Дочки-матери

       Зелена думает. Думает. Думает.        Под мирное сопение доченьки, которая давно уже видит десятый сон, сунув пальчик в рот и посасывая, она пытается придумать, что ей делать.        Но не находит ответа.        Круэлла в ужасном состоянии. Вчера она приходила на нее посмотреть. Сумасшедшая черно-белая бестия смеялась ей в лицо, хотя была смертельно бледна (какая ирония, усмехнулась Зелена, оказывается, можно быть смертельно бледной, когда ты уже мертв. Теперь ей открыта и эта истина). Зелена умоляла ее одуматься, молить Аида о прощении. Провалилась. На что она вообще надеялась? Что гордячка, такая великая злодейка падет ниц к ногам господина Преисподней и станет целовать кончики его пальцев? Чушь. Еще большей наивностью было бы предполагать, что Аид ее помилует. Нет. Он слишком зол. Он слишком раздосадован. Зелена видела, с какой легкостью лорд смерти расправился с ее матерью, не смотря на ее просьбы о пощаде, так что же мешает ему устранить Круэллу, которая, в сравнении с Корой, была всего лишь ладьей в большой шахматной партии? Ничего.        Зелена не перестает думать о том, какие страшные и стремительные метаморфозы происходят с Де Виль. Сегодня она уже не может говорить хоть сколько-нибудь внятно. Во всяком случае, утром она еще могла что-то шептать, давясь хлещущей в лицо зловонной водой. Но это было утром, и, вздумай Зелена навестить ее сейчас, когда в окно уже багрянцем спускаются тяжелые сумерки, наверняка обнаружит ее в еще более отвратительном состоянии.        Ад - поразительное место. Здесь бренное тело (или бессмертная душа, кому как больше угодно), страдают сильнее, чем, возможно, страдали при жизни.        Вздохнув, мисс Миллс подходит к окну и зашторивает его. Это, наверное, ни к чему, но она так привыкла. Да. Привыкла. От этой мысли нехороший холодок пробегает по спине. Она ест здесь, потому что привыкла. Спит, потому что привыкла. Пьет чай в местном аналоге бабушкиной кафешки, потому что привыкла. И, наверное, даже дышит по привычке этим горьким, отравленным смертью, воздухом.        Все давно уже - только привычка. И, самое страшное - она начинает забывать, о том, что этот вариант Сторибрука - не настоящий.        Малышка продолжает мирно посасывать пухленький пальчик, пока ее мать продолжает размышлять. Судьба Круэллы, обрекшей себя на еще более ужасные муки, чем других здесь, волнует ее теперь больше всего на свете. И не только потому, что пострадала злодейка, в принципе, по ее вине. Союз был вынужденный, не представляй Зелена для нее опасности, чихать бы Де Виль хотела на нее.        Зелена думает о Круэлле, потому что судьба бестии в мехах - это ни что иное, как предупреждение ей самой о страшном будущем, которое ее здесь ожидает. То, что в Аду будущего нет - чертова аллюзия. Всегда есть выбор между терпимым существованием и ужасным кошмаром. Но и шанс оступиться тоже всегда есть.        Аид говорит, что она ему дорога. Клянется, что любит. Почти забывает дышать в ее присутствии, уж она-то знает. Но Зелена находит в этом своем положении, скорее, больше минусов, чем плюсов. Ведь, в конце концов, что мешает ему, если она надоест, скормить ее крокодилам? Или если его титаническое терпение все же лопнет и он устанет ждать возможного ответа на свои чувства? Или если однажды боль от того, что она все еще не может преодолеть барьеры между ними, станет невыносимой и он перейдет черту, что и без того ежедневно рискует сделать? Что тогда?        Круэлла тоже ему как минимум, не безразлична. Годами она была его правой рукой, любовницей, и, наверняка, он ее хотя бы уважал, раз доверил сначала должность зама Коры, а потом - своего личного. Она была мертвым мэром этого мертвого города, абсурд, но почти идеальная жизнь, насколько это возможно в таком месте. А перед тем мэром и любовницей была ее мать - тоже долгие годы, и, наверняка, она так же была Аидом уважаема. Теперь одна навеки сгнила в Стиксе, а вторая даже после смерти вот-вот попадет в место, еще более отвратительное, чем Хоррорбрук. Ни любви. Ни уважения. Ничего не осталось.        Конечно, Зелена могла бы сколько угодно заверять себя, что уж у нее точно конкурентов нет, ведь она любима Аидом долгие годы, а еще - что она куда умнее, хитрее, осторожнее и коварнее своей матери и Круэллы Де Виль, и что вообще она жива, и это - ее главное преимущество. Но все эти утешения действовали слабо, а по факту - не действовали совсем. Потому что она так же прекрасно знала Аидову непредсказуемость и то, что рядом с таким как он, уверенной нельзя быть даже в своем собственном имени.        Это раздражает. Угнетает. Бесит. Это ужасно страшит. Но хуже всего то, что с каждым днем ее влечет к Аиду все больше. Чем сильнее он сходит с ума, сжигая все на своем пути, тем сильнее она жаждет его.        Даже сейчас, думая о нем, она не может заглушить приятного покалывания в сердце и тягучего чувства, охватившего низ живота. Одна мысль о возможной близости - и ее бросает в жар. И, покажи он ей еще парочку жестоких расправ, вполне возможно, она набросится на него, отдавшись на месте.        Зелена никогда не замечала за собой подобной кровожадности. Она была коварна, как Дьявол (и Дьявол это признавал), но не кровожадна. Она и от пыток никакого сверхъудовольствия толком и не испытывала, разве что чувство морального превосходство приятно радовало ее, но не больше. А тут... Стоило ей представить, как, например, Аид мощным ударом уничтожает последние преграды навстречу к изничтожению души Де Виль и она летит с этой скалы в реку, откуда не возвращаются, как ведьма тут же начинала сходить с ума. Пришлось даже стиснуть зубы, чтобы не завопить от того невероятного наслаждения, которое доставляла ей сама эта мысль.        Зелена сжимает голову руками. Нет. Она не может думать о таком. Она должна если не спасти Круэллу, то хотя бы облегчить ее агонию. Но - как?        Метаясь, словно волчица, загнанная в угол, Зелена, наконец, находит решение, что кажется ей единственно правильным: она убьет одним махом двух зайцев. Утолит свою жажду и спасет безумную Де Виль. Во всяком случае, очень постарается.        Ведьма кивает уже сложившемуся в голове удовлетворительному решению и, поцеловав малышку на прощанье, проверив, сухи ли ее пеленки, щипает бледные щеки, чтобы они хоть немного приобрели естественный цвет. Хотя, наверное, в этом краю ультрамарина ее желание не осуществимо.        Поежившись, ведь на ней лишь легкое платье, а сегодня, как назло, ветрено, Зелена выходит из своей спальни, прокладывая уже знакомый путь от своих, до его покоев. Она не оборачивается назад, не медлит и не смотрит по сторонам. Просто идет. Навстречу приключениям, а, может быть, - смерти.        Красный закат становится почти багровым, неприятно режет глаза. Зелена щурится и слегка качает головой. Дурные мысли, лезущие в голову, не могут помешает ей в ее решении. Нет. Она умеет, всегда умела их отметать.        Холодно. Ноги Зелены ступают по жесткому гравию, подошва болит. Надо быть благодарной, что она все еще не привыкла к боли. Это - последнее напоминание о том, что она - жива.        Покои Аида уже перед глазами. Помедлив, Зелена берется за ручку и без стука входит внутрь.        Он сидит на своей огромной красной постели, зябко трет руки, подставляя его под огонь камина и как-то отрешенно смотрит в открытую, лежащую на коленях, книгу. Зелена замерла, не зная, как лучше начать разговор, давая себе еще несколько секунд на возможность сбежать, но - нет. Поздно.        Аид случайно, а может, почувствовав ее присутствие, отрывается от чтения и, обнаружив ее, с удивлением произносит, вставая с постели:        - Зелена? Что ты здесь делаешь?        Прямо посмотрев на него, но ничего, кроме болезненной страсти не прочитав в его холодном взгляде, ведьма вскидывает голову и, легко расправившись с пуговицами, снимает халат. Тот с мягким шуршанием падает ей под ноги,оставляя обнаженной (она не надевала белья).        - Я пришла к тебе.