Good Thing At a Bad Time

Он спит в аптеке лишь только по одной причине: мертвые слишком громкие. Ни один из них не может преодолеть основной зал и попасть в заднюю комнату, в которой он спит, не наделав кучу шума. И если даже вдруг одному из них это удастся, то на его пути все еще будет стеллаж, который ему придется преодолеть, чтобы добраться до Зейна. А уж попадавшие с полок бутылки в таком случае точно его разбудят. Конечно, это не решающий фактор. Конечно, есть еще много вариантов, когда он может быть укушен. Но он ничего не может с этим поделать: ему больше некуда деться. Не тогда, когда его патроны закончились еще несколько дней назад. Не тогда, когда он понятия не имеет, с чем может столкнуться, покинув здание, которое ему так повезло найти пару дней назад. Тогда, посреди ночи, после бодрствования более трех дней подряд, он чудом спасся здесь от двух ходячих, преследовавших его, не имея при себе даже капли воды. Он был обезвожен и голоден, и аптека была довольно неплохим местом, чтобы сдохнуть. Очевидно, и в его спутанных мыслях есть что-то умное, потому что он прекрасно слышит, как кто-то шумит около полок, будя его. Около пятнадцати секунд у него уходит на то, чтобы понять, что это не один из мертвых. Движения слишком точные, а дыхание слишком ровное и равномерное. Кто бы это ни был, они не знают, что он здесь. «Идиот, – думает он, – или просто самоуверенный. Не убедился в полной чистоте помещения». Зейн садится, стараясь создать как можно меньше шума. Нож уже зажат в его руке (кто сейчас вообще спит без оружия?), он пригибается так, чтобы не соблюдающий тишину чужак его не видел. Первое, что он замечает, – это до неприличия широкие плечи, обтянутые тканью черной футболки. Второе – короткую мужскую стрижку и то, что человек явно неплохо ест и одет в чистое. Тревога мгновенно зарождается в нем. Он может на пальцах левой руки сосчитать живых людей, встретившихся ему за последние три месяца. Он знает, какими стали люди теперь. Он знает, что единственный способ выжить самому – это убивать, и убивать не только мертвых, к слову. Зейн усмиряет дыхание, медленно втягивая воздух, а затем двигается к мужчине, осторожно прижимает его к полке и прислоняет нож к его горлу. – Одно движение – и ты труп, – тихо говорит он. – Усек? Мужчина застывает на месте с рукой почти у самого пояса. Зейн видит там нож и пистолет и знает, что рискует сейчас всем, будучи настолько слабым для драки. Один точный удар локтем под ребра, если мужчина перед ним готов пойти на риск, и он просто свалится на пол. – Усек, – осторожно отвечает незнакомец. Зейн тяжело вздыхает и пытается сосредоточиться. Пытается придумать выход из сложившейся ситуации, такой, где никто из них не умирает, что, конечно, вряд ли. Возможно, он и был готов к смерти, найдя это место, но сейчас – нет. Он готов дать отпор, если что-то пойдет не так, и надеется, что соперник слишком обеспокоен, чтобы предпринимать что-то. – Я не один, – оповещает его мужчина. Зейн морщится. Ну, конечно же, нет. – Есть кое-кто, кто ждет меня снаружи, и если я скоро не выйду, он появится здесь и не будет первым задавать тебе вопросы. Зейн кусает губу. – Значит, у меня нет вариантов, – произносит Зейн. – Ты мог бы убить меня и забрать оружие, – предполагает мужчина. Зейн слегка вздрагивает от этих слов, и лезвие ножа задевает кожу мужчины, прорезая. Ему видно как капли крови стекают по его горлу вниз, делая родимое пятно на его шее еще темнее, что совершенно не важно сейчас, но почему-то никак не вылетает из его головы. – Поздновато для решения, – за его спиной слышится голос, за появлением которого следует оглушающий удар по черепу Зейна, приносящий с собой боль и потерю сознания. *** Он просыпается в кровати: ему даже не нужно открывать глаза, чтобы понять это. Месяцы сна на цементных полах, в багажниках брошенных машин или даже на деревьях научили его ценить теплоту и мягкость постели. Спать в домах слишком рискованно. Трудно охранять их. Он не имел возможности оказаться в кровати с октября или декабря, а сейчас уже конец июля. У него болит голова. И не просто болит, она разрывается от боли. Что уже не так важно. Важнее то, что ледяная вода стекает по его шее. Он лежит лицом вниз, и кто-то чистит рану на его затылке. Кто-то – мужчина, который явно не имеет медицинского образования, делает все довольно болезненно и наугад. Через мгновение вода сменяется чем-то щиплющим, и Зейн сжимает зубы, чтобы не зашипеть от боли, и так уже умудрившись попасть в беду. Единственное, что он может сказать, это то, что у него нет ножа. Он не в его руках и не чувствуется на бедре, как если бы находился в ножнах на его ремне. Однако он довольно хорош в рукопашном бою. Он слаб, болен и истощен, но все еще быстр и умен. Так незаметно, как только может, он меняет положение, перенося вес на левую ногу и упираясь рукой в матрас. Затем одним быстрым резким движением он переворачивается и, хватая человека за горло, прижимает его к противоположной стене. Несколько секунд (немного, ведь время для него – это роскошь, и каждые десять секунд могут быть решающими в его борьбе между жизнью и смертью) у него уходит, чтобы выяснить, где он находится. Когда ему это удается, внутри клокочет паника, ведь он в гребаной камере, в комплект к которой идет решетчатая дверь. – Где мой нож? – шипит он мужчине на ухо, снова вжимая его в стену. Мужчина тот же, но вот одежда на нем уже другая (он не знает: парень просто сменил ее или прошел уже целый день с того момента как его оглушили). Может быть все, что угодно. – Не здесь, – выдавливает из себя парень. Ему должно быть сложновато, учитывая то, что его лицо прижато к цементной стене, но Зейн не отпускает, потому что любое неверное движение – и этот парень легко сможет одолеть его. – Здесь нет никакого оружия. Строгие правила. В качестве меры предосторожности. – И где именно это, черт подери, здесь? – требует Зейн, сканируя взглядом тело мужчины. Он не может обыскать его, не может убрать руку с его шеи или между лопаток, но, судя по тому, что он видит, тот действительно безоружен. Парень игнорирует его вопрос и говорит: – Помнишь, я давал тебе выбор? Предлагал взять мое оружие? В этот раз это не поможет. Мое убийство ничего не изменит. Дверь заперта, а ключ есть только у одного человека, и я могу гарантировать, что ты будешь мертв еще до того как откроешь рот, чтобы попросить его отпереть замок. Зейн расстроено выдыхает, делает шаг назад, отпуская человека. Он двигается по всей камере, стараясь увеличить расстояние между ними, но в таком маленьком пространстве сделать это очень сложно. Есть не застеленная двухъярусная кровать, на которой спал он сам, раковина и та стена с низкой скамейкой, к которой он прижимал мужчину. Больше ничего. Зейн прислоняется спиной к решетке и морщится от боли в локте, появляющейся от жесткого соприкосновения с металлом. Парень поворачивается к нему, и Зейн встречается с широко раскрытыми карими глазами, розовыми губами, сжатыми в тонкую линию, и порезом на горле, оставленным его лезвием. Должно быть, он появился, когда Зейн упал, но он выглядит уже подживающим, словно прошла пара дней. – Как долго я был в отключке? – спрашивает Зейн. Голос охрип и в горле пересохло. Он не просто чувствует себя запертым в клетке зверем. Он им и является. – Два с половиной дня, – отвечает парень. Он занимает себя тем, что берет простыню с кровати Зейна и замачивает ее в раковине. Зейн тянется рукой к ране на задней стороне шеи, которая, как он предполагает, появилась из-за столкновения с прикладом обреза. – Вы накачали меня, – понимает Зейн, догадываясь, что такая рана ни за что не вырубила бы его на столько дней. – Опять же, меры предосторожности, – поясняет парень. – Нужно было убедиться в том, что ты пробудешь без сознания достаточно долго для того, чтобы мы смогли доставить тебя в камеру, и Найл слегка переборщил со снотворным. Зейн вызывающе приподнимает подбородок, пытаясь сделать вид, что он спокоен и уверен, но не сомневается, что они оба знают, кто здесь главный. – Что ты собираешься делать со мной? – Это не ему решать, – раздается новый голос за его спиной. Зейн оборачивается и отступает, увеличивая расстояние между собой и дверью. Он отодвигается до тех пор, пока парень, которого он до этого прижимал к стенке, не встает перед ним, практически полностью загораживая своим телом. – Луи, – предупреждающе говорит он.