ты внутри моей головы

— Так это всё? Таков наш конец? — спрашивает шатен, выпуская изо рта колечки дыма. — Никаких «нас» никогда не было, Луи, — говорит брюнет, доставая следующую сигарету из пачки. — Ага, — тянет Томмо, — не было. Был только я и моя конченая любовь к тебе, — в животе ползают противные твари, сжирающие шатена изнутри от всех сказанных и не сказанных слов Зейна. Зейн. Зейн. Зейн. Волосы цвета черной краски, которую Томлинсон пролил недавно на свои джинсы. Глаза цвета заколки, которую носит его сестра - темно-оранжевая с янтарными камешками. Кожа цвета молочного шоколада, который он ненавидит и предпочитает больше черный. Голос. Идеальный голос, под который и умереть не страшно. Пальцы. Ключицы. Талия. Выпирающие тазобедренные косточки. Всё это Томлинсон так любит и не может отпустить, но всё, что их связывает вместе - это тусовки и постель. Постель и тусовки. Вот Зейн пьяный, он прижимается к Луи сзади и кладет руку ему на живот, спускается ниже - к паху, поглаживает член Томлинсона через ткань, возбуждает, а затем тянет за собой в свободную комнату, где трахает его, больно впившись ногтями в бедра, и царапает спину. А вот Рождество и здесь пьяный только Томлинсон, он стоит под окнами Зейна и горланит рождественские песни во всю, пока Малик не открывает окно и не затыкает его, крикнув: «Тебе нужно немедленно прекратить орать пьяные рождественские песни под моими окнами в два часа ночи, придурок. Тебе повезло, что у Лиама ночная смена». «Тебе повезло, что у Лиама ночная смена», - от этого слишком больно, Томмо перекручивает это в своей голове снова и снова и матерится, проклиная всем, чем можно этого чертового Лиама. Сегодня город опять занесло снегом, Рождество прошло (у кого-то с Лиамом, а у кого-то с бутылкой водки и пачкой дешевых сигарет), Луи стоит на своем балконе, легко одетый и пялится то на белый снег, то на парня с музыкальными пальцами, которые пару часов назад обхватывали его член, на пальцы, которые заставили его кончить. Всё было так безобидно, просто друзья, трахающиеся без обязательств. Просто тупой секс, приносящий удовольствие обоим. Просто... Всё было просто, пока не стало совсем хреново. А стало оно тогда, когда: «Представляешь, я познакомился с парнем. Он медик. Ох, видел бы ты его, мы флиртовали минут пятнадцать, а потом обменялись номерами». «Что ты делал в больнице, Зейн?», — шатен пропустил последнюю часть мимо ушей. «Мне показалось, что я сломал палец, ну, и, знаешь, пришел туда, а тот парень, Лиам, он просто рассмеялся и сказал, что это просто вывих. Это было неловко». После этого случая парень по имени Лиам Пейн стал жирной точкой в странных «отношениях» Зейна и Луи. Они перестали целоваться и заниматься жестким сексом, они забылись лишь на одной вечеринке, из-за чего и переспали на пьяную и затуманенною от косяка голову. «Я люблю тебя», — протянул Луи, когда брюнет кусал кожу на его шее, при этом втрахивая его в матрац. Зейн не ответил, а сердце Луи упало и разбилось на мелкие кусочки, потому что это Лиам. Это всегда будет только Лиам. — Я люблю его, Томмо, это было что-то вроде прощания, — говорит брюнет, немного ежась от холода. — Спасибо, Зейни, это была моя самая лучшая прощальная дрочка в жизни, — яд так и сочится с губ Томлинсона. — Я не знаю, что говорить, Луи! Прости? Прости за боль. Я не знаю. — Просто уходи и не возвращайся. Мы... Или только я... перешел эту грань «трахающихся друзей без обязательств» и теперь... Я запутался, а ты сделал лишь только хуже, придя ко мне снова, — отрешенно говорит Томмо, стараясь не смотреть на дурацкого идеального Малика. Зейн не знает, что сказать, да и что вообще говорят в таких ситуациях? Ничерта Зейн не знает об этом, он лишь ближе подходит к Томмо и проводит рукой по его волосам, которые стоят ежиком. Луи хочет, чтобы он ушёл и больше не появлялся ни на его пороге, ни в его жизни, ни на вечеринках, которые устраивает Стайлс, нигде. Зейн так глубоко засел в голове Томмо, как песня, которая заедает и никак не может надоесть. Прошел месяц, но тебя всё ещё не тошнит от неё, тебе хочется слушать её и слушать, ведь она приятная и ласкает твои уши, она не надоест до тех пор, пока ты не найдешь что-нибудь новое. Как Зейн нашел себе Лиама, откинув Луи на второй план. — Ты такой эгоистичный, — шепчет Томлинсон, — тебе не противно? Ты касаешься меня, а потом придешь и будешь касаться его... Ты не думаешь о других. Ты просто... эгоист. На лице Малика появляется ухмылка, и нет, ему не стыдно, он не чувствует того, что сделал что-то плохое. Лиам и Луи такие разные. Лиама хочется любить, его хочется обнимать и просыпаться с ним рядом. Луи всего лишь хочется, его хочется иметь, везде и всегда. Зейн был зависим этим, но теперь он слезет, он слезет с Луи, ведь у него есть Лиам, которого хочется любить, и он любит. Луи не Лиам. Малик ничего не отвечает, он молча уходит, оставляя свою пачку сигарет Томмо, как напоминание о нём, да и темно-алый засос на шее Луи ещё пару дней, а то и больше будет напоминать Томлинсону о долбаном брюнете, который взбудоражил, влюбил в себя и воткнул что-то острое в спину. Ты внутри моей головы. Зейн всегда будет внутри, внутри сердца, внутри головы, внутри каждой клеточки тела Луи, и это нужно лишь переболеть. Томмо начинает мерзнуть и, возможно, он заболеет, возможно, будет мучиться от болей в груди, ну и что, ведь хуже уже не будет. А через пару недель Зейн снова придет, появится на его пороге, и Луи пустит его внутрь, сразу же делая больно, впившись в его губы. Зейну будет всегда не хватать того, что было с Луи. И Бог знает, сколько ещё Малик будет метаться от одного к другому, ища золотую середину. Он уже сам не знает, чего хочет. Лиама хочется любить и обнимать. Луи хочется лишь жестко брать и оставлять синяки на бедрах, как напоминание о чем-то грязном.