Febris Remittens

      Порой Хинова едва сдерживала отчаянный порыв закричать о том, что Цукуё не по силам вынести уготованную самой себе страшную участь. Но стоило единственный раз обнаружить собственную слабость, и она бы лишила любимую подругу последнего оплота защиты. Хинова не могла встать рядом, чтобы оказывать поддержку, сражаясь плечом к плечу. Ей только и оставалось, что безмолвно беречь такую хрупкую и такую несгибаемо упрямую девушку, однажды вызвавшуюся взвалить на себя заботу о судьбе Ёшивары.       Хинова, как никто иной, ликовала проблеску надежды, появившемуся с серебряным лучом, что однажды скользнув в узкую щель меж массивных затворов железных небес, сорвал весь мир с петель, сжигая останки бесконечного мрака отчаяния и страха в огненном сиянии пылающего Солнца. Сколько раз Хинова подавляла игривое желание заметить двум извечным спорщикам, отрицавшим очевидное, что звёзды с небосвода ради кого угодно доставать не станут. Однако женская мудрость всегда брала верх над охотой вмешаться в чужие отношения. Хинова была уверена, что время расставит всё по своим местам, завершив наивный самообман и игру в кошки-мышки самым логичным образом. Однако судьба распорядилась иначе.       Прошёл год. Эти 365 дней изменили Цукуё так, что Хинова едва могла глядеть на неё без содрогания. Девушка таяла на глазах, словно не ко времени выпавший снег. Ела чудовищно мало, обходясь в сутки несколькими мисками риса. Первое время Хинова ещё пыталась противостоять болезненному аскетизму, горестно всплёскивая руками и выговаривая Цукуё за самоистязания. Белая, точно простыня, девушка соглашалась, сдавленно прося прощения за причинённое расстройство и подрагивающей рукой берясь за палочки. Хинова видела, с каким трудом подруге даётся каждый новый кусок, как едва заметно кривилось лицо, точно она глотала морского ежа. И всё же женщина твёрдо верила, что пусть даже силой, но принудит съедать хотя бы сведённую к минимуму дневную норму пищи. Верила до тех пор, пока однажды случайно не услышала, как Цукуё выворачивает наизнанку после вкушения настойчиво предложенных продуктов. И тут Хинова поняла: потребляя столь ничтожные порции, девушка вовсе не стремилась изводить себя. Она физически не могла есть больше. И только раскаяние за заботы взволнованной и искренне любившей её подруги заставляли перешагивать через тошноту и мучать себя пищей, которую организм всё равно отторгал в самой лихорадочной форме. После этого Хинова ни разу и словом не обмолвилась о необходимости здорового питания.       Взгляд Цукуё, во всю её жизнь горевший вызывающим и непокорным пламенем, потускнел от застывшего в нём страдальческого отречения. Цветущий вид сменился чахлой худобой поражённого болезнью засыхающего дерева. Мягкость форм и изгибов обернулась надломленностью истончённой фигурки, что ещё не утратила своей очевидной женственности, но уже резко выдавала телесное недомогание и отчаяние духа.       Многие из тех, кто хоть отдалённо догадывался о том, что так терзает лидера Хьякко, в искреннем сострадании говорили: «Неужели стоит принимать всё так близко к сердцу? Никто ведь не умер. А в будущем всё обязательно сложится хорошо, надо только запастись терпением и верой!» На эти чистосердечные, но слишком топорные и недалёкие высказывания Хинова могла реагировать лишь резкой усмешкой.       В призывах не относиться к происходящему с излишней чувствительностью виднелось желание свести человеческие переживания под единый эталон, под идеал того, как в представлении большинства виднелось проявление тех или иных эмоциональных порывов. Если любовь, то только в страстных поцелуях и крепких объятиях, если дружба, то только в опьяняющей поддержке и горячащих ум и душу беседах, если жажда, то только в стремлении к источнику её удовлетворения, а если разлука, то только в стойком преодолении отчаяния и надежде на новую встречу.       Всё это столь отвлечённо и обезличено лишь для того, чтобы отгородиться от самой слабой и незначительной попытки проникнуть чуть глубже к настоящему истоку слабости человека, чтобы только не столкнуться с истерзанными и перепутанными осколками разбитой вдребезги души. Ведь так гораздо проще: навесил ярлык и не без затаённой гордости уверовал, что до необычайности тонко понял все причины метаний и страданий чужого сердца.       Порой Хинова едва сдерживалась, чтобы в отчаянии не закричать. Однако она не имела права на эту слабость. Цукуё будет стоять на защите подруги до самого последнего издыхания, пренебрегая физической немощью истинного солнца Ёшивары и превыше всего ценя величие её духовной силы. Если Хинова отнимет веру ещё и в этот луч света, то слишком велика опасность сломить последнюю опору, что пока останавливает лидера Хьякко у края обрыва. Поэтому Хинова сдерживалась, проглатывая никем не замеченные слёзы, и молча продолжала наблюдать за слишком дорогой сердцу и слишком любимой подругой. А наблюдать, не имея и призрачной возможности к действию, иной раз сто крат тяжелее и хуже, чем решиться на самый отчаянный шаг или подвиг.