Кофе с малиной.

Энн слишком сильно хлопает дверью и быстро сбегает по ступенькам крыльца. Черное теплое пальто и черные стрелки на веках. Только глаза — серо-голубые. Как чертово пасмурное небо. Грозовое. Штормящее. Опасное. Как Энн. Она, гордо подняв голову, игнорирует черный фольксваген и решительно цокает каблуками по обледенелому асфальту. Настроение — ниже среднего. Единственное, что может помочь ей — чашечка кофе с молоком и малиновым сиропом в любимом кафе перед учебой. Не то чтобы ей не нравилось учиться, просто… Да ладно, зачем обманывать. Конечно, не нравилось. А кому нравилось? Энн фыркает, как кошка, отмечая краем сознания, что наконец-то пошел снег. Пока еще редкий, непростительно слабый, хлипкий. Водянистый. Почти дождь, а не снег вовсе. Но это уже что-то. Небольшой город уже украшен к Рождеству. Сверкающие гирлянды на елях, имбирные сладости и подарки на витринах магазинов. Вот промелькнул веселый Санта-Краус с красным носом. Вот Северный Олень. Несколько эльфов-помощников. И везде: «Merry Christmas and happy New Year» — на красных лентах за стеклами, на венках над дверьми, на асфальте — мелом, на стене — огоньками разноцветной гирлянды. Боже. Боже. Но в кафе, куда торопится Энн, все не так. Конечно, и там работники постарались с украшениями, но почему-то это не выглядело так кричаще и навязчиво, как в других местах. Еловые ветви вместо привычных цветов в вазах, фонарики вместо верхнего света, снежинки на окнах. Это красиво. Это уютно. Энн приветливо кивает девушке за кассой, платит за кофе и, сжимая замершими пальцами стаканчик, вдыхая, впитывая волшебный запах кофе, направляется к своему любимому столику в углу. И вдруг. Что-то странное. Невероятное. Разрушающее ее привычный мир. Вытянув ноги. На ее диванчике. Сидит. Бледный. Тощий. Парень. Темные волосы и россыпь родинок на лице. Читает какую-то книгу в темной обложке. На столике — ароматный зеленый чай и несколько пряников-имбирных-человечков. Энн откашливается. Он даже не слышит. Какая наглость. Он занял ее место. А теперь не замечает ее. Ее недовольства. — Молодой человек, — голос хриплый, потому что молчала с самого утра и глубоко, в самые легкие, пропускала морозный воздух. — Вы не могли бы освободить? .. Он, наконец, отрывается от книги. Вопросительно приподнимает бровь. Боже. У него глаза цвета темного горячего шоколада. Такого насыщенного, густого, сладкого. Согревающего. Обжигающего. Боже. — Простите? А от голоса по спине пробегают мурашки. Бархатный. С хрипотцой. Как в кино. — Это мой столик. — Но ведь он не единственный… Энн упрямо встряхивает волосами и решительно ставит стаканчик на стол. Сбрасывает пальто на диван. — Но он – мой. Ее глаза — упрямое утреннее небо. Его — теплый шоколад. Конечно, он уступает. — Я думаю, мы как-нибудь уберемся вдвоем. Уголок рта чуть приподнимается в усмешке. Он делает глоток из своей чашки и снова утыкает взгляд в книгу. Энн прикусывает губу. Если она когда-нибудь и верила в любовь с первого взгляда, то именно сейчас. Она отпивает любимый кофе, но едва чувствует его вкус. Может быть, потому, что слишком много думает о том, как хочет попробовать его чай, прикоснувшись к наверняка теплым и мягким губам. Обвести языком их контур, а потом… Надо срочно отвлечься. Она даже не знает его имени, а уже думает о том, как поцеловать. Это ведь совсем не в ее правилах. Энн торопливо вынимает из сумки книгу, раскрывает на нужной странице (метка — закладка-сова), но буквы пляшут, расплываются перед глазами, не позволяя найти смысл предложений. Абзацев. Короткий взгляд, брошенный из-под ресниц. В его руках — «Черная весна». В ее — «Мое прекрасное несчастье». Как два полюса. — Меня зовут Питер. — Он улыбается. И Энн со стыдом понимает, что это улыбка — ты-смотришь-на-меня-как-дурочка-и-мне-это-нравится. Она снова прокашливается, прикрывает пылающее лицо своим стаканчиком, делая вид, что неторопливо пьет. Только потом отвечает: — Очень (не) приятно. Энн. По какой-то глупой привычке протягивает ладошку для рукопожатия, но Питер по всем канонам переворачивает ее и целует, едва прикасаясь губами, щекотя кожу горячим дыханием. Боже. Энн почти сходит с ума. И если он не выпустит ее пальцы, то сойдет. Без почти. Но он выпускает. — Энн, вы верите в судьбу? — Да. А еще в карму и приметы. Ох, во что она только не верит. — Тогда что вы скажете, если я скажу, что ваша судьба сегодня — не идти туда, куда вы собирались, а сидеть здесь со мной? «Я не могу не идти! Я же… я же… Черт возьми, я же староста…» Но даже в ее голове это звучит совсем не так уверенно и твердо, как должно быть. И в следующую секунду ее собственные губы предательски произносят: — Я скажу, что это хорошая идея. Боже. Боже.