За минуту до...

Мерная поступь коня усыпляла, но Чарит зачем-то цеплялась за остатки бодрости. Будто от этого что-то зависело. Или, может, просто стоило поставить вопрос по-другому? Не зачем, а почему. Тогда и ответ находился практически сразу. Проблема была лишь в том, что ей совсем не хотелось об этом думать. Не хотелось вспоминать. Последние несколько дней сны играли с ней в догонялки, и с каждым новым игра эта становилась все неприятнее. Столько лет она провела в погоне за своим прошлым, а вот теперь, когда оно, похоже, решило пойти навстречу, не знала, как от него сбежать. Потому что никто и никогда не смог бы ее убедить, что ее сновидения — это не память. Не то чтобы кто-то пытался, правда. Сообщать своим спутникам о мучающих ее кошмарах Чарит хотела ничуть не больше, чем о странном, глоток за глотком поглощающем ее безмыслии до этого. Опасно. Она могла не помнить чего-то о себе, но в простой истине «Интуиции следует доверять» была уверена. И что если та кричит: «Молчать!», то лучше и вправду молчать. Просыпаться в холодном поту, с замерзшим на губах криком, дрожа, как в лихорадке, — и молчать, косясь с опаской на остальных, чтобы определить, кто и как много увидел и услышал. Пока что ей везло — вероятно, крики получались нечленораздельные. Пока. Реяс, пронизывая своими льдистыми глазами, пару раз спрашивал, что такое страшное ей снится, но скорее с раздражением и пренебрежением, чем опаской. Впрочем, Чарит сомневалась, что, даже расскажи она ему все, что видит, он отреагировал бы по-другому. Но что-то внутри все равно не хотело… открываться? Открытость равна уязвимости, а он и так знал о ней больше, чем кто-либо когда-либо до него. А учитывая, как мало знала о нем, в свою очередь, Чарит… Да уж, о доверии говорить не приходилось. Нош тянул на звание самого безобидного человека во всем мире, но с чего бы ей говорить что-то ему? И что бы он сказал в ответ? Хотя… А что сказали бы другие? И — главное — чем бы это ей помогло? Как бы там ни было, но самое большое беспокойство вызывал у Чарит новый спутник, эльф, или кто он там. Сиг-Гаард. Имя было явно эльфийское, но и только. Все остальное — невероятная смесь уродливости с приземленностью, что выяснилось за последнюю неделю с небольшим, что они провели вместе в дороге. Чарит бы вообще забыла о его присутствии, посчитав чем-то вроде самоходящего дополнения к Ношу, если бы не редкие, но очень уж острые взгляды в ее сторону. Даже в своем странном полусонном онемении их она не заметить не могла. Чувствовала спиной — они пронизывали не хуже раскаленных жал раушей*, разве что обдавая внутренности холодом вместо жара. И даже то, что сидела она перед Реясом, скрытая его телом от раздражающих гляделок самозваного эльфа, не помогало. Чарит так и не поняла, с какого перепугу Реяс вообще согласился с присутствием этого подозрительного типа. Даже не просто согласился — едва ли не сам предложил тому с ними идти. А учитывая, что на доверчивого простака Реяс не тянул ни разу, наверняка у него были какие-то соображения, оправдывающие подобную глупость. Вот только у Чарит никак не хватало сил сосредоточиться в достаточной мере, чтобы их просчитать хоть приблизительно. А потому только и оставалось покачиваться мешком при неровностях петляющей в предгорьях тропы, стараясь не свалиться с лошадиной спины (не было у нее уверенности, что Реяс от падения удерживать станет; поднять — поднимет потом, а вот удерживать…), и надеяться на лучшее. Например, что эта образина самостоятельно свалится в одну из многочисленных расселин на их пути и свернет себе шею. Или споткнется о свой же топор. Или… Несколько раз Чарит всерьез задумывалась, не натравить ли на него Арда и Литу. Останавливало только отсутствие уверенности, что именно они выйдут победителями из схватки. Увы, но дрался «эльф» и вправду хорошо, в чем довелось еще раз убедиться в разоренном Ортоге, где на них из обгоревших развалин с яростью отчаяния накинулись какие-то недобитки. Четверо из них, как потом выяснилось, были из той же демонической компашки, с которой они дрались раньше. Ну, по крайней мере так сказал Реяс (а Сиг не оспаривал). Он вообще хотел порубить и остальных выживших — за компанию и на всякий случай, судя по всему, так как на прямой вопрос все же нехотя признал, что трое трясущихся мужичков, которые из всех жителей Ортога и уцелели-то лишь благодаря тому, что на охоту ходили, — обычные люди, а не нечисть какая. Почему те четверо, которые таки не избежали встречи с его пугающим до колик кинжалом (причем даже после того, как были уже порублены чуть ли не в салат топором Сига), выглядели как совершенно обычные люди тоже, Чарит так и не поняла. Нет, Реяс-то объяснил, но в своей манере, и звучало это больше похоже на: если тебе не хватило ума сообразить самой, то чем тебе, убогой, могу помочь я? А затем принялся допрашивать несчастных охотников. Наверное, она должна была разозлиться. Кажется, внутри даже на какое-то мгновение полыхнула тусклая искра гнева. Полыхнула — и погасла, так и не разгоревшись в полноценное пламя. Чарит могла бы утешить себя тем, что был уже вечер, тем более вечер дня, занятого дорогой, битвой и снова дорогой, ничего удивительного, что она чувствовала себя уставшей и хотела только одного — спать, а не ссориться. Но правда была значительно проще — в последние дни она чувствовала себя уставшей постоянно. Хотя… нет, даже хуже — если быть уж совсем честной с собой, то стоило признать, что усталость следовала за ней по пятам уже очень долгое время. Просто сейчас в конце концов догнала — и навалилась сверху, как те неподъемные, недвижимые камни, чуть не ставшие ее могилой почти двести лет назад, придавливая невыносимым грузом, грозя расплющить, стереть в порошок, уничтожить… И этот капкан, в отличие от того, реального, разрушить не получалось. Можно было только… терпеть, наверное. И сопротивляться, толкать обратно изо всех, увы, очень быстро истощающихся сил. Хуже всего было то, что порой ей казалось: сопротивляется вовсе не она. А то, что внутри. И радоваться этому или пугаться — Чарит не знала. Что будет, когда одна из этих сил наконец победит? Что будет с ней, Чарит? И будет ли еще хоть что-нибудь вообще?.. Ворон сбился с шага, и ее тряхнуло, заставив схватиться за руку Реяса, держащую поводья, и вынырнуть из очередного витка бесполезных размышлений, раз за разом заводящих в тупик. — Я уж думал, ты там уснула, — проворчал голос над ухом. Чарит поморщилась. Нет, с голосом все было в порядке — приятный тембр, завораживающая глубина, отсутствие хрипоты и резких перепадов звучания, — но вот с интонациями, мягко говоря, не сложилось. О чем бы Реяс ни говорил — с ней, по крайней мере, — в этом всегда слышалась какая-то гаденькая, издевательская насмешка. Такая, будто он знал что-то важное, что ей полагалось знать тоже, но ей, конечно же, сообщать не собирался. Просто ради удовольствия посмеяться над ее неосведомленностью в элементарном. Скотина. — Как ты знал, что те… люди в Ортоге не совсем люди? — спросила она неожиданно даже для самой себя. На языке крутилась острая, едкая фраза-ответ, но выскочило неожиданно что-то совсем другое. И только сказав, Чарит поняла, что на самом деле хотела это узнать, еще в Ортоге хотела, просто… забыла. Отвлеклась. Соскользнула в путаницу мыслей и… Да, как ни назови, а звучало все равно паршиво. Слишком близко если не к безумию, то к слабости ума точно. — Во-первых, не «не совсем люди», а демоны, от того, что ты их так не называешь, они быть собой не перестанут, знаешь ли, — начал Реяс привычным ядовитым тоном. Но хоть сподобился в кои-то веки и правда ответить. Наверное. Если не решит на этом и остановиться. — Если бы кое-кто удосужился четко объяснить, я, может, и знала бы точно, кто они такие. Я спрашивала, как они могут выглядеть людьми, — что ты мне сказал? — То, что и сейчас скажу. Если ты не будешь включать мозги и хоть изредка думать, то не доживешь до конца нашего путешествия. — Ой ли. Это угроза? — И каким местом это может быть похоже на угрозу? — Ну, не ты ли песенки распевал, что можешь меня убить? Не помню, чтобы у других получилось. Пока, во всяком случае. На этом моменте случилось чудо — Реяс замолчал. А когда продолжил, голос его звучал неожиданно спокойно и даже серьезно. Будто ему и впрямь не все равно. Чарит бы посмеялась, но после внеплановой перепалки, освежившей и прояснившей сознание, голову снова начал заволакивать туман — как водится, раза в два плотнее, чем до этого. — Именно что пока, — донеслось будто издалека. Качаясь на мутных волнах, с каждым мигом становящихся все выше и яростнее, Чарит отчаянно пыталась сосредоточиться, но слова все равно ускользали, тонули в шуме, наполнившем уши и мозг. Скорее мозг. Потому что шум не был настоящим, не был звуком — он просто… был. Существовал в ней, отдельно от реальности. — Демоны… выглядеть как угодно… Зависит от первой… жертвы… поглощенной силы. Тот, который чуть не сожрал твою… метил в… на… деле. И твою же шкурку бы и надел. С… и силой… к его собственной. Но уже без тебя внутри. Тягучий, какой-то упругий воздух, невероятно медленное, будто загустевшее время, собственные окаменевшие мышцы, отказывающиеся двигаться, — и невыносимо ярко сверкающее смертоносное лезвие, летящее навстречу с неумолимостью Исфис… — Почему ты ему не позволил? — Удивление, искреннее и чистое, смыло муть, и внутри вдруг наступила кристально ясная тишина. Чарит и не думала надеяться, что это надолго, но улыбнулась и вдохнула полной грудью все равно — последние недели научили радоваться даже самой малости. — Да вот сам у себя спрашиваю. Каждый день причем. Ответа пока не нашел. Ну кто бы сомневался — яд снова кипел и бурлил, выплескиваясь жгучими искрами сарказма. На мгновение Чарит всерьез задалась вопросом, не приходится ли Реясу совершать какие-то дополнительные действия, чтобы перекрыть на время его подачу. Ну там, как задержка дыхания при нырке на глубину, например. — Найдешь — сообщи, — отозвалась она в тон. Затем, подумав, добавила: — И ты так и не ответил на мой вопрос. Как ты знал, что те люди… больше не люди? — Чуял, — ответил Реяс после совсем короткой паузы. — Иллюзии — моя стихия, странно, если бы я не был способен видеть сквозь них. Иллюзии, обман, все ненастоящее… Если ты это создаешь, ты не можешь этого не чувствовать, не можешь не понять, когда что-то не так. Звучало… похоже на правду. Но вот было ли ею — вопрос. В конце концов, обман — его стихия, сам сказал. И что-то то ли в его тоне, то ли в самих словах, то ли еще в чем… не вязалось что-то. А может, дело было вообще в другом. Например, в том, что ей следовало нормально выспаться, тогда и не мерещилось бы непонятно что в каждом чужом слове или шаге. Звучно выдохнув через нос, Чарит откинулась назад, бесцеремонно опираясь спиной на его грудь. Даже зная, что вынужденно постоянный близкий контакт его раздражает, не могла удержаться. А может, именно поэтому не могла — если что и способно было более-менее успешно удерживать ее на краю реальности, так это едкие комментарии, на которые Реяс не скупился. Чарит не возражала и даже огрызалась вполсилы. Пешком идти заставить не пытался, как и назад пересадить (видать, не доверяя, и оправданно, устойчивости ее хватки), — и на том спасибо. Без особого интереса оглядевшись по сторонам, Чарит попыталась прикинуть время, но так и не смогла: с самого утра долину, по которой они ехали, больше похожую на чересчур широкое ущелье, затянуло сизым туманом, сверху придавило густыми облаками, и определить хоть что-то, в том числе и какие-никакие ориентиры, в этом почти однородном блеклом ничто казалось задачей почти непосильной. Она бы вообще усомнилась, что они все еще двигаются куда надо, а не бродят по кругу, если бы впереди, на самом пределе видимости сквозь плотную белесую завесу, не бежала Лита, неспешно и целеустремленно. Неизвестно, что там знали (или, скорее, не знали) ярги о пункте назначения, но вперед, по крайней мере, они вести могли в любом случае. Ард, бегущий рядом, словно послушав ее мысли, вскинул голову, мигнув алыми разломами глаз. Ободряюще. Или же Чарит просто хотелось так думать. Хотелось, чтобы хоть кто-то был уверен в удачном исходе их затеи. Кто-то, кроме Реяса, потому как тому уверенности было не занимать — хоть Чарит бы ни за что не рискнула поручиться, что вся она непритворна, — вот только его успех совершенно не обязательно означал не то что и ее удачу тоже, но хотя бы ее выживание. На понимание этого ей ума хватало, вот только вариантов это, увы, не прибавляло. Ни единого. И она готова была поставить на самый призрачный шанс, только бы впереди маячила хоть крохотная надежда избавиться от того, что с ней творилось, от поглощающего ее… нечто, таящегося внутри и все настойчивее рвущегося на волю. Что бы это ни было — оно ей не чудилось. Если поначалу Чарит еще позволяла себе тешиться мыслями, что всего лишь устала, перенапряглась в Дароте после плена и полного отсутствия сил, да что просто сходит с ума, в конце концов, то сейчас от этих иллюзий не осталось и следа. Оно — было. Она видела его отражение в алых глазах Арда и Литы, когда они нет-нет да и подавались назад от ее протянутой руки, виновато опуская головы. Будто раскаленная лава покрывалась тонкой коркой сизого, мертвого пепла. Чарит понадобилось какое-то время, чтобы понять — так выглядит их страх. И от этого страшно стало уже ей. Они не боялись. Никогда и никого, тем более ее. Раньше. Поведение троицы яргов-чужаков только укрепляло неприятное подозрение. Они по-прежнему тащились следом, и на каждом привале Чарит ловила их взгляды издали — жадные, тоскливые и жаждущие, как у побитой собаки, изгнанной из дома. Но ни разу больше ни один из них не рискнул приблизиться. Страх в их глазах пылал ярче самого огня, и не раз и не два она задавалась вопросом, как никто еще этого не заметил. И не задался вопросом, чего могут бояться такие твари. Чего могут бояться даже такие твари. Туман висел вокруг огромными слоистыми полотнами, то уплотняясь, то истончаясь, будто дразня возможностью увидеть что-то важное, что в итоге так и не появлялось; приглушенно и как-то неуверенно стучали копыта лошадей, а позади время от времени раздавалось тихое бормотание и горестные вздохи. Первое Чарит приписала Сигу, второе — без тени сомнений — Ношу, переносящему что путешествие, что их не шибко дружелюбную компанию не очень хорошо. Но продолжающему упорно тащиться следом. Да уж, ее, как и Реяса, люди все еще порой удивляли, правда, крайне редко это было положительное удивление. Внезапно из тумана впереди вынырнула скала, будто выросла прямо из сухого каменистого грунта в один миг. Чарит вскинулась было — Лита пропала из виду, словно растворилась в воздухе или прошла сквозь твердый камень, — но сразу же и расслабилась, когда Реяс, выругавшись ей на ухо, дернул поводья, повернув коня влево. Сквозь белесое марево успокаивающе сверкнули красные глаза, а позади раздалось куда более звучное ругательство Сига и спотыкающийся поток нервных извинений Ноша — видать, их изменение маршрута тоже застало врасплох, спровоцировав столкновение. Она почти совсем успокоилась, когда Реяс вдруг снова натянул поводья, едва не подняв коня на дыбы. Чарит только и успела, что помянуть его матушку, по какой-то трагической ошибке не удушившей своего отпрыска в колыбели, затем слова замерзли в горле, скованном страхом — и безошибочно узнаваемой, неудержимой волной кисловато-ржавого привкуса рвущейся наружу силы. А под лошадиными копытами все быстрее крошился камень, на глазах превращаясь в мелкую пыль, тонкими змейками соскальзывающую вниз, в невесть откуда взявшуюся пропасть. — Останови это! — выкрикнул Реяс, заставляя Ворона пятиться без остановки. Развернуться не хватало времени — обрыв приближался со скоростью пламени, пожирающего сухую траву. Чарит хотела послушаться, очень хотела, но мутному ржавому половодью внутри было плевать на ее желания, а потому только и оставалось, что пялиться широко распахнутыми глазами на рушащуюся уже прямо под ними скалу. Затем лошадиная спина резко ушла вниз и в сторону, а под своей Чарит внезапно ощутила пустоту. Взмахнув руками, попыталась хоть за что-нибудь зацепиться, но пальцы наткнулись лишь на влажные пряди тумана, неожиданно плотные, скользкие и холодные, как щупальца неведомого морского чудища. Руки сжались в кулаки и отдернулись сами собой, непроизвольно, хотя, наверное, умнее было бы хвататься за что уж пришлось. Но когда отчаянный командный вопль мозга дошел наконец до непослушных конечностей, вверху уже не было ничего. Совсем. Ни тумана, ни удаляющегося силуэта лошади со всадником, ни рушащейся скалы. Ни-че-го. Только чернота. Когда чернота распахнула красные щели глаз и произнесла низким хрипловатым голосом: «Поднимайся, чего валяешься?!», она даже не удивилась. Вместо удивления внутри плеснуло раздражением, густо пересыпанным искрами злости. Что эта надоедливая старуха себе позволяет? Но поднялась. Опираясь на стылый камень стены, встала сначала на четвереньки, а потом и в полный рост, пытаясь разглядеть лицо перед собой. Темнота отступила, сверху через узкие окна-бойницы в огромный зал сочился мутный болезненно-серый свет, но черты продолжавшей что-то бормотать старухи расплывались, текли, будто залитые водой. Вот только дождя не было. Бросив попытки рассмотреть, отвернулась — ширящаяся внутри злость твердила, что старуха не так важна, как сама считает, что время старой карги почти подошло к концу, почти уступило ее времени. Скоро. Что — скоро, она не знала, но уверенность отдавала сладким привкусом предвкушения на языке. Да, совсем-совсем скоро. А пока нужно молчать и притворяться. Жертва уже ждала, лежала навзничь на алтаре в центре зала. Изломанные конечности обнимали черный камень, вывернутые против суставов и прибитые к деревянным брусьям у подножия, но изо рта не вырывалось ни звука, как не было и следа мысли в широко открытых глазах, невидяще глядящих в далекий, утопающий в паутине тумана сводчатый потолок. Плохо. Она не любила громкие беспорядочные звуки, но их крики были частью подношения, частью молитвы. Они должны кричать. Подойдя ближе под внимательными слепыми взглядами застывших вдоль стен фигур, она ткнула кончиком кинжала в обнаженное, лишенное кожи бедро — искусанные в кровь губы приоткрылись, выпуская тихий хриплый стон. Вот, так лучше. По залу словно пробежала дрожь, прямо по воздуху, будто из давно мертвых и недвижимых грудных клеток ее безглазых свидетелей, искореженных последними судорогами жизни да так в них и застывших, вырвался коллективный выдох. Этот момент всегда наполнял ее восторгом, почти невыносимым упоением от близости цели. Однажды. Скоро. Но соседство с проклятым хажизитом все еще рождало внутри волны слабости — постыдный изъян ее нечистой крови, каждый раз лишающий возможности насладиться единением в полной мере, — а значит, следовало заканчивать. На сегодня. Завтра будет новая жертва — и еще одна неподвижная фигура в теснящихся у стен рядах таких же бессловесных наблюдателей, призванных засвидетельствовать однажды ее триумф. Завтра будет новый момент бесценного блаженства — и еще одна ступенька вверх по казавшейся когда-то бесконечной и бесконечно же пугающей лестнице, ведущей к ее предназначению. Усилием воли подавив накатившую вялость, она ступила еще ближе к алтарю и почти нежно провела кончиком кинжала по лежащему там телу, бывшему когда-то молодой женщиной, — ровную линию от горла до низа живота. Кожи на теле оставалось не много — лишь тонкие полоски, чередующиеся с открытой плотью, сочащейся кровавой росой, — и тем более завораживающим был контраст. Красное, белое, красное, белое… Красиво. Жертва встрепенулась — сколько силы! почти освежеванная, а все еще живая! — заскулила, силясь пошевелиться, уйти от болезненного прикосновения. Этим люди никогда не переставали ее удивлять — даже полумертвый кусок мяса до последнего хранил в себе жажду жизни и отчаянную, такую глупую надежду на возможность каким-то чудом еще спастись. Воздух вокруг снова пришел в движение; казалось, даже мертвецы у стен зашевелились, разминая закостеневшие конечности и меняя надоевшие позы. И когда тело на алтаре вдруг резко распахнуло глаза, в них не было обычного человеческого цвета, лишь клубящаяся сизая хмарь. Внутри взметнулось ликование. Уже?.. Выдох застрял в горле, пытаясь превратиться то ли в крик, то ли в плач, и эта невозможность ни вдохнуть, ни выдохнуть вырвала Чарит из сна. Из кошмара, точнее. Очередного. Несколько тактов она просто лежала как была, на боку, закутанная в одеяло, пытаясь восстановить способность дышать, а заодно и думать — и то и другое давалось с трудом. Голова гудела и казалась чужой, в затянутом липким туманом сознании еще бродили образы из сна, никак не желая выметаться прочь. Старуха с хриплым, каркающим голосом, которую она знала, там, во сне, знала, и очень хорошо… Гротескные фигуры — трупы, — выставленные в самых невероятных позах в огромном каменном зале… Алтарь с жертвой, будто побывавшей в руках безумного мясника… Пьянящее ощущение собственного могущества, маячащего буквально на пороге, вот-вот, только руку протяни… Мерзость. Каждый раз все ярче и ярче. И мерзостнее, хотя постоянно казалось, что дальше уже некуда. Со стоном перевернувшись на спину, Чарит приоткрыла глаза, пытаясь сообразить, пора ли уже выдвигаться в путь. Солнца видно не было, но туман за ночь разошелся, и свет, падающий сверху сквозь жидкую листву, казался вполне уверенным — не раннее утро и не вечер, скорее самый разгар дня. И почему ее до сих пор не разбудили? В этот момент, сосредоточившись, она осознала две вещи сразу. Во-первых, что совершенно не помнит, как они останавливались вчера на ночлег. Собственно, из вчерашнего дня Чарит вообще помнила немногое: сбор рано утром, медленное продвижение в густом грязно-сером тумане, затем… затем она, видимо, умудрилась уснуть на лошади, провалившись в уже заждавшийся кошмар. Что не объясняло, как она оказалась, проснувшись, не в седле, а сразу на привале. Не объясняло это и того, куда вдруг подевались остальные. Рывком сев, Чарит прижала пальцы к мгновенно запульсировавшим болью вискам и огляделась, подтверждая для себя второй факт, тот, о котором уже сказали ей уши, — на всем довольно большом пространстве, ограниченном невысокими кустами, скалой и парочкой чахлых деревьев, не было никого, кроме нее. Даже яргов.