Дочки-матери

       - Простите, пожалуйста, - темноволосая метиска Элена Иллиз, медсестра в больнице в отделении для душевнобольных, осторожно протиснулась в дверь, подняв глаза на убитых горем посетителей и тут же отворачиваясь, - вам нужно покинуть палату. Доктора доделают свою работу. Завтра вы сможете забрать тело.        Полная женщина судорожно вздыхает, переглянувшись со своим мужем. Молодой мужчина, седой, как лунь, с губами, покрытыми мелкими ранками, потому что он все время их кусает.        Они прикованы взглядами к лежащей на больничной кровати наконец, успокоившейся дочери. Мужчина громко шмыгает носом, судорожно клипая глазами.        - Четыре года. Нам говорили, что клиника здесь, в Нью-Йорке, наш последний шанс. Мы думали, что уж здесь ее точно вылечат. Зимой ей стало получше. Нам казалось, что все самое страшное позади, что, наконец, первый просвет за столько лет бесплодного лечения. Но все напрасно. Она лежит здесь, мертвая, а я не могу в это поверить.        - Но Эммы больше нет, Дэвид, - подобно мужу, женщина до крови закусывает губы.        Бросив последний взгляд на дочь, от которого даже у камня сердце бы могло лопнуть, супружеская чета выходит по очереди, неуклюже топчась по свежевымытому полу.        Темноволосая метиска Элена Иллиз оправляет халат и, потупив взгляд, выходит.        У соседней палаты она останавливается, прижав руки к груди и на мгновение затаив дыхание:        - Генри. Мой Генри. Мой мальчик.        Тяжелый вздох перерос в пораженческий стон, сменился истерическим смехом. Элена уже знала, что именно за этим последует. Сейчас пациентка будет плакать до тех пор, пока ее не успокоит сильный укол седативов, превративший ее в овощь до следующего утра, до нового припадка.        Четыре года. Все по кругу. Цикл, из которого нет выхода.        Конец дня. Элена Иллиз бросает ключи на рецепшн, кивнув медсестре и выскальзывает в дверь на улицу, раскрыв зонтик. От дождя не спастись. Жаль. Она надеялась, что пронесет. Дождь нагоняет на нее мысли, от которых она согласна избавиться электротерапией, если они не перестанут ее преследовать.        Она нажимает на педаль газа сильнее обычного и несется домой. Эту машину она тоже не особо любит. Четыре года обещает себе перекрасить ее и поменять номер. А еще лучше вообще сменить машину, взять в кредит, в конце-концов. Надоело ловить изумленные взгляды жителей Нью-Йорка, думающих, что она - фанатка мультфильма. Оказывается, простых смертных тоже можно удивить. Например тем, что женщина ездит на "Зиммере" с одним весьма красноречивым имечком вместо номера.        Элена сворачивает в булочную и, купив булку хлеба и бизе, спешит домой, за город.        Дома маленькая дочь, простуженная и пропустившая сегодня садик. Келли послушный ребенок, вряд ли она станет искать приключений на свою пятую точку. Но ее мать все равно опасается. Остается надеется, что малышка читает книгу или очень увлечена мультиками.        Припарковавшись около своего небольшого, но довольно стильного дома, Элена открывает дверь ключом, и, войдя, обнаруживает свою малышку, лепящую подделки из пластилина. Распахнув объятья ловит подбежавшего к ней ангелочка, подхватывает на руки и сладко целует в щечку.        - Какие милые цветочки! - улыбаясь, кивает она на детское творчество на столе.        - Да. Это папочкин подарок. Он ведь придет сегодня?        - Конечно. Как же он может пропустить день Рождения своей дочурки!        - Ну тогда не тискай меня, мамуля, я еще хочу ежика слепить. Папа жил в лесу, наверняка, он любит ежиков. А в его охотничий домик они не приходили в гости?        - Не знаю, милая, сама у него и спросишь - Элена спускает девочку с рук. - Я сейчас переоденусь, и будем готовить ужин для папы.        - Ладно - с энтузиазмом кивает Келли. - Мамочка, а ты еще не сняла свой красивый кулончик. Можно я расскажу Барри Тиквеллу, что ты можешь менять внешность?        - Нет, детка. Это только наш секрет.        - Ну пожалуйста.        - Нет, - качает головой Элена. - Настоящая леди, милая, должна уметь хранить секреты. Помнишь, мы об этом с тобой говорили?        - Ладно, - повесив нос, сокрушенно вздыхает девочка, снова возвращаясь к своим поделкам.        Улыбнувшись, ее мать направляется в спальню. Быстро надевает простое домашнее платье, расчесывает волосы, совершенно спутанные, как всегда к концу дня. Старается не смотреть на себя в зеркало. Зеркала она ненавидит. Научилась ненавидеть их. В них слишком много соблазна.        Поправив неприятно ощутимый кулон на шее, она садится на кровать, осматривая спальню. Бросившийся портрет, стоящий на прикроватной тумбочке, заставляет ее вздохнуть. Элена долго смотрит на него, не мигая, а затем переворачивает задней спинкой вперед.        - Я всосала в себя всю Тьму, которая вырвалась из Ада, дорогая, как ты думаешь, что я должна чувствовать теперь?        Руки судорожно сжимают ледяные руки компаньонки.        - Прости меня, дорогая.        - За что? Все уже кончено для меня. Но для вас все только начинается. Я сделала это... Просто, - она заходится сухим, предсмертным кашлем, перерастающим в хрип, - ты показала мне, как нужно любить своего ребенка. Наши мамаши нас с тобой не любили, правда?        - Правда. Глупо было бы думать, что мы сможем оторваться от вырвавшейся из Ада Тьмы. Прости.        - Ладно. Поздно жалеть.        Судорожный вздох. Предсмертные конвульсии. Рука, сжавшая ее руку до хруста. Стон, уносящийся в небо, и черная туча, забирающая Тьму туда, где ей место - в Преисподнюю. Она смотрит огромными кристально-голубыми глазами, в которых уже все помутилось. Склонившись над нею, Зелена шепчет:        - Я все сделаю, чтобы возродить тебя к жизни. Я обещаю.        - Д-да... Спасс-с-ибо, дорогая -тело Круэллы выгибается в дугу, голова падает, словно у тряпичной куклы, а последнее дыхание ядовито вырывается из груди воплем несогласия и протеста. Она не хотела умирать. Она была вынуждена. Вскоре на месте, где лежала худощавая сутулая фигурка, образуется горсточка пепла.        Зелена собирает его в вазон, все, до единой искринки, прочесывает землю, будто бы товарка развеялась по необъятным просторам и, прижимая вазон с еще горячим прахом внутри, смотрит на небо, окрашенное теплым предрассветным заревом.        Наконец, они с Келли свободны.        Элена вздыхает, сверля глазами стоящий на камине старинный вазон:        - Не упрекай меня. У меня не вышло. Прости.        Стук в дверь, как она не готовилась принимать гостя, оказался для нее неожиданным. Он пришел почти на полчаса раньше. Не терпелось увидеть крошку.        Элена порывается открыть, да только озорная малышка опережает ее, шлепая босыми ногами до двери и, едва открыв, очутившись в объятьях отца и запуская пальчики в непослушные светлые кудри.        - Папочка пришел! - нараспев поет малышка, пока отец целует ее губки, щечки и милый курносый нос. - А ты принес мне подарок?        - Да, конечно, - с энтузиазмом кивает он, доставая золотую стрелу, - с днем рождения, милая! Я стащил ее из оружейного магазина!        - Ох, папочка! - укоризненно качает головой Келли, крутя в руках кулон у него на шее, - ведь тебя же уволят!        - Не уволят, милая. Все вещи в магазине записываются строгим дядей, на которого я работаю. Но эту стрелу он не записал. Наверное, хотел, чтобы я подарил ее своей малышке.        Она режет салат, слыша, как щебечет Келли в гостиной о своих поделках и, вероятно, показывает отцу ежиков. Когда они оба, довольные и счастливые, появляются на пороге кухни, Элена целует его в щеку и - совсем легко - в висок.        - Привет. Поздравляю тебя с днем рождения нашей дочки - улыбается он, протягивая ей розу, - это тебе.        - И я тебя поздравляю. Спасибо - она возвращает улыбку, ставя розу в стоящую на буфете вазу. - Погоди немного, сейчас я стол накрою, будем ужинать. Сегодня медовый торт.        - О, я с удовольствием! - кивает он и тут же сдается под натиском игривой малышки, утащившей его в комнату. - Да, милая моя, я иду!        Она смотрит им вслед и улыбается. А затем снова возвращается к салату из помидоров.        Вечерние сумерки не скрывают того, как он осунулся за это время. В глазах его - бесконечная усталость, борода стала блеклой, будто выцвела, а в волосах блестит серебро.        - Я рада, что ты пришел, Робин, - она отходит от окна, у которого только что стояла, вглядываясь в вечерние сумерки, - как ты?        - Да так, - он нервно поводит плечами, - хожу на работу. Снимаю квартиру вместе с кассиром из моего магазина. Комнатенка бедная, конечно, но теплая. Смотрю сериалы, чтобы не думать о чем не нужно, по вечерам.        - Ясно, - кивает она, неохотно кладя в рот кусок торта и жует, не чувствуя вкуса.        - Ты даже дома кулон не снимаешь?        - Да. Я боюсь. Тьма очень упряма. А Румпель не раз восставал из пепла и он может нас найти.        - Уже четыре года прошло...        - Знаю. Но мне так спокойнее.        - Как пожелаешь, - разводит руками он.        Неловкое молчание слишком затянулось. На улице разыгралась непогода, дождь хлещет, как сумасшедший, а от яркости заглядывающих в окна молний можно ослепнуть.        - Ладно. Я вызову такси. Пора домой. Келли, наверное, уже спит. Передай, что я люблю ее, когда проснется. Через неделю увидимся, пусть не скучает.        Он встает, слегка неуклюже и как-то удивительно тяжело для себя идя до двери.        - Робин! - зовет она, и он оборачивается.        - Что?        - Не надо тебе никуда идти. У нас две свободные комнаты. Я постелю тебе на диване. И, если тебе очень туго, ты можешь жить здесь.        Его бровь слегка приподнимается. Покусав губы, он кивает:        - Что ж, спасибо. Не ожидал от тебя.       - Ты всегда будешь отцом нашей дочери, Робин.        Проворные руки сбивают подушку и, застелив диван чистым одеялом, она кивает:        - Вот. Можешь ложиться. Доброй ночи.        Робин снимает футболку, юркнув в постель. Все это время Элена Иллиз стоит, потупив глаза в пол. Ее не интересовали мужчины никогда. Только один.        Она гасит свет, направляясь к двери.        - Зелена!        Оборачивается, вздрогнув. Слышать это имя спустя столько лет, странно. Оно ей больше не принадлежит. Оно теперь - чужое.        - Мне жаль, что все так получилось с А...        - О, нет! - перебивает она его, предостерегающе подняв руки, - пожалуйста, не надо! Я не хочу об этом говорить. Хороших тебе снов.        - И тебе.        Она лежит на кровати, закрыв глаза, но жмурясь от яркого света лампы. Воспоминание паззлами укладывается в голове и она даже уже не пытается его прогнать - бесполезно. Четыре года прошло. Чувство, будто это случилось вчера, не покидает ни на миг.        - Помоги мне открыть портал, давай! - две дымки, зеленая и синяя, сливаются в одну, снова и снова штурмуя проклятую преграду. Маленькая Келли с удовольствием танцует вокруг вприпрыжку, пока Круэлла отрешенно курит возле машины. - Не получается.        - Часы бьют? Что это значит, Аид?        - Что мы опоздали.        - Что? - она хватает его за руки, сжимает пальцы, готовая их сломать, и отчаянно смотрит в любимые бездонные глаза.        Он берет ее лицо в ладони, нежно гладя пальцами заплаканные бледные щеки.        - Мне не выбраться отсюда, Зелена. Я сросся с этим местом. Проклятье было на мне слишком долго. Я должен остаться здесь. Но еще не поздно для вас троих. Бегите!        - Но я не оставлю тебя здесь, нет! Не оставлю, ты слышишь? - истерический плач заглушает слова, она бросается ему на шею, покрывая лицо, глаза, губы. родинки, лихорадочными поцелуями.        Лишь слегка отстранив ее от себя, он улыбается:        - Есть куда большая опасность, любимая. Если бы даже мы вырвались отсюда, Тьма тоже вырвалась бы. Я могу ее задержать. Только вы бегите быстрее, времени мало. Сутки. Может, двое. Не больше.        - Нет, нет, нет! - она все еще с жадностью целует его, словно путник пьет прохладную воду в пустыне. - Нет, что бы это не было, я не оставлю тебя! Ни за что! Я люблю тебя, Аид, слышишь, мы все преодолеем вместе! Верь мне!        Он улыбается. Крепко целует ее в губы, потом в лоб и нежно, ласково, кусает за ухо, шепча:        - Я тоже тебя люблю.        Она не успела опомниться. Ничего не поняла.        Появившийся по щелчку пальцев в его руках кристалл, ослепительно сияющий, будто слиток золота, вонзается ему в грудь. Твердая рука, которой он убил себя, слабеет, опадает.        Зелена подается вперед с криком, способным оглушить любого, падает на колени в грязную кровавую лужу, пачкая платье и сапоги, в последний раз целует его изумленное лицо, глаза, в которых застыл вопрос, вот только она не поймет, какой, напрасно дергает руками, пытаясь вытащить проклятый кристалл из его груди.        А дальше - крохотная горстка пепла там, где только что он стоял и улыбался, целуя ее. Боль. Холод. Конец.        Рука Круэллы, ледяным грузом придавившая ее плечо.        Узкая тропинка, по которой они тащатся до машины.        Всхлипывание испуганной дочери, которая не может понять, что с ее мамой (успокоившись, Зелена узнает, что в момент самопожертвования Аида, Круэлла закрыла Келли глаза рукой). Озноб, пробивающий до кости. Несколько часов безумного беспамятства.        И четыре года одиноких вечеров.        Она открывает глаза. Встает с постели. Подходит к зеркалу, с подозрением осматривая там уже привычную, но незнакомую женщину. Вздохнув, снимает кулон, слабо улыбаясь себе настоящей в отражении - рыжей, зеленоглазой и со смешными веснушками по всему лицу. Удивительно уставшей.        Освежив кожу лосьоном, что пахнет лесом, Зелена ныряет в ночнушку, слишком свободную для своего хрупкого тела и, юркнув в постель, плотнее заворачивается в одеяло.        Повернувшись в окно, любуется звездами, рассыпавшимися миллиардом ярких огоньков по ночному небу. И шепчет:        - Доброй ночи. Где бы ты не был.