Febris Remittens

      Между жителями Ёшивары и пациентами психиатрической больницей на удивление много общего. Среди тех и других встречались буйные и совершенно неспособные к самоконтролю бунтари, кого губила болезненная восприимчивость и утрата всякого страха перед последствиями вседозволенности. Были стабильные и почти безвредные хроники, у которых срывы и ремиссии сменяли друг друга регулярными наплывами, как накатывающие морские валы. Были и те, чьё унижение судьбой достигло точки невозврата, кому в жестокосердной жалости отказали даже в самом последнем праве быть человеком. Таких называют «овощами», полагая, что в них больше не осталось ни единой крупицы живой души, и одни только физиологические процессы ещё воспроизводятся более-менее исправно.       Но, пожалуй, вовсе не возможность сведения к общему знаменателю по-настоящему связывала заблудших во мраке странников с разных берегов одной реки. Их роднило молчание, ставшее единственной порукой надежды. Печальные обитатели двух миров не жаловали тех, кто вечно говорил о своих проблемах, обливаясь слезами и не скупясь на драматические ужимки, жесты и вопли. Весёлый дом и дом скорби — антонимы лишь на словах, но по самому своему существу они есть не что иное, как пристанище немых. Под какую бы из двух крыш не привела человека несчастливая тропа, в конце пути поджидало лишь неизменное перевоплощение личной трагедии в коллективное бремя. Здесь способны прощать временные проявления слабостей, выражавшиеся в приступах исступлённой агонии, но стоило взять за извечную привычку жалобы с подвыванием, как на место понимания и отклика приходила ненависть. Каждый невольник, угодивший в клетку, на собственной истерзанной шкуре испытал, какими изобретательными и разнообразными могут быть уготованные жизнью пытки, разъедающие душу не хуже, чем раскалённое металлическое клеймо вгрызается в кожу. Рассказчик, стонавший над ожогами, оставленными беспощадным пожаром судьбы, способен лишь разбередить старые раны слушателей, вызывая тошнотворную тоску и неутихающую ноющую боль. И рано или поздно рассаднику уныния донесут соображение, что лучше бы ему просто помолчать.       Пока человек отмалчивается и избегает впрямую высказывать рассуждения, он может верить в любую нелепицу, превознося её как святую истину. И никто, ни одна живая душа не сможет выставить даже единственный контраргумент, опустив с небес на землю, пока фантазия бережно хранится своим хозяином за семью замками и печатями. Пусть даже все мечты сводились к чудесному исцелению или же, в случае с куртизанкой, к претворению в жизнь сказки о Золушке, они, как воздух, нужны в своей никем не потревоженной первозданной чистоте.       Наверное, именно из-за этой инфантильной тяги к несбыточным грёзам в Ёшиваре пользовались огромной популярностью всевозможные приметы и суеверия, вера которым оседала тем глубже и крепче, чем паршивее складывалась реальность. На что только не ориентировались девушки, дабы заглянуть за полог, скрывающий уготованное будущее. Даже Цукуё, вовек не интересовавшаяся подобной чепухой, и та знала огромное количество всевозможных хитростей и тонкостей, якобы проливавших свет на таинства грядущих перемен. А за последний год её почему-то стало неотступно преследовать одно поверье, связанное с чиханием. Лидер Хьякко не испытывала ни малейших проблем с заложенным носом и оттого терялась в догадках, почему никак не могла выкинуть его из головы. А меж тем ей раз за разом вспоминалось: чихнуть один раз — кто-то говорит о тебе хорошо; два раза — говорит плохо; три раза — кто-то в тебя влюбился; четыре раза — ты простудилась.       Впрочем, Цукуё всегда отличалась изрядным равнодушием к собственному благосостоянию, а потому, уж конечно, не видела ни единой причины всерьёз размышлять о тревожных сигналах подсознания. Привычная к суровому контролю над собой, девушка строго-настрого отказывала в праве на существование любым расхолаживающим думам. Звеневший взволнованным колокольчиком голос души заглушал гомон повседневных забот, шумовая завеса которых не пропускала мимо себя ни одного лишнего звука. С головой уходя в работу, Цукуё до странного легко забывала о невнятных переживаниях. И даже если они случайно прорывались к поверхности сознания, то казались до ужаса нелепыми и смешными. От столкновения с её нерушимой уверенностью сомнения рассыпались по земле маленькими блестящими шариками, точно искрящиеся брызги волн, разбившиеся об острый выступ утёса. И Цукуё спокойно выдыхала табачную дымку, и все уже было зародившиеся, угрожающие тени растворялись в воздухе вместе с терпким ароматом серых облачков.       С каждым днём она проводила за работой всё больше и больше времени. Домой возвращалась лишь под утро, раз за разом подбираясь ближе к первым рассветным часам. В конце концов, дошло до того, что, измотанная выполнением бесконечных обязанностей, Цукуё обессиленно подала на футон лишь тогда, когда в небе уже вовсю лучилось оптимистично взиравшее на мир солнце, казалось бы, вовсе не подозревавшее, что где-то в отдалённых уголках галактики кто-то может в исступлении биться за право на жизнь. Однако посетовать на недальновидность небесного светила изморённая девушка не успевала, сразу же проваливаясь в желанное забытьё без сновидений. Странно, но эти минуты, что предшествовали погружению в абсолютную тишину и пустоту, казались одними из самых больших драгоценностей, которые только и мог дать ей перенасыщенный деятельностью день.       …Цукуё не помнила, в какой срок болезнь впервые прямо заявила о себе. Случилось ли это через пару месяцев после расставания, спустя полгода или лишь в прошлое полнолуние — девушка не решилась ручаться за ответ, даже если бы от него зависела её жизнь. Зато она по крупицам могла восстановить всё, что тогда произошло.       Всю ночь на небе сияла возмутительно яркая Луна. Стражи Хьякко во главе с неизменной предводительницей разбирались с крупной бандой рэкетиров и наконец смогли одержать верх над противниками. Усталые, но довольные девушки поздравляли Цукуё с успехом, однако та лишь хмурилась и отрывисто кивала головой. Она никак не могла признать своих заслуг, ведь в пылу битвы то и дело отвлекалась от происходящего, раздражённо скользя взглядом по идеальным очертаниям далёкой спутницы Земли. Как она мечтала, чтобы железный полог вернулся обратно, растворив во тьме мучительный блеск нелепо повисшего в небесах серебряного светила, как внутренне молила время течь быстрее, приблизив ночь к завершению.       Возможно, её просьбы оказались даже слишком эффективными, потому что спустя какую-то пару минут после одержанной победы над бандой лидер Хьякко с удивлением обнаружила приближение полудня. Любые попытки понять, чем же были заняты долгие часы между окончанием операции и возвращением в комнату, оказались совершенно бесплодными ещё и из-за смертельной усталости. Цукуё не хватило сил даже сменить повседневное кимоно на домашнюю юкату, и всё, чем ограничилось приготовление ко сну, стало извлечение канзаши из волос, пряди которых тут же беспорядочно рассыпались по плечам. После этого девушка как была, так и повалилась на футон, заботливо расстеленный к её возвращению Сейтой. Завернувшись в одеяло, Цукуё прикрыла веки, желая как можно скорее скрыться в блаженном мраке забытья. Хорошо знакомая ломота в спине и суставах, тяжёлая пульсация в висках и желание сейчас же отринуть прочь любое душевное волнение — вот те благодатные признаки, предзнаменующие крепкий и здоровый сон. В таком состоянии девушка не могла бодрствовать дольше единственного мгновения, разделявшего с вожделенной пустотой. Цукуё крепче зажмурилась и повернулась на левый бок, размеренно дыша и ожидая, что вот-вот утонет в матово-чёрном бархате беспредметных снов.       Но тьма никак не приходила. Цукуё поворочалась из стороны в сторону, надеясь отыскать то самое положение, в котором бы без труда провалилась в мир грёз. Однако любая поза казалась удобной лишь считанные минуты, после чего по телу пробегал противный зуд, требовавший срочных перемен и дальнейших метаний по футону. Когда прошло достаточно времени, чтобы Цукуё сполна ощутила всю бессмысленность своих действий, она легла на спину и вытянулась во весь рост, вознамерившись во что бы то ни стало избежать дальнейшей круговерти туда-сюда. Перетерпев настойчивое веление внутреннего голоса исследовать новые варианты положения для отбытия ко сну, девушка принялась считать интервалы между вдохами и выдохами, задавая размеренный и спокойный ритм. Казалось, что ещё чуть-чуть, всего лишь самая малость, и её усилия вкупе с неимоверной усталостью сделают своё благое дело, проводив в царство Морфея и…       Солнечный свет, проходящий сквозь тонкую рисовую бумагу, бесцеремонно разливался по комнате, ложась безобразным алым пятном на смежённых веках. Резким рывком Цукуё потянула одеяло на себя, накрываясь им с головой. Дикое кумачово-красное облако растворилось, однако долго радоваться благополучному избавлению не получилось: через пару минут стало совершенно нечем дышать, а потому пришлось покинуть убежище. Казалось, что опьянённое торжеством своей победы сияние заблистало ещё ярче, кружась в помещении хороводом из невыносимо резвых и жизнерадостных солнечных зайчиков.       Не выдержав, Цукуё вскочила с футона с таким рьяным отвращением, словно он кишел снующими и копошащимися друг на друге насекомыми. Голова сдавленно болела и кружилась, к горлу подступала тошнота, а тело страдальчески ныло из-за отказа в совершенно необходимом отдыхе. Едва ли понимая, что делает, девушка стремительно раздвинула створки фусума, ведущие на прилегающий к комнате балкончик.       Город обуял пожар. Дома пропадали в режущем глаза горячем пламени, пожиравшем обтянутые бумагой деревянные каркасы. Расправившись с первым угощением, обжигающие оранжевые языки перекидывались на соседние здания, в мгновения ока превращая их в страшное подобие факелов. Беспощадный огонь распространялся всюду, вспыхивая в низинах улиц и опаляя беспечно прогуливающихся прохожих, вышедших насладиться чудесным погожим деньком. Ведь никому из них и в голову не приходило, в какой они опасности, покуда весь мир так необычайно красочен и свеж, а вместо пожара глаза гуляк довольно щурились лишь от золотистых всплесков солнечного света.       Дрожащая Цукуё осела на пол. Из горла вырвался сдавленный стон, сменившийся прерывистыми всхлипами, но совсем без струящихся по щекам слёз. Кажется, что их полностью иссушили настырно и озорно дразнившиеся солнечные зайчики.       Цукуё знала, что такое иногда случается, и из-за чрезмерного переутомления можно потерять способность уснуть, точно от только что выпитых десяти чашек кофе. Организм, которому вовремя не дали расслабления, словно переходит в аварийный режим и работает до последнего неизрасходованного заряда аккумулятора. Но знание знанием, а когда на тебя наваливается смертельная усталость, помноженная на нерушимое обязательство быть бодрой и отдохнувшей к определённому сроку, то возникает большая сложность в том, чтобы относиться к ситуации с пониманием и должным спокойствием.       Девушка медленно поднялась и шатающейся походкой вернулась в комнату, не забыв затворить за собой фусума. Она стащила с ног чулки, размотала оби и сняла кимоно, накинув на обнажённое тело уютную юкату. Аккуратно сложив одежду, Цукуё несколько минут в задумчивости её рассматривала, после чего наконец-то решилась убрать. Когда все приготовления были завершены, она покосилась на развороченный футон. Тяжело вздохнув, девушка вернулась под одеяло, отбросила в сторону заменявший подушку валик и улеглась на живот, уткнувшись лбом в сложенные у головы руки. Спать в таком положении было бы не слишком удобно, но Цукуё о том и не помышляла. Ей вдруг с предельной ясностью стало очевидно — сегодня она никуда не сбежит. Не будет никакой спасительной и укутывающей темноты, что раз за разом помогала прятаться от самой себя. Зато с нею останутся те самые маленькие блестящие шарики сомнений, что рассыпались по земле после столкновения с её нерушимой уверенностью. Куда ни глянь, а они повсюду, и стоит только совершить единственный шаг, как нога провернётся, и Цукуё поскользнётся, что неминуемо приведёт к болезненному падению. Ведь теперь некому подхватить, некому удержать обессилевшую девушку в руках, разделив с ней неподъёмную тяжесть ноши. Теперь она осталась совершенно одна.       И вроде бы Цукуё совсем не на что жаловаться, ведь всё просто стало совсем как раньше, вернулось на круги своя, оставив в прошлом краткий и трагичный эпизод, на протяжении которого она столь остро нуждалась в чужой поддержке и защите. Так то оно так, но… Что-то никак не сходилось. И каждый день в её сердце несмелым ростком раскрывалось щемящее чувство робкой надежды, чтобы каждый раз на исходе суток его затаптывали до бесформенного грязного месива, после чего выдирали из почвы с корнем. Вопреки всем внутренним барьерам и стойким попыткам искоренить любую слабость, Цукуё не могла спрятаться от преследовавшего повсюду небесного света, напоминавшего о ком-то бесконечно далёком. О том, кто уже давно пронизывал каждую мысль и каждое чувство оставленной им девушки, чей голос эхом отзывался на любое волнение, затронувшее струны растревоженной юной души. О том, кого теперь она даже не смела назвать по имени.       В тот день Цукуё так и не довелось уснуть. Бессонница не тянула на роль лучшей напарницы в работе, но лидер Хьякко хладнокровно взялась за дело, не дав себе спуску ни в чём. По возвращении с дежурства она наткнулась на уже знакомую проблему, которую удалось решить лишь с помощью предусмотрительно купленных таблеток. Правда, подействовали они лишь в пятом часу дня, когда солнце медленно склонилось к горизонту, опуская на Ёшивару мягкую пелену полумрака. С тех самых пор девушка стала возвращаться к себе лишь около четырёх, а подниматься в девять вечера, дабы иметь возможность лично контролировать одни из самых жарких часов разгульного веселья, что ежедневно переживала утопающая в красном сиянии фонарей и серебристом свете Луны ночная Ёшивара.