Summer is strange

      Боль. Это было первое, что я почувствовала, когда пришла в сознание. Перед глазами всё плыло, из-за чего я не сразу смогла понять, где нахожусь; в ушах звенело, а голова раскалывалась так, будто меня ударили по ней чем-то очень тяжёлым. Амнезия относительно произошедшего ранее только подтверждала эту теорию: совсем ничего вспомнить не получалось. К счастью, бодрящие капли дождя быстро привели меня в чувства, и боль уже не казалась такой убийственной.       Протерев глаза, я попыталась подняться с земли, однако это оказалось не так просто: головокружение не давало устоять на ногах, желая снова окунуть меня в грязную лужу, из которой я только-только вылезла. «Стоп! Одну минутку! Лужа? Дождь? Как я сюда попала? Где я, чёрт подери, нахожусь?» — ко мне начало приходить осознание. Я осмотрелась: вокруг узенькой тропинки, посреди которой я находилась, был один только лес. Северный ветер в бешеном темпе расшатывал кроны огромных деревьев, небо беспросветно затянули смоляные тучи, а ливень хлестал с такой силой, что на мне уже давно не оставалось ни единого сухого места. Заслоняя покрасневшей ладонью свои голубые глаза от взбушевавшихся сил природы, я начала медленно продвигаться вперёд, невзирая ни на испачканную одежду, ни на продолжающуюся до сих пор головную боль. С каждым шагом я всё больше убеждалась, что этот лес вовсе не бесконечен. Засиявший где-то вдалеке достаточно яркий огонёк только подтверждал это. «Свет! Наверняка, это населённый пункт! Может, там мне помогут!» — озарившись радостной улыбкой, моментально подумала я и, забыв про всякую осторожность, пошла быстрее. На какой-то момент мой шаг едва не сменился на бег, однако носиться по лесу в моём положении было явно не лучшей идеей: помимо этого просвета ничто более не освещало мне дорогу, и шанс вновь оказаться в луже из-за какой-нибудь коряги был весьма велик. Ветки шелестели, кусты шуршали, раскаты грома на фоне молнии возникали едва ли не каждые пять минут — от всего этого на душе становилось жутковато, но я всё равно шла навстречу своей единственной надежде.       Совсем скоро я уже покинула лесок, но лучше от этого не стало. Как выяснилось, идти до огонька всё ещё достаточно далеко. Он светил где-то посреди простирающегося на десятки километров поля, однако из-за неугомонного дождя, ударную силу которого не могла остановить и моя рука, я не могла определить, сколько ещё осталось. Сил двигаться дальше почти не осталось — я вновь припала к вымокшей земле. Горькие слёзы катились по моим щекам, но тут же сливались с каплями воды и вскоре окончательно смывались дождём. Я опустила голову. Веры в спасение уже не было. Огонёк по-прежнему светил так ярко, но достигнуть его, казалось, невозможно. — Маша! — внезапно позвал меня по имени приятный женский голос, доносившийся откуда-то из-за спины. — Ты ведь не хочешь, чтобы всё сложилось так? В испуге я обернулась, глянула по сторонам, но поблизости не было ни души. Только порывы ветра ворошили деревья, кустарники, высокую траву. Сперва я решила, что из-за длительного пребывания под холодным дождём подхватила воспаление лёгких и на фоне жара у меня начинаются глюки, а это — начальная стадия, однако вскоре голос прозвучал вновь, на сей раз более громко и чётко: — Ничего этого не произойдёт, если ты пойдёшь со мной! Так, ты согласна? Сказать, что в тот момент у меня был миллион вопросов — ничего не сказать, но в своём, мягко говоря, непростом положении я готова была принять любую помощь. Даже если мой помощник — загадочный голос из ниоткуда. — Да, я пойду с тобой, — дрожащим то ли от испуга, то ли от холода голосом пролепетала я. Ответа не последовало. Только ветер продолжал завывать. Меня снова бросили одну посреди дороги. Лишь одинокий пятнистый оленёнок, как и я, пытающийся спастись от грозы, завидев меня, остановился. Мне показалось, он словно также пытался мне что-то сказать, но в те минуты я уже не хотела ничего слышать. А огонёк, тем временем, становился всё ярче и ярче. На какой-то миг мне показалось, будто я лежу на рельсах, а на меня с диким гулом движется поезд, о чём свидетельствовал приближающийся свет. Интересно, что убьёт меня раньше: ураган или жар? Смирившись со своей судьбой, я бросила все попытки подняться и уже приготовилась встречать костлявую, но внезапно приближающийся огонёк вспыхнул настолько ярким светом, что я на несколько секунд потеряла способность видеть. Вокруг меня не было абсолютно ничего кроме однообразной белоснежной пелены. Пустив одинокую слезу, я закрыла глаза.       Стоило мне открыть их снова, как до меня дошло, что я уже не лежала посреди тропинки, а сидела в салоне «Икаруса» с группой пионеров, и, судя по всему, мы всё ещё ехали в летний лагерь. «Ну и правдоподобный же сон!» — подумала я, понемногу вспоминая произошедшее в реальном мире. На дворе стояла середина июня, а это для меня каждый год означало только одно — поездка в пионерлагерь. Я уже давно привыкла к тому, что ежегодно меня отправляют куда-нибудь на юг и, как правило, на море. Крым, Краснодарский край, Абхазия — всё это было мне знакомо лет так с двенадцати, и если тогда я как-никак побаивалась уезжать настолько далеко от родных и близких, то к своим семнадцати годам подобные поездки вошли в привычку. Каково же было моё удивление, когда пару месяцев назад отец сказал, что на сей раз море мне не светит. Ещё бы меня отправили в Ялту или Сочи с моими-то оценками за минувший учебный год. Итог: встречай, родной Аркадьевск, свою героиню. А ведь здесь немногое изменилось со времён нашего переезда в Ленинград: всё те же серенькие хрущёвки, те же гастрономы по всему городку, даже местный «дядя Стёпа», регулирующий движение на перекрёстке, казалось, остался тот же, поэтому весь путь от вокзала меня питало приятное чувство ностальгии. А ведь я могу найти бывших друзей, снова пообщаться с ними, узнать что да как — видимо, размышляя об этом, я и уснула. Частенько я засыпаю, витая в облаках.       В параллельном ряду, едва ли не напротив моего места, сидел наш пионервожатый в эту смену и одушевлённо что-то рассказывал остальным ребятам, привлекая своими речами моё внимание. Неудивительно, что народ к нему так тянется, ведь это же сам Марк Дмитриевич Д. — заслуженный деятель искусства СССР, а также крайне талантливый фотограф и художник. Скорее всего ему было около двадцати семи лет, однако усы и борода определённо старили его лет так на пять. Волосы, как правило, были слегка растрёпаны, что придавало его внешности некий шарм, который прекрасно дополняли очки. Должно быть, внешность Марка Дмитриевича так привлекала большинство пионерок в этом автобусе, ибо что-то я сомневаюсь, что все они на самом деле являлись ценителями фотоискусства. Впрочем, я не могла знать наверняка и не стала заострять на этом своё внимание. Повернув голову, я переключилась на заднюю часть «Икаруса». Если благодаря Марку Дмитриевичу в передней части сохранялся какой-никакой порядок, то сзади его не было вовсе: шум, гам, подшучивание друг над другом. Даже одной моей знакомой, тихой и застенчивой Кате, досталось от кого-то комком бумаги по лицу. Бедная Катя! Следовало бы прикрикнуть на того, кто это сделал, но я так и не смогла установить, с какого сидения прилетел бумажный снаряд. Да и поднимать шумиху в первый же день из-за глупой шутки не хотелось.       На соседнем сидении от меня, рядом со здоровенным рюкзаком, лежал старый-добрый «Киев-6С TTL». Возможно, не самый функциональный ныне фотоаппарат, но жаловаться на работоспособность, вроде, не приходилось. Незадолго до отъезда я хотела купить более современный, но выпрашивать у отца денег после покупки им новенькой «Волги» не решилась, а находить работу попросту не было времени. Что ж, мне предстояло провести смену с этим «ветераном» в руках. До лагеря, судя по всему, ещё оставалось ехать достаточно долго, а глазеть на мелькающие вдоль дороги берёзы мне надоело, и я решила немного поиграться с камерой. Подняв её на одном уровне с лицом, я направила объектив в свою сторону, взвела курок и… …как назло забыла выключить вспышку!       Мои игры с фотоаппаратом моментально привлекли внимание Марка Дмитриевича: он тотчас же прервал обсуждение содержания фотографий Владимира Вяткина и повернулся лицом ко мне. Мою душу охватил страх, а лоб тут же вспотел: я не знала, что делать, как быть, куда деваться. «Если он скажет, что я занимаюсь дурачеством, о хорошей репутации в эту смену можно и не мечтать!» — промелькнуло у меня в голове. Напряжение продолжило нарастать. — Похоже, Маша только что сделала автопортрет при помощи фотокамеры. — с улыбкой начал вожатый. — Достаточно неплохой приём в вашем арсенале, используемый как в живописи, так и в фотографии, или даже в кинематографе. — после этих слов, у меня моментально отлегло на душе. Я избежала-таки позора. — Я уже рассказывал вам сегодня, что автопортреты стали популярны с начала девятнадцатого века, ещё до появления первых фотокамер. Соответственно, ваше поколение — не первое в этом деле, — Марк Дмитриевич усмехнулся. — Простите, не смог удержаться, — а затем внезапно обратился ко мне. — Хорошо, Маша! Раз уж ты привлекла наше внимание и, наверняка, хочешь поучаствовать в разговоре, то, может, ты заодно назовёшь нам процесс, подаривший человечеству первые автопортреты? В этот момент он больше напоминал мне школьного учителя, нежели вожатого в пионерлагере, хотя не исключено, что он преподавал изобразительное искусство в одной из местных школ (а, может быть, и не только в местных). С ответом я замялась и смогла выдать лишь: — Я знала, но забыла. — не хотелось выглядеть незнайкой в глазах Марка Дмитриевича, но, видимо, от того, что я соврала, лучше не стало. Он явно хотел дать правильный ответ, но в разговор внезапно встряла ещё одна моя знакомая — Вика: — Процесс, дающий портретам зеркальный эффект, называется «дагерротипия» в честь французского художника Луиса Даггера, — она произносила каждое слово с такой уверенностью и радостью, будто уже десять лет ждала момента, когда сможет ответить на этот вопрос. Затем Вика, празднуя свою победу, повернулась ко мне и насмешливо кинула: — Что, Машка, не знаешь основ? Ай-яй-яй! Я презрительно посмотрела на неё, но вступать в словесную перепалку не стала. Не то время, не то место. Оставалось лишь отвернуться и ждать, когда мы наконец приедем, стараясь не обращать внимания на диалог Марка Дмитриевича с этой вездесущей выскочкой.       Вскоре автобус остановился на стоянке, совсем недалеко от ворот лагеря. По бокам от них стояли две статуи пионерам, а железная надпись гласила: «Совёнок». Ничего примечательного, хотя, признаться честно, такие серые, местами заржавевшие врата больше подошли бы тюрьме, а не пионерлагерю. М-да, в «Артеке» въезд поприветливее выглядел, но, как говорится, дарёному коню в зубы не смотрят. Взвалив на плечи внушительных размеров рюкзак и захватив гитару с фотоаппаратом, я дождалась, пока все выйдут и сама направилась к выходу, однако у самой двери меня окликнул Марк Дмитриевич. Несмотря на то, что после полутора часа в «Икарусе» мне ужасно хотелось размяться, я вернулась назад к пионервожатому. — Послушай, Маша, — он положил руку мне на плечо и заговорил с пониманием в голосе, — если ты вдруг подумала, что я буду относиться к тебе хуже, чем к остальным ребятам только потому, что ты не смогла ответить на вопрос, ты ошибаешься. Все мы чего-то не знаем. Все мы учимся, познаём жизнь. «Да, да, только Вичку жизнь ничему не учит, поэтому однажды она познает проблем!» — стараясь сдерживать гнев, думала я. Внешне же моя злоба никак не проявлялась. Я по-прежнему сохраняла безразличное выражение лица и, спокойно выслушав Марка Дмитриевича, поспешила покинуть наконец автобус.       На улице уже собралась целая толпа пионеров, приехавших на других автобусах. Несмотря на то, что на вид «Совёнок» был достаточно невзрачен, он, видимо, больше, чем я предполагала. Погода на улице стояла замечательная: и солнечно, и не очень жарко, а значит можно и немного побродить и осмотреться, прежде чем решать проблему заселения. Проверив ещё раз, на месте ли все мои вещи, я зашагала в сторону пионерлагеря. «Добро пожаловать в реальный мир» — пронеслось у меня в голове. В конце концов в подобных местах я научилась многому: плавать, использовать самые различные орудия труда и даже брать ответственность за других, когда напортачили все. Немаловажный опыт. Смогу теперь жить самостоятельно. Мои пионерские годы уже подходили к концу, предстояло принятие в комсомол, а значит это последняя смена и главная возможность проявить себя. В любом случае надо бы провести хоть одно лето в лагере без инцидентов для разнообразия. Чего со мной только не случалось во время каникул. Как-то раз мы с друзьями вызвались помочь кружку робототехников «Октябрь» и занялись ремонтом проводки, однако что-то явно пошло не так. Итог: «Октябрь» горит, робототехники плачут, а мои друзья оправдываются перед вожатой за случившееся. Такое не забывается.       Шагая вперёд по главной улице, я вышла к главной площади. Нести огроменный рюкзак, гитару и фотоаппарат одновременно — не так-то просто, поэтому я решила немного передохнуть на лавочке совсем недалеко от статуи некоему партийному деятелю. Хм, Генда. Несмотря на то, что по истории СССР у меня (в отличие от многих предметов) выходила твёрдая пятёрка, я не могла вспомнить ни одного человека с такой фамилией. Возможно, первый директор лагеря. Моё внимание вмиг привлекла атмосфера вокруг площади: птички щебетали, перелетая с одного дерева на другое, а трава пестрела самыми разными цветами — просто душа радовалась. Тем не менее просидеть таким образом долго у меня не вышло. Дело близилось к полудню, и на улице становилось заметно жарче, чем когда я только покинула «Икарус», а с моей достаточно тёплой одеждой в виде толстовки и осенних брюк бороться против такой погоды бессмысленно. Я осмотрелась и заметила неподалёку указатель, направленный в сторону умывальников. «Самое время немного освежиться!» — подумала я и вместе со всеми своими вещами поднялась со скамейки.       К счастью, умывальники находились не так далеко от площади Генды и долго таскаться с багажом мне не пришлось. Подойдя к одному из них, я открыла слегка заржавевший кран, и оттуда через секунду заструилась ровным потоком леденящая кожу вода. Самое оно в жару. Неспешно помыв руки и ополоснув лицо, я уже собиралась взять вещи и идти на заселение, однако моё внимание привлекла странная надпись, нацарапанная на дне умывальника: «Эта смена никогда не закончится». Сперва я сочла это криком души какого-нибудь пионера, заскучавшего в «Совёнке» без телевизора и магнитофона, но, присмотревшись внимательнее, заметила чуть более мелкую надпись рядом: «Это будет иметь последствия!». А вот это уже было странно. Имея привычку фотографировать всё странное и интересное вокруг себя, я вмиг взяла камеру и сделала снимок. Однако стоило мне убрать фотик, как вдруг со стороны леса послышались чьи-то шаги. Выглянув из-за бетонного столба, я увидела невысокого светловолосого паренька моего возраста в пионерской форме. Выглядел он очень напряжённо: руки тряслись, лицо побледнело, походка была стремительна, а вдобавок ко всему он достаточно громко разговаривал с самим собой. Опасаясь попасться ему на глаза, я затаилась за столбом — от греха подальше. Нервный пионер же быстро подошёл к одному из умывальников, открыл кран и наспех окатил лицо ледяной водой, не переставая отрывисто успокаивать себя: — Всё хорошо, Натан! Возьми же себя в руки! Сосчитай до трёх! Помни, ты здесь главный! Это твой лагерь: захочешь — взорвёшь его… Однако эту «беседу» тут же прервала появившаяся из ниоткуда достаточно радикально одетая девушка. Рваные джинсы, изношенная кожанка-косуха с вышивками различных рок-групп, голубые локоны среди светлых волос — проще говоря, панк. Как её вообще пустили в пионерлагерь в таком виде? Тут, как правило, не рады подобным фокусам. Даже этот Натан однозначно не был рад её видеть. — Чего тебе? — грубо кинул он, не отходя от раковины. — Надеюсь, ты проверил периметр, как сказал бы мой чмошный отчим! — она осмотрелась и даже заглянула в кусты, но меня за столбом так и не заметила. — Ладно, перейдём к делу! — Нет у меня для тебя ничего! — нервный пионер не отрывал лица от умывальника. — Врёшь! У тебя ведь до жопы бабла, буржуй хренов! — девушка-панк начинала понемногу выходить из себя. Натан явно не был намерен сдаваться и начал ссылаться на социализм: — В этой стране ни у кого нет больших денег! — Ах, так, значит?! — злобу девушки уже невозможно было остановить. — Тогда уже к вечеру весь лагерь узнает, что Натан Прасковьев — извращенец и нытик, который только прикидывается приличным пионером! Внезапно, за долю секунды, произошло то, чего я никак не ожидала. Нервный пионер, молниеносно влепил оппонентке хлёсткую пощёчину и, достав из кармана настоящий нож, приставил его к горлу до смерти перепугавшейся девушки. Моё сердце замерло. — Довольно! — Натан перешёл на крик. — Меня просто достало, что всякие мрази вроде тебя пытаются помыкать мной! — Пойми, за убийство у тебя будет куда больше проблем! — едва не плача, пыталась отговорить его девушка-панк. — Да по такой… такой швали даже скучать не станут! — лицо Натана скривилось в ужасающей гримасе, а глаза просто горели безумием. — Убери от меня нож, психопат! — крикнула девушка, попытавшись отстранить свихнувшегося пионера от себя. Это была роковая ошибка. Лезвие всё равно прошло по её горлу, брызнула алая кровь… — Нет! — выкрикнула я, не в силах более находиться в укрытии.       То, что произошло далее, нельзя назвать иначе как мистика. Я лишь вытянула руку вперёд в своём рывке, и тут же время будто замерло: Натан, смертельно раненная неформалка, даже пролетающая мимо стая птиц — всё сперва застыло, а затем начало быстро-быстро отматываться в обратном направлении. Не успела я и глазом моргнуть, как снова очутилась на сидении направляющегося в «Совёнок» «Икаруса». На меня нашёл дикий ужас, а в голове вертелась лишь одна мысль: «Что это было? Я всё ещё сплю?». Однако это был вовсе не сон…