Я постараюсь не уничтожить тебя

Семен приподнял бедра, расстегнул ремень, пуговицу с ширинкой, замер на мгновение, словно окончательно обдумывая этот шаг, и одним движением стянул штаны вместе с бельем. Быков подошел к нему, хотел сказать что-то ободрительное, но снова запрятанное в подушку лицо свидетельствовало об одном: диалога не будет, будет монолог. Он оттянул белье Лобанова еще чуть ниже и приступил к осмотру. Каждое его прикосновение сопровождалось вздрагиванием, но он знал, что дело не в боли. Все зажило. Не до конца, но каких-либо проблем с разрывом уже не будет. Тело парня раскраснелось, особенно затылок. Он сгорал от стыда и внутренних переживаний, но продолжал идти до конца, отчаянно преодолевая барьеры, поставленные перед собой. - Все в порядке, - Быков наконец-то снял перчатки и запустил их в мусорное ведро. Попытался надеть назад его брюки, однако, Семен быстро перехватил инициативу, одной рукой дотянулся до ремня и потянул его вверх. - Ты идешь на поправку. Осталось дождаться результатов анализа крови. Теперь пора поговорить с тобой, как и обещал... 　 Андрей Евгеньевич поджал губы - тяжело быть человеком слова. 　 Он задумчиво посмотрел перед собой, открыл было рот в попытке начать свою "исповедь", но тут вновь перевел взгляд на Семена, поднялся, взял плед с соседнего дивана и накрыл его. Совсем скоро жар от смущения пройдет и ему станет холодно. Подсаживаться назад к Лобанову он не стал, расположившись напротив, как если бы при других обстоятельствах они беседовали вот так - глаза в глаза. 　 - С чего бы начать свой рассказ? Наверное, с того, что мне знакомо настоящее удовольствие. Мы уяснили это в прошлый раз, казалось бы, но это все мелочи. Глупое показушничество, фиглярство... Ты знаешь как это, когда на грани? Когда ты не просто срываешь тюльпаны для девочки с чьей-то грядки, рискуя быть пойманным, а когда ты игнорируешь абсолютно все запреты, табу и законы. Когда твое преступление так велико, что за него отправляют прямиком в ад. Не думай, что пытаюсь обидеть, но ты и представить не можешь, каким проклятием может оказаться ум. Острый, проницательный, всепоглощающий ум. Ты начинаешь понимать слишком многое, ты начинаешь видеть определенно лишнее - и вот ты уже над обществом. И у тебя два пути: стать изгоем, жалко прячущимся в углу своей пыльной комнаты и сетующим на непонимание окружающих свей уникальности, или же попытаться не превратиться в унылое говно, расправить плечи и жить так, как диктует тебе твой треклятый ум, потому что в этом случае у тебя только один закон - ты сам. Я понял это много лет назад. Глупая спесь, но молодость так безжалостна в своем перфекционизме. 　 - В этом плане вы вообще не постарели, - послышался шепот Семена. - Знаю. Гордыня - один из семи смертных грехов, и мне придется целовать под хвост легионы чертей за него. Впрочем, к черту чертей! На чем я остановился? Молодость... Я пустился во все тяжкие, пытался проникнуть в саму суть жизни, в саму суть людей. Это оказалось безумно увлекательно, Сема. Сначала ты не подчиняешься им, ломаешь веские доводы, плюешь на строгие правила. А затем ты начинаешь подчинять людей себе... И если все дороги ведут в Рим, то все отношения ведут в койку. Понятно, ведь власть не была бы полной без обладания, а свобода не была бы такой сладкой, следуй я социальным нормам "мужчина-женщина"... - Быков призадумался, - кажется, я всегда был медиком. Меня всегда интересовали люди... "в разрезе". 　 - Вы просто злой гений, Андрей Евгеньевич... 　 - И ты никогда этого не знал? - Знал... Но, в другой форме. Я всегда знал, что Вы не в себе, теперь это подтвердилось, - он иронично улыбнулся. - А во мне? Что вы нашли во мне? Самого себя, только без мозгов? - Не знаю... Я нашел в тебе потерянные идеалы. Не свои, а окружающих. Чистые, оголенные чувства, принципы, стремление следовать лишь своим правилам... Да, ты прав, я нашел в тебе себя. Но, ты все же не я... И это манит. 　 - Странно, но я польщен. 　 - Теперь ты не считаешь меня неадекватным педиком? - Не считаю, но, кажется, это только усложняет задачу. - Разумеется. Ненавидеть всегда проще. Осуждать, презирать... Ломать - не строить. 　 - Это правда. Но, это ничего не значит... Это значит лишь то, что теперь я не считаю вас каким-то неправильным. - Ничего не значит? Ты безнадежно упрям, Лобанов. Я тебе это уже говорил? - Наверное... А к чему это? Быков не ответил. Он поднялся с мягкоты, подошел ко все еще лежащему под пледом Семену и присел перед ним на корточки. Запустил пятерню в его волосы, сжал их, поворачивая к себе румяное лицо - не сильно, но настойчиво. - Сема, понять – значит простить. Простить - значит принять. Ты искал меня сегодня даже в морге, ты позволил мне не просто прикоснуться к себе, но и осмотреть себя... Я не знаю, что творилось в твоей голове этим днем, как много пустоты ты нашел дома с женой, какими чужими тебе показались друзья, но ты определенно пришел к какому-то выводу, и он явно в мою пользу. - Вы ошибаетесь... - Отнюдь. Мне хватило тех малочисленных секунд, когда ты выныривал из подушки, чтобы посмотреть в твои глаза и увидеть в них согласие... - Он наклонился ниже и поцеловал его. Мягко и чувственно. Поцелуй не был огорчен грубостью, потому что не встретил сопротивления. Но все же первым остановился Семен. - Не делайте этого, Андрей Евгеньевич, я прошу вас... Вы травите мне душу... - Не сопротивляйся.. Просто отдайся чувству... Потом будет легче, - Быков высвободил руку из волос и нырнул ею под плед, медленно проводя по спине, - без перчаток приятнее, я прав? 　 - Да... - парень облизал губы и закрыл глаза. 　 Последовал повторный поцелуй, уже более глубокий и страстный. Теплая рука продолжала гладить спину, как будто ей было мало и она жадно ходила вверх-вниз, сжимая вспотевшую кожу, пытаясь объять необъятное, охватить ее всю, каждый сантиметр, каждый мускул. У Быкова широкая ладонь, и казалось, еще чуть-чуть, и у него это получится... Семен ухватился за его халат, словно боялся упасть... или отпустить. Парень повернулся на бок, плед был скинут и вот уже можно было увидеть наступившую эрекцию. Быков глубоко выдохнул, его глаза словно покрылись пеленой, стали влажными и блестящими - всем без исключения нравится, когда на их ласки отзываются и заведующий терапевтическим отделением - не исключение. Он взял интерна под руки и приподнял, усаживая его в вертикальное положение, поставил колено ему между ног и продолжил поцелуй, водя рукой по его торсу и чувствуя бешенный восторг от этого, теперь уже податливого, оголенного тела. Одежда стала вопиюще лишней. Андрей Евгеньевич практически со злостью оторвался от Семена, стянул с себя халат, свитер. Майка улетела в неизвестном направлении и потерялась в полумраке ординаторской. Где-то за дверью слышаться отдаленные шаги, в остальном больница спит, и никому нет дела до странных звуков, исходящих из кабинета врачей. Никому нет дела до того, что смотрят по телевизору доктора, оставшиеся на ночную смену. Они же смотрят телевизор... Что еще можно делать в полночь на дежурстве? 　 К счастью для главного терапевта, у процентов, этак, девяноста людей не такая богатая фантазия, как у него... Он жмется теперь уже своей голой грудью к Лобанову, чувствует, как Семен гладит ему спину, проводит по ней пальцами, оставляя алые борозды, стремящиеся в разные стороны. Он мог бы исцарапать Андрею Евгеньевичу всю спину, если бы не сгрыз за последние дни все ногти. Лобанов борется со смешанным чувством наслаждения и элементарной неопытностью. Он не знает, как вести себя с мужчиной, но слишком далеко зашел, чтобы остановиться. Быков знает... Он знает за них обоих, он все сделает правильно. Он вновь приподнял Семена, повернул к себе спиной и облокотил животом о диванную спинку. Брюки уже были расстегнуты, осталось лишь снять их. Андрей Евгеньевич потянул вниз, оголяя ягодицы Лобанова. Тот весь напрягся, сжался, как пружина. Он словно очнулся, пришел в себя. Вернулся в чувства после долгого наркотического опьянения, понимая, что еще одна доза его попросту убьет... Болезненно помня о дозе предыдущей. 　 - Не надо... Остановитесь... Я не готов... - его начала бить не просто дрожь, а озноб. Он затрясся, пряча лицо в ладони. - Что...? 　 - Я не могу сейчас... 　 Быков тяжело дышал, его голос стал сиплым и низким: 　 - Лобанов... Не поступай так со мной... Что мне прикажешь делать... идти копать окопы? У меня же до утра крыша съедет... - Андрей Евгеньевич, я не могу... Правда... 　 - Не можешь... - теплое дыхание защекотало ухо, - Ты знаешь... Лев Николаевич Толстой... как-то сказал: "Самая неожиданная вещь в мире - старость"... Вот сейчас я бы мог весьма основательно... с ним поспорить... Словно пытаясь вдогонку насладиться резко прерванным удовольствием, врач медленно провел рукой по горячей спине Семена - вдоль позвоночника, от поясницы до затылка, и снова окунул пальцы в каштановые волосы. 　 Обхватил парня за живот, прижал к себе и уткнулся лбом между его лопаток. - Хорошо, Сема, я подожду, пока ты будешь готов... Иди ночевать в вип-палату. Там есть душ... За дежурство не волнуйся, - вздохнул и устало добавил: - я тоже пойду... в душ... В последнее время он стал моим спасительным оазисом... ********************