передумал.       – Сломалась у твоего соперника?.. Противника? Как правильно?       – Почти. Я расскажу тебе после?       То, как он задал вопрос, как посмотрел на меня, оторвавшись наконец от созерцания пола. Значит, между нами что-то есть?       – Не лучше ль жить легко и просто, чтоб вас никто не проклинал, – нараспев проговорил Димка.       – Всё было так серьёзно? – догадался я.       – И да и нет. Для меня – нет. Ты веришь?       Вместо ответа я погладил его по руке. Мы снова замолчали. Я пытался представить Димку с клинком в руке, в белом комбинезоне, в специальном шлеме: пластичный, грациозный, выпады, взмахи… Он сказал – сабля? В конце поединка он снимает защиту с лица и вытирает пот со лба, тяжело дышит, волосы намокли…       – Время вышло, – ожила медсестра на посту. – А вам, – она со значением, посмотрела на меня, – с вашим отношением к лечению надо больше лежать. Прощайтесь.       Это самое сложное, что я учился делать несколько месяцев по четвергам, да и сейчас, но уже каждый день – прощаться. Так и не научился. Хотелось обнять, обхватить руками, почувствовать собой его тело, но мы всегда только кивали друг другу.       – Ты завтра придёшь?       – Нет.       – Не придёшь? – надо бы дышать пореже. Так не больно, почти.       – Завтра не смогу, никак не выйдет, – он улыбнулся в ответ. – Послезавтра приду.       Я дышал нормально, получалось – уже можно, и смотрел, как тоненькая фигурка исчезает в глубине коридора.       Как я понял из сдержанных всхлипов моей сестры по телефону, Димка о своей встрече с ней мне не стал говорить. Когда они смогли пересечься? Она изредка забегала в больницу по утрам, перед работой. Наверное, ей сказал кто-то, что тут появляется мой брат. Решила познакомиться с «родственником»?       Я пытался нормально разговаривать с ней, но Татьяна не особенно помогала. Хотя изо всех сил, как я понял по звукам в трубке, сдерживала рыдания. Значит, очередь за объяснениями выросла ещё на одного человека.       Меня выписали из больницы – отпустили под расписку. Лучше сказать – выгнали. Кто будет держать больного, отказывающегося лечиться? Димка ждал внизу, у машины. Он настоял на такси – «тебе нельзя за руль», настоял на сопровождении – «так надо», пришлось согласиться. Вот так, под конвоем и доставили домой. От этого я чувствовал себя ещё немощнее. Я настолько зациклился на своих мыслях, что не сразу понял – Димка в моей квартире! Наверное, продолжая пребывать в счастливом неверии, я и рассказал ему. Хитрец, он всё просчитал. Повторил свой вопрос и взял за руку. Сам. И я проговорился, всё выложил, как проваливший явку шпион.       – Почему не лечусь? – «Может это и не болезнь вовсе, это не сердечная, это тебя недостаточность. А если она исчезнет после лечения? Вдруг вместе с приёмом таблеток я перестану чувствовать, как моё сердце стучит тебе? Я живу, когда болит в груди, когда перехватывает дыхание, потому что вижу тебя». Хотел бы я сказать, но это слишком нелепо и приторно. И потому: – Боюсь, что ты уйдёшь от того, который носит в кармане старческий нитроглицерин.       Димка давно выпустил мою руку. Он молча сидел на подлокотнике дивана, качал ногой и разглядывал меня. Он злился, я видел, несмотря на его обманчиво расслабленный вид.       – Спасибо, что сказал.       Я не ответил. Это почти правда. И если у нас всё серьёзно, то надо говорить её, правду.       – Саш, я смогу изменить твоё решение?       Что я мог ему ответить?       – Алек, сейчас придумай что-нибудь, соври.       – Что? Ты о чём, Колкий?       – Просто соври, я поверю. Бля-я-я, – он вдруг рвано выдохнул и, понизив голос зашелестел: – Что за пацан ходил к тебе?       Он уже у окна: отвернулся, сцепил руки за спиной и замер. Припаркованные машины, тёмная арка переулка, вывеска «Аптека» с мигающей первой буквой, – на что именно он смотрел? Неважно, главное – не на меня. Вполне ожидаемо. Я знал, что они вряд ли примут другого Алека, и все эти годы умудрялся обходить острые углы, избегать неудобных тем и не попадать в неловкие ситуации. Но с сегодняшнего дня всё изменится для нас троих: наше дело, отношения, – всё может рассыпаться прямо здесь, в кабинете моего начальника. Или друга?       – Не надо – слишком долго молчишь, да и не поверю я. Студентик этот твой... Александр Анатольевич, вы хоть бы следили за своим лицом в общественных местах.       – Устал.       – Так возьми отпуск. Против шерсти, конечно, будет твой отпуск, но хрен с ним. Иди. Езжай. Лети. Куда хочешь, но вернись обратно собой.       – Устал следить за лицом, Коль. Не мальчик, чтобы по курортам разъезжать, пар спускать, а потом обратно к станку, в строй. И чтобы не выбиваться, чтобы прилично и по шаблону.       – Твои предложения? Ты же понимаешь, что если узнает Юрка... – он все-таки повернулся и стоял, раскачиваясь на носках. – Он не станет с этим мириться.       – А ты, что сделаешь ты?       – Саша. Са-ша… Может, ты попробуешь без этого дерьма? Не хочешь в грёбаный Египет, поезжай в пансионат какой-нибудь. Где там сердце чинят?       – Ты сам себя слышишь?       – Себя-то я слышу, а вот что ты скажешь? Если тебя снова прижмёт, то болеть с комфортом, как сейчас, у тебя не получится, – он стиснул одну руку другой, словно хотел размять её. – Окажешься в дыре, провонявшей мочой и смертью.       – И кто ж меня выставит из больницы – ты, что ли? – я кивнул на его сжатые руки.       – Не я, Алек, а жизнь вышвырнет тебя на обочину. Помяни моё слово.       – Эк тебя в патетику понесло.       – Ты хоть понимаешь, что всё ставишь под удар? – его голос становился громче и громче.       – Колкий, ты про что? В моём кабинете непристойные картинки по стенам висят или может, я замешан в растрате?       – Прекрати! Самый умный? Не думал, что Юрка сделает, когда узнает? Он не такой понятливый, как я.       Колкий вышел из кабинета, но вскоре вернулся со стаканом воды, протянул.       – Слышь, а может всё это так, блажь, а, Алек? Ну посмотри на него, он же второй Зверев, мать его! Тебе самому не противно? Что ему нужно от тебя, кроме денег? Шрам на лице… Да у него жизнь небось такая пёстрая, что пробы некуда ставить!       – Колкий, – я сделал шаг к нему, отставив стакан, – ты не смотри, что мне не пятнадцать, я ещё помню, как морды бить. Считай, что я этого не слышал.       – Ты сам подумай!..       – Если ты не заткнёшься…       «Если ударю, то не смогу остановиться». Напряжение последних дней давало о себе знать. Хотелось разрядиться именно вот так: сбив костяшки и почувствовав чужую кровь на своей руке, её запах в воздухе.       – Как драться-то с тобой, ты ж сразу помрёшь. Иди с глаз моих, – он махнул рукой и опять отвернулся к окну. – Алек, ты же понимаешь, что нам будет тяжело двигаться вперёд с таким вот… информационным багажом о тебе? Здесь не Голландия какая-нибудь и даже не Москва – в нашем городе всё идёт в зачёт, когда на кону большие деньги. Ты хоть понимаешь, в какое положение ты нас с Юркой поставил этим своим… телесным вывертом?       – Сука ты, Колкий. С Юркой сам поговорю, не лезь.       Нам ещё работать вместе. Работать…       – Ты к Татьяне не суйся пока, – Юрка столкнулся со мной на парковке. – Дай ей время, ну и я её обработаю – я ж умею! – он улыбнулся. – И угораздило ж тебя… Он хоть сто́ит всего этого? Ладно, не моё дело.       Юрка… Я улыбнулся впервые за этот долгий день.       – Я пришёл менять твоё мнение, – он сполз с уже обжитого им подлокотника на диван и, улыбнувшись, сел удобнее. – Заставлю тебя. Так легче, когда вынуждают, правда, Саш? Вроде и не ты сам решение принял.       Димка стянул шот и, оставшись в футболке, совсем развалился на диване.       – Так лучше?       Ещё в больнице, при Димке, я научился меньше реагировать на зашкаливающий пульс, на сердцебиение, боль – решил, что мне ничего не грозит, пока Димка со мной. Но сейчас, глядя на него, взъерошенного снятой через голову толстовкой, такого близкого, явно провоцирующего меня… Я боялся сглотнуть – в груди разрастался тяжёлый болезненный ком. Впервые такой огромный.       Облизнув мгновенно высохшие губы и едва видя что-то перед собой, я отошёл к окну. Я старался дышать мелкими глотками, незаметно растирая грудь. И был бы очень благодарен, если бы Димка ушёл – разговаривать было тяжело. А уж смотреть на него вообще невозможно. Но он задал вопрос.       – Нет.       – Я заметил. Хорошо, что и ты это видишь, – донеслось с дивана в спину. – Но ты можешь всё изменить. Сколько тебе – тридцать, тридцать пять?       Жестоко.       – Ты предлагаешь обмен? – я не хотел, не мог сейчас повернуться.       >– Нет, не предлагаю, ставлю перед фактом: либо – так, либо – никак. Саш, ничего не изменится. Я точно знаю, – я вздрогнул – Димка, подойдя неслышно, говорил сзади, в шею. Хорошо, что он стоял на расстоянии. – Я не слишком доверяю тебе, Саш-ш-ша, – он шумно выдохнул, и тёплым воздухом словно погладил меня по коже. – Я буду контролировать, как ты выполняешь предписания врача. Каждый день. Что ты скажешь?       – Ты-ы… будеш-шь ш-жить со м-мной?       Только не отключиться здесь, как тогда в офисе. Хочу увидеть его лицо, чтобы понять. Шутит? Я пойму, только увидеть…       – Э-э-э… Саш, так не пойдёт… Дыши… Вот… Рот открой… Саш… Саша!..       Я лежал на диване, Димка сидел рядом на полу. Он положил голову рядом с моей, нос к носу, и смотрел на меня.       – Димка…       – Прости, я заигрался.       – Димка.       Он был так близко. Дышал, говорил. Димка. Так близко…       – Саш, я увлёкся…       – Ты останешься?       – Саш…       – Прямо сейчас останешься?       – Ты согласен?       – Давно, ещё в кафе. На всё.       – Завтра – к врачу.       – Да.       – Завтра – за лекарствами.       – Да.       – Ты, правда, хочешь, чтобы я остался?       – Да.       – Ты любишь меня?       – Да.       – Сашша…