Anotherstory

       Мой телефон давно не разрывали звонки. Он спит в спячке около двух месяцев, просыпаясь иногда для того, чтобы оповестить меня о чём-то не нужном. Или этот старый друг просто пытается отвлечь меня от депрессий, угнетающих меня из часа в час. Спам и сообщения от моей семьи не слишком спасали меня от этого, но я ценил попытки телефона осчастливить меня этим.        Для меня – фабричного парня, – было тяжело смириться с тоской и разрывом недавней свадьбы. Шарики полопались, свет погас, фанфары замолкли, смокинг потерялся в глубинах шкафа, и я надеюсь, что никогда его больше не найду. Я и был бы рад продать этот кусок ткани за приличную цену, но боюсь найти его и пробудить в голове ранее счастливые образы прошлого, которые сейчас наводили лишь зудящую щекотку в животе, напоминающую тревогу. Этот продолжительный период моей депрессии усугубило моё осознание того, что всё, чем я занимался последние два года, оказалось мне неинтересным. Теперь, когда свадьба не состоялась, я мог с лёгкостью покончить не только с личной жизнью, но и с работой. И сейчас моё существование ничего собой не представляет. Лишь мужик, с которым я снимал квартиру, ворчал из-за моей отсрочки выплаты налогов и аренды. Мать орёт в трубку по поводу моего бездельничества, по поводу расстроенной свадьбы, в который я был виноват в меньшей мере, чем мой кавалер. Кавалер. Да даже не джентльмен, настоящий аморал и циник с чересчур стальными яйцами; решивший, что ему нужен «парень помягче». Куда мягче? Мне так и хочется углубиться в наши отношения, досконально описать все их проблемы, оправдать себя, но с другой стороны я осознаю, что сделаю это только из-за того, чтобы он падал в моих глазах всё ниже, чтобы я обманывал себя, выстраивая себя героям в чужих глазах. Я, разумеется, неидеален, и первое время я терзал душу тем, что вина лежала целиком на мне. Но со временем одеяло перетянулось в мою сторону, и теперь я мог укрыться самообманом. В самообмане тепло и хорошо. Назойливые коты из недр моего «я» уже царапают по сердцу не так сильно, как делали это раньше.        Это маленькое, но такое родное для каждого словечко «я» подпортило мне жизнь, и, возможно, если бы я мыслил чуть шире рамок своего эго, то не бросил бы неудавшуюся карьеру режиссера; то смог вернуть бывшего и не вёл себя так нагло накануне торжества. После всего этого я стал думать объективнее, взялся за рисование. Это было то единственное, к чему я тяготел с детства, но, к сожалению, развиваться стал слишком поздно. К тому же сидеть, сложа руки, переживая стресс после разрыва, и смотреть картинки в интернете, было слишком не по мне. Страдать бездельем два месяца показалось мне унылой порой, в которой я увяз так надолго, а когда вышел на улицу, то ощутил запах упущенного времени. Тогда я проснулся.

       Я решил, что начну всё заново. Режиссура тянула меня за ногу обратно, как следствие годов, которые я провёл за изучением, но порыв душ был сильнее. Я записался на курсы для таких как я: тех, кто изучал искусство не с «алфавита», а с ускоренной программы. Надо было начинать дышать. Жизнь давно ждала, когда я начну её, и я планировал сделать это.

       Маленькое отребье по имени Трой решило почистить свои перышки перед первым днём. Готов поклясться, что никогда так не переживал из-за выхода на улицу, будто за два месяца у меня разработалась социофобия и хроническая замкнутость, которая провоцировала меня щетиниться, скрипя зубами. Я так сильно нервничал, что не смог зарядить себя здоровым сном, как батарейку для телефона. Я был заряжен лишь на каких-то 38%, которые никак не насыщали меня энергией. Завтрак попросту прошёл мимо. Я еле втолкнул в себя чай, надел самые любимые вещи, чтобы произвести впечатление на аудиторию людей: погладил ради такого события рубашку, расстегнул пару верхних пуговиц, начистил дорогие лакированные туфли, но потом передумал, и сменил их на уличные шнурованные ботинки. Чтобы не выглядеть чересчур напыщенно, я повязал вокруг шеи воздушный шарф, укрепив свой образ заношенным пальто, которое я носил всю осень. Я забыл, что на улице давно сыпал снег, поэтому пожалел о пальто почти сразу, как оказался снаружи. Моя голова тяжёлая, я переживаю слишком сильно насчёт этих курсов, но не заставляю себя вернуться обратно. Этого больше хочет ветер, бивший мне в лицо, будто толкающий меня назад. Воздух такой свежий, пропахший машинными выхлопами и сыростью выпавшего снега. Я давно не вдыхал его. Запах моей комнаты был затхлый и спёртый, и он не сравнится с запахами улицы. Я уже вероятно отвык от утреннего шума дороги, поэтому сигналящие машины закладывают мне уши. Я отвык от окружающего мира.       Я иду широким шагом, очень раздражённо и злостно подпрыгивая, лишь бы побыстрее оказаться в пункте назначения, а не скитаться по незнакомым территориям, которые гнали меня отовсюду – то машина из поворота, то спешащие прохожие с серыми лицами и кругами под глазами от бессонных ночей. Тем не менее, я умудряюсь поймать автобус на последних секундах перед тем, как он решает уехать. Я едва не застреваю в стеклянных дверях, которые, наверное, разорвали меня по частям, если бы я был не таким проворным и ловким. И толпа в транспорте тут же придавливает меня обратно к этой закрытой двери, на что мне хочется отпихать от себя всех скопившихся от меня людей с необъятными телами. Через пару минут мне не хватает запаха свежего ветра. Поскольку я стою возле двери, то на каждой остановке едва не вываливаюсь на улицу, и мне не скоро удаётся занять место подальше. Я чувствую себя просто отвратительно. Дают о себе знать мои выработанные симптомы социофобии, от чего я ощущаю на себе особенно колко посторонние глаза, изучающие меня как новую книгу.

      Пару минут я стараюсь играть на публику, чтобы создать образ серьёзного взрослого человека, а не неуклюжего мальчишку, каким я себя показал. Всё что я вижу – это ряд рук над моей головой, которые держаться за поручень и мне кажется, что это стальная балка в скором времени упадёт и убьёт кого-нибудь. Мои мысли заставляют меня невольно отодвинуться подальше, и я зарываюсь с носом в телефон, не выходя из образа взрослого мужчины. Перед моими глазами много раз светит белый воротник рубашки, который заставляет меня каждый раз морщиться. Я знаю, что дело в моём чересчур чувствительном зрении, которые даёт о себе знать лишь по утрам, поэтому свет с улицы (пусть и ранний) слепит меня как вампира. Все цвета кажутся мне контрастнее обычного, так что этот воротник выводит меня из себя. Подняв глаза, я вижу парня в костюме, левой рукой он держит кофе в бумажном стакане, правой пишет сообщения. Мне кажется, что он не играет на публику как я: он по своей природе такой подтянутый, словно секьюрити для капризной звезды. Нет, это грязная работа. Для него есть что-то особенное. Для бизнесмена слишком молод, для офисного работника чересчур привлекателен, для студента одет слишком торжественно. Люди постепенно покидают автобус, но он тут же заполнялся новыми, а этот парень невольно оказывался всё ближе. Это даёт мне возможность подумать над тем, куда он в таком виде собрался. Я смотрю на остальных людей, которые одеты в мышиные куртки, тёмные брюки, некоторые тоже в костюмах, но на них они смотрятся не так вызывающе и ярко, как на нём. Он поднимает взгляд из телефона только чтобы выпить кофе, и когда делает это, то все люди попадают под нож его глаз. Я режусь прямо как салат для праздника, поэтому сую руки в пальто и отвожу взгляд в окно. Когда его кофе находится в трёх сантиметрах от меня, я недоверчиво смотрю внутрь стакана, в которой плещется ароматная жидкость. Отсюда я чувствую его одурманивающие духи, рубашка заставляет мои глаза болеть в два раза сильнее. Весь его вид напоминает мне свадебный костюм моего бывшего, в котором я видел его последний раз, поэтому у меня в животе зудит, и я стараюсь не строить недовольные гримасы прилюдно. В конце концов, я присваиваю незнакомцу профессию адвоката, и почти твёрдо уверен в этом: представляю его фигуру в суде, как сознаюсь в суде за все преступления, лишь бы он надел на меня наручники. Адвокаты одевают наручники?        Туман в моей голове рассеивается за пару секунд, когда моя грудь мгновенно намокает, а перед носом мелькает блеск рубашки. Кофе растекается по моей блузке, я едва могу подобрать какие-то слова, потому что первые секунды я недоумённо трогаю мокрое пальто и перевожу взгляд на парня, который виновато моргает на меня. Водитель объявляет об остановке, и мы останавливаемся после того, как автобус резко тормозит. - Извини, я случайно,- говорит незнакомец самым виноватым тоном. Мой суровый взгляд ненадолго добреет, и за это время он подбирает с пола телефон, который выскользнул из его рук, как и стакан с кофе. Парень недовольно распихивает людей в поисках, на что они пронизывают его холодными взглядами и недовольными цоканиями. Весь его образ высокомерного адвоката с красивым задом тут же испарился, и его заменил неуклюжий мальчишка, который мне напомнил меня. Возможно, я ошибся, что он не притворялся. - Мне очень жаль,- сказал парень, быстрым шагом устремившийся к двери. Он выпрыгивает из автобуса, когда его двери почти закрываются. Не оглядывается назад.

      Водитель объявляет о следующей остановке, а у меня до сих пор быстро колотиться сердце и в глазах полупрозрачные пятна от фосфорической белизны рубашки с рябеющим галстуком-змеёй. Мои губы ещё пару минут застыли для недосказанных слов и возмущений в чужой адрес, но теперь мне оставалось только подавить их и сжать зубы. Жидкость из стакана затронула большие масштабы моей одежды, разлившись по пальто, рубашке и шарфу. Шарф местами уже не такой воздушный и прозрачный, рубашка не такая белая. Хотя, будем честными, моя рубашка не может быть белее, чем рубашка того адвоката. Ничья белее быть не может.

Я задеваю взглядом пустой стакан, который катался из угла в угол, поднимаю его и читаю на нём надпись чёрным маркером «Коннор».