Psycho

В комнате очень жарко. Павел всматривается в паркетные щели, словно пытается найти там смысл всего сущего, не меньше. Вывернутые в плечах руки затекли, но не болят, хотя парень уверен, что долго так не просидит. Он слышит громкий звон каблуков и утыкается лбом в пол, в который раз наивно полагая, что это поможет ему укрыться. Звон прекращается совсем близко к нему. На макушку опускается тяжелая подошва и надавливает, заставляя запрокинуть голову вверх. Павел видит весело горящие зеленые глаза и непроизвольно дергается в сторону. И просыпается, свалившись на пол и запутавшись в одеяле. Тивийцу требуется несколько секунд, чтобы осознать, что он находится в своей мастерской. Все тело неприятно ломит после сна на жестких деревянных ящиках, заменяющих ему постель. Голова гудит так, будто он и не спал вовсе. Павел выпутывается из одеяла и подходит к окну. Отсюда не видно солнца — парень специально нашел комнату с окном, выходящим на север, — но он видит, как яркие лучи пронзают утренний воздух. Тивиец открывает ставни, надеясь впустить в комнату прохладу. Он ненавидит лето. Самарское было холодным и серым, в то время как южное — яркое и очень горячее. Павел фыркает в голубое, без единого облачка, небо и возвращается к столу. Убирает одеяло вместе с подушкой в один из ящиков и переводит взгляд на стоящую на столе бутылку с водой и сверток с сандвичами. По одному только виду этого свертка Инженер понимает, кто принес ему еду. От сандвичей Билли обычно остается только хлеб да пара кусочков овощей, у Томаса свертки кривые, а на еду, приносимую Даудом, парень старается даже не смотреть. «Он заботится о тебе, заткнись и цени это», — говорит он сам себе. Павел убирает еду в стол, намереваясь отдать ее Билли. Сам он привык обходиться без завтрака. Тем более что после таких пробуждений аппетита у него нет потом весь день и в последнее время подобное стало происходить все чаще. Тивиец разминается, надеясь прогнать оставшиеся ото сна неприятные ощущения. Получается плохо, и парень забрасывает это дело. На лестнице слышатся шаги; начинается новый рабочий день. Павел рад, что ассасины не склонны к эмпатии. Он знает, что выглядит сейчас не лучшим образом, но остальные, кажется, и не замечают этого, или, по крайней мере, делают вид, что не замечают. В любом случае они не лезут с вопросами, и парень остаётся предоставленным самому себе. Он не знает, что хуже: никто из них его не поймёт, а в одиночестве всплывают непрошеные мысли. Тивиец был уверен, что прошлое осталось где-то там, далеко за морем, и больше никогда не настигнет его. Он был уверен, что пережил этот кошмар и никогда больше не вспомнит о нем. Прошлое преследует его по пятам. Прошлое заходит к нему несколько раз в неделю и каждый раз уходит с неизменно недовольным видом. Прошлое отдает ему приказы сухим и холодным тоном и точно таким же тоном хвалит, и эта похвала слышится скорее издевкой. Прошлое следит, кажется, за каждым его шагом, и от этого ощущение загнанности усиливается в разы. «Он не угроза для тебя», — говорит себе Павел. «Он не угроза для тебя», — говорит себе Павел и не верит в это. Даниэль становится частым гостем в его мастерской. Доктор по-настоящему волнуется за него, но помочь ничем не может. Он говорит больше спать, чаще есть и бывать на свежем воздухе. Говорит про необходимость физической активности. Про необходимость умственной и эмоциональной разгрузки. В конце концов начинает предлагать опиум. Павел отмахивается от него, как от надоедливой мухи. От еды его воротит, свежего воздуха хватает и через постоянно открытое окно. На физическую активность, ровно как и на умственно-эмоциональную разгрузки, нет ни сил, ни желания. Зависимость от опия будет последним мазком на его погребальной урне. Про сон Павел старается не думать. Он находит спасение в работе. Этому же способствуют дергающие его и днем и ночью ассасины. Он забывает про еду, урезает свои и без того небольшие выходные, кажется, уже специально режет пальцы, лишь бы только не заснуть. Ибо ночью прошлое приходит уж не в виде живого напоминания, а в виде до жути пугающих образов, всплывающих из самых дальних уголков памяти, куда сам Павел поклялся никогда не заглядывать. И тивиец не знает, что страшнее. Он просыпается в холодном поту, с криками, часто пугая не вовремя зашедших товарищей. Павел не знает, почему все ещё находится здесь. Это место — угроза для него. Хозяин этого места — угроза для него. В прошлый раз ему удалось сбежать, а сейчас?.. Всепоглощающая жара ненадолго изгоняет из его сознания мысли о побеге. Павлу и в Дабокве летом порой было плохо, а сейчас, когда температура перевалила за сотню градусов, у него, кажется, даже кости начали плавиться. Ассасины либо высказывают понимание, либо, что более вероятно, сами прячутся от жары, и на некоторое время парень остаётся в одиночестве. После недолгих скитаний по лагерю в поисках прохлады тивиец останавливается на душе. Вода в трубах неприятно нагревается, но зато тут нет ни солнца, ни людей. Под шум воды Павлу удаётся ненадолго изгнать из сознания навязчивые образы. Он засыпает спокойно и без сновидений, впервые за долгое время. А на следующий день привыкшему к температуре воды телу становится ещё жарче. Тивиец приникает к плитке, каким-то чудом сохранившей крохи холода, но вскоре и они иссякают. Парню кажется, что он умрет здесь. Ему кажется, что он согласился бы даже на кошмары, если бы это позволило спастись от всепоглощающей жары. Когда к нему приходит Дауд, Павел думает, что снова уснул. На границе зрения механик видит сгорбившуюся фигуру, сидящую рядом, но сейчас он слишком устал, чтобы просыпаться. — Может, на лето будешь в холодильники на китобойнях перебираться? Видения раньше никогда не дерзили ему. Павлу хочется грубо послать призрака куда подальше, но вместо этого он лишь тихо сипит: — Вы поиздеваться пришли? Лицо мужчины, хоть и несколько размытое в струях воды, все равно выглядит более четким, чем все остальное вокруг. Он протягивает руку, и в сознании на секунду вспыхивает воспоминание, насколько холодными его ладони были раньше. Парень позволяет прикоснуться к себе. Рука Дауда действительно оказывается чертовски холодной. Павел прижимается к ней в остатках своих сил. Кожа мужчины грубая и пахнет сигаретным дымом, механик утыкается носом в его ладонь, поглощая этот запах. Трется об неё щекой, наконец-то чувствуя долгожданное облегчение. Парню чудится, будто прохладные пальцы ерошат его волосы. Это так чертовски хорошо, что он едва не стонет от удовольствия. Еще, ему хочется ещё. Если это и кошмар, тивийцу хочется, чтобы он длился как можно дольше, каких бы страданий впоследствии ни принесёт. — Думаю, у Фергюса в погребе достаточно холодно, идем. Осознание, что все происходящее — на самом деле не сон, обрушивается на него кучей острых обломков. Павел поспешно отворачивается от мастера, с ужасом осознавая, что он только что сделал, а чего сделать — не успел. — Зачем вы это делаете? Лицо Дауда, ставшее наконец четким, выглядит серьёзным и обеспокоенным. — Затем, что ты один из моих людей, я отвечаю за тебя. Так что кончай артачиться и вставай. Парню хочется исчезнуть из этого мира. Этот человек действительно волнуется о нем, и думать об этом сейчас оказывается абсолютно невыносимо. В конце концов тивиец сдаётся и послушно поднимается на ноги. Мужчина тут же ухватывает его за локоть, не давая упасть, и дотаскивает до лавки с одеждой. С трудом втискиваясь в брюки мокрыми ногами, Павел думает, что у него сейчас легкие сгорят. Горячий воздух окутывает его со всех сторон, словно липкая паутина, и парню даже двигаться становится невыносимо тяжело. Он чувствует ледяное прикосновение к своему плечу, но оно столь короткое, что тивиец не успевает на него отреагировать. Дауд наклоняется к нему совсем близко, и механик замечает это в самый последний момент. Мужчина подхватывает его на руки, и это так быстро и внезапно, что у Павла весь мир в глазах переворачивается. Он цепляется за чужую рубашку, чтобы не потеряться в этом вихре. — Ты не заболел? — Мне жарко, — из последних сил сипит парень. Дауд заметно теплее нагретой в трубах воды, но это оказывается не так плохо. Инженер понятия не имеет, куда его несут, но он сейчас согласен на что угодно, лишь бы его мучения прекратились. Тивиец приваливается головой к чужому плечу и смотрит на блики заклинания, пока мужчина скачет из тени в тень. Они натыкаются на какого-то человека. Павел слышит обрывок разговора, после которого вокруг становится темно. А затем на парня со всех сторон обрушивается холод, и это ощущается так, словно он выплыл из удушающе глубокого озера на самую его поверхность. У него даже зрение проясняется. Механик видит облако пара от их с мужчиной дыхания и ровные ряды стеллажей, уставленные продуктами. Ассасин усаживает его на ближайший ящик, покрытый тонким слоем инея. Погреб, действительно погреб. Фергюс стоит тут же, смотря на них сердито, но с явным сочувствием. Дауд коротко объясняется с поваром, пока Инженер, привалившись к стене, дышит полной грудью. Ему давно не было так хорошо, но, смотря на трясущихся от холода мужчин, парень думает, что ему не помешает переодеться в сухое, чтобы самому не покрыться коркой льда и не заболеть. — Как раз и будешь следить, чтобы он ел чаще трёх раз в неделю. — Мастер смотрит на повара серьёзным взглядом, пока тот послушно не кивает, после чего поворачивается к Павлу: — Как себя чувствуешь? — Хорошо, — и немного погодя добавляет, — спасибо. Дауд уходит, и вскоре его заменяет злой как черт Леон со свёртком одежды под мышкой. Мужчина с ужасом смотрит, как парень переодевается, стоя босиком на заиндевевшем полу. — Ты чудовище, — злобно ворчит он, кутаясь в макинтош. — Я понимаю, почему Дауд не захотел с тобой возиться. — Я все-таки ваша ответственность, так что это вы должны были притащить меня сюда. Ассасин посылает его куда подальше, но соглашается принести пару книг и одеяло. Павел устраивает себе постель на ящиках с консервированным угрем. Книги Леон приносит какие-то абсолютно не те, но парень решает, что это к лучшему. Ему явно не помешает передышка после нескольких недель, полных рутины и жары. Ночью Павел сам выбирается в мастерскую за чертежами и, вернувшись обратно и осматривая свои сокровища, решает, что в это время, — пока он почти не занят основной работой, — можно поэкспериментировать. Ещё в университете у него родилась идея арбалета, маленького, будто игрушечного, но по силе не уступающего обычным. Сложно уже понять, что послужило тому причиной; вероятно, он был достаточно пьян, чтобы мозг начал порождать столь безумные идеи, но оставлять задумку не хотелось. Оставшиеся до осени месяцы проходят спокойно. Чужие визиты, нарушающие его уединение, коротки и несущественны, и никак не тревожат его сознание. Павел предпочитает тратить выделенное ему время на отдых и восстановление душевного равновесия, даже исследования отодвинув на второй план. Большую часть времени он просто лежит, наслаждаясь холодом и темнотой, порой невольно пугая зашедшего Фергюса своим не самым живым видом. Видения прошлого снова навещают его, но теперь иссушающие кошмары перемежаются воспоминаниями о целительных тишине и спокойствии, в которые он погрузился после. Павел вспоминает, как после своего побега мог неделями сидеть в полной темноте, не нарушаемой даже малейшим свечением. Тьма прогоняла кошмары прочь, помогала впасть в спасительное ничто, лишенное посторонних ощущений и мыслей, являющее собой полную противоположность пережитому, ведь раньше, тогда, они никогда не оставались в абсолютной темноте, всегда был хоть малейший источник света. Даже с иногда заглядывающим Даудом общаться становится легче. Ассасин рассказывает ему новости лагеря, периодически жалуясь на Леона, с которым сейчас взаимодействует куда больше, чем хотел бы (и в моменты, когда бывший учитель заглядывает навестить его, Павел прекрасно его понимает), расспрашивает про чертежи, стремящиеся заполонить все свободные горизонтальные поверхности в погребе, но тивиец боится давать ложные обещания, поэтому каждый раз стремится сменить тему; серконец даже как-то соглашается выбраться в город за чертёжными принадлежностями, закончившимися в самый неподходящий момент. Отдохнув и немного успокоившись, Инженер думает, что мог погорячиться. Его мастер — сложный и жёсткий человек, но он явно не стремится умышленно нанести ему вред, напротив, всячески выказывая сочувствие и расположение. Дауд волнуется за него, и от этого Павлу становится стыдно за свои мысли. К сожалению, избавиться от них совершенно он не в состоянии. Каждый визит ассасина вызывает смутную тревогу и новую волну пугающих воспоминаний. С наступлением осени тивиец понимает, что спокойствию приходит конец: ассасины выбираются из своих нор, наступает время вернуться к работе. Дауд с Леоном помогают ему перенести книги и чертежи обратно в мастерскую. Павел появлялся тут только по ночам и уже успел забыть, насколько здесь жарко. Он рассеянно оглядывается вокруг, словно видит это место впервые, и внезапно ловит на себе взгляд Дауда. Мастер смотрит настороженно и напряженно, и тивиец прекрасно понимает, о чем тот думает: он и сам разделяет эти мысли. Если все продолжится как прежде, его кошмары с большой вероятностью возобновятся с прежней силой. Его опасения полностью подтверждаются. Пару ночей спустя, вырубившись прямо за столом, парень снова обнаруживает себя в до боли знакомой комнате. Тивийцу кажется, что это будет продолжаться вечно и ему придётся переживать эти видения до конца своих дней. — Райан, — жестко отрезает Павел. Мальчишка изрядно успел его доконать за это время, а после сегодняшнего сна, наполненного слишком сильными ощущениями, настроение у него окончательно испортилось. — Я знаю, как надо выстрелить в млекопитающее так, чтобы оно все ещё было живо, но передвигаться уже не могло. Люди — млекопитающие, — напоминает он, поймав недоуменный взгляд. Райан хмурится в ответ, но теперь начинает держаться с опаской. — У тебя кишка тонка это сделать. — Убить тебя? Да. Наделать дырок в нижних конечностях — можем узнать прямо сейчас. Юноша хмыкает, но уверенности в его голосе уже совсем нет. Он неловко мнётся на месте. Павел, на всякий случай захлопнув крышку футляра с отвертками, поворачивается обратно к арбалету, над которым работает в данный момент. Чужое присутствие сбивает с мыслей, лишь усугубляя состояние несосредеточенности, вызванное недосыпом. — Райан, пожалуйста, свали. — Так ты не видел Дауда? При упоминании мастера в голове яркими вспышками проносятся видения сегодняшнего сна. Затемнённая комната; смех, хриплый и обманчиво ласковый; руки, затянутые в чёрную кожу. — Райан. Пиздуй. Отсюда! НАХРЕН! Ассасина будто ветром сдувает, однако помогает это не сильно. Настрой на работу, сбившийся с появлением Райана, совершенно не желает возвращаться. Тивиец откидывается на спинку стула и некоторое время сидит с закрытыми глазами, прислушиваясь к ощущениям. В конце концов парень решает пойти поесть. Аппетита совсем нет, да и наружу выбираться совершенно не хочется, но если он услышит еще хоть одну нотацию от Дока, то точно что-нибудь с собой сделает. Натянув плащ, Павел выходит на улицу и, даже не успев переступить порог здания, натыкается на Дауда. Первым его порывом становится желание тут же сбежать обратно в мастерскую, но парень пересиливает себя и сдержанно кланяется в ответ на приветствие. Мужчина выглядит непривычно уставшим, и тивиец не сдерживает злой мысли, что страдать от нападок ассасинов приходится не ему одному, а через секунду начинает жалеть, что прогнал Райана: убийцы отвлеклись бы друг на друга, и обе проблемы разрешились бы разом. Они выходят наружу. Солнца отсюда не видно, но раскрашенное алым небо не вызывает у Павла ничего, кроме презрения. Парень с тоской вспоминает о доме и о восхитительном сумраке лета, когда полярный день вступал в свои права. Посмей он сейчас вернуться домой, отец и братья, чего доброго, просто пристрелят его. Подобный исход всей этой истории вполне бы его удовлетворил. Тивиец запахивается в плащ и проскальзывает до соседнего дома. — Помочь? Дауд протягивает ему руку. Павел смотрит на широкую ладонь, скрытую под плотной резиновой перчаткой. В голове тут же всплывают непрошеные образы из недавнего сна. Тивиец качает головой. — Давайте лучше пешком. Мне Док посоветовал больше ходить. Серконец смотрит на него странным недоверчивым взглядом и, немного погодя, кивает. — Так и быть, не стоит игнорировать советы врача. Парень видит, что мастер не верит ему. Он поспешно отворачивается и, натянув капюшон пониже, спасаясь не столько от солнца, сколько от испытующего взгляда серьезных глаз, ныряет в тень. Мастер неслышно следует за ним. Тивиец вслушивается в звук собственных шагов. Мысли о том, что он самый громкий среди них всех, помогает не думать о сверлящем его затылок Дауде. Ему удаётся пройти почти половину пути, не вылезая из тени, как внезапно впереди выскакивает узкая полоса солнечного света. Не ожидавший этого парень замирает как вкопанный. Дауд сзади чертыхается, едва не врезавшись в него. Тивиец точно помнит, что раньше никакого света тут не было, он долгое время ходил этой дорогой. Осознание, что время года меняется и путь солнца по небу смещается, приходит секундой позже, и Павел ругает себя за такую неосмотрительность. Придётся заново выстраивать маршрут. — Ладно, это было плохой идеей, — бормочет он, разворачиваясь, и снова натыкается на протянутую Даудом ладонь. — Давай помогу. — Павел в ответ качает головой, последнее, чего хотелось бы ему делать сейчас — касаться мужчины. — Это приказ, — жёстко отрезает ассасин, его злой голос резко ударяет по ушам. Павел съёживается, словно надеется превратиться в ничто и исчезнуть, чтобы больше не оставаться наедине с этим человеком. Будь это кто угодно другой, он бы с радостью согласился проделать весь этот путь, прыгая из тени в тень, но от мысли о контакте с ассасином его бросает в дрожь. Тивиец бросает на мастера быстрый взгляд и видит, что тот недоволен и не сгрёб его сейчас в охапку явно только из вежливости, а идея злить серконца пугает механика ещё сильнее. Инженер сдаётся и хватается за протянутую руку. Дауд, обхватив поперёк туловища, прижимает его спиной к своей груди. Это рождает полузабытое воспоминание о его первом деле, когда они вдвоем так же шли по городу. Тогда его вера в этого человека была безграничной; почему в какой-то момент все изменилось? Когда они оказываются в тени, ассасин останавливается, но Павел не находит в себе сил отпустить его. Этот человек — другой, заставляет себя думать парень. Этот человек хочет ему помочь, и ему сейчас чертовски нужна эта помощь. Дауд прыгает дальше. Тивиец в отчаянии хватается за его воротник, и в ответ мужчина крепче прижимает его к себе, и в этом объятии столько заботы и поддержки, что Павел окончательно теряется. «Я отвечаю за тебя», — сказал ему как-то ассасин; парню сейчас чертовски хочется в это верить. — Мы на месте, — наконец раздаётся над его головой чужой голос. Тивиец с трудом заставляет себя разжать одеревеневшие пальцы. Это короткое путешествие окончательно спутало его, создало в голове бурю, с которой он, казалось, не сможет разобраться сам. — Ты в порядке? — доносится до него голос Томаса, звучащий будто из соседней комнаты, и Павел честно отвечает: — Нет. Он в мгновение ока опустошает тарелку, даже не почувствовав вкуса еды, и стремительно покидает столовую. Когда неделей спустя Дауд сообщает, что некоторое время будет отсутствовать в лагере, Павел искренне жалеет об этом. Он все еще не знает, как относится к мастеру, и, возможно, это только поможет ему разобраться, но парень уверен, что без должного контроля ассасины сорвутся с цепи и точно убьют его. Судя по сочувствующему взгляду серконца, он и сам это понимает. Последующие дни сливаются в сплошную круговерть оружия, и о том, что Дауд находится едва ли не при смерти, парень узнает из разговоров других ассасинов только через несколько дней после его возвращения. Это известие вырывает его из происходящего, вероятность потерять господина сейчас оказывается хуже всех пережитых ранее кошмаров. Если мастер умрет, что будет с ним? Что будет с ними всеми? Павел представляет себе это, и на него накатывает невиданная ранее волна паники. С трудом тивийцу удается выцепить Леона и, хоть тот и уверяет его, что Дауду ничего не грозит, всё же решает проведать мастера сам. Медпункт оказывается непривычно тих. Сейчас это место, обычно полное ассасинов, пусто, даже сам Даниэль куда-то ушел. Павел оглядывается и в самом углу замечает койку, огороженную ширмами; недолго думая, он направляется именно туда. В импровизированной палате действительно оказывается Дауд. Серконец спит, закинув одну руку за голову; повязки, покрывающие правую половину его лица, выглядят жутко и иррационально. Эта картина неправильна. Этот человек не должен лежать вот так, борясь за собственную жизнь. Даже сама мысль о Дауде, находящемся на грани смерти, звучит скорее как глупая шутка, чем как что-то, имеющее право на существование. — Не буди его. Пойдем. С трудом подавив рвущийся наружу крик, Павел оборачивается. Позади стоит Док со столь злобным выражением лица, что тивиец в первый раз за этот год всерьез жалеет, что магия ему неподвластна и сбежать от врача сейчас нет никакой возможности. Не зная, как отделаться от Даниэля и избежать неприятного разговора, парень понуро идет вслед за ним. Доктор приводит его в соседнюю комнату — его личную лабораторию, совмещенную с рабочим кабинетом. В углу стоит небольшая картотека, порывшись в которой, мужчина выуживает наружу папку с его «историей болезни». — Как Дауд? — предпринимает тивиец попытку отсрочить неприятный разговор хоть на сколько-то, но готовый к такому повороту Док успешно разворачивает беседу в свою пользу. — По сравнению с тобой он живее всех живых. Сколько раз ты спал за последние две недели? — Не-есколько, — уклончиво тянет парень, надеясь, что те несколько часов, что ему удалось урвать тут и там, вполне сгодятся для такого определения. Даниэль недобро прищуривается и становится больше похожим на безжалостного убийцу, чем на служителя медицины. — Ты хоть понимаешь, что, когда он, — врач указывает пальцем в угол, за которым где-то там в соседнем зале сейчас спит Дауд, — придет в себя, полетят головы? Тебя-то он ласково пожурит, а остальным, прямо говоря, — пиздец. — Это не моя проблема, — с неожиданной даже для себя самого жесткостью отрезает Павел. — Они сами должны были предвидеть это, до того как нагрузить меня работой. — Он не нашел бы в себе сил препираться с Даудом, но перечить Доку удается даже слишком легко. — Мне хватает сна, еды и движения, и я не настолько психологически устаю, чтобы испытывать потребность в разгрузке. — Это невероятно отчаянный блеф, и Даниэль, вероятно, знает об этом, однако не спешит его останавливать. — Если это все, что вы хотели мне сказать, я пойду. — И, прежде чем доктор все же очухается, вылетает из кабинета. Врач не спешит преследовать его. Ему стоило поверить Леону и не соваться в медпункт. Если бы состояние Дауда было слишком серьезным, он узнал бы об этом гораздо раньше, и все в лагере не были бы в таком относительном спокойствии. Разговор с Даниэлем и пяти минут не продлился, но ему и их хватило с лихвой. Доктор хочет помочь, это понятно и похвально, но он сейчас не в силах принять от кого-либо эту помощь. — «Ласково пожурит», — зло фыркает Павел. — Да я буду первым, с кого он снимет шкуру! Когда Дауд приходит в себя, жизнь лагеря возвращается в привычную колею, но парень к этому времени настолько теряет связь с реальностью от усталости, что не замечает этого. Когда ассасин заходит к нему, парень уже даже не работает, а лишь сидит, уставившись в одну точку. Каким-то образом серконец вытаскивает его наружу и отводит в столовую. Павел искренне надеется, что это путешествие добьет его. Он машинально отвечает на вопросы мужчины, даже почти не слушая его, и искренне радуется, когда сознание наконец покидает его. Придя в себя, Павел думает, что непозволительно часто просыпается в этом кабинете. Он слышит шорох страниц и тихое позвякивание пера о чернильницу и всерьёз задумывается, а не очередной ли это кошмар. Парень силой заставляет себя открыть глаза и видит за столом Дауда с сигаретой в одной руке, просматривающего бумаги с таким лицом, будто перед ним лежат не письма, а гора сороконожек. Тивиец уже было начинает прикидывать свои шансы добраться до двери незамеченным, как внезапно ассасин поднимает голову и вперивается в него напряженным взглядом. — Доброе утро, — сухим хриплым голосом говорит мужчина, и Павлу кажется, что тот и сам не спал все это время. А ещё он понимает, что серконец не отпустит его просто так, и от осознания этого факта желание сбежать куда подальше усиливается в разы. — Задержись, нам надо кое-что обсудить. — И, прежде чем парень успевает возразить, выключает лампу на своём столе. Кабинет тут же погружается в непроглядную темноту. Тивиец, уже собиравшийся отвертеться, ссылаясь на работу, недоуменно замирает. — Зачем это? — Чтобы ты нервничал меньше, раз уж ты даже смотреть на меня не можешь. — Сейчас я нервничаю ещё сильнее. Однако он признает, что это действительно что-то новое. По-видимому, Дауд распознал его летние посиделки в темноте как что-то успокаивающее, и теперь решил воспроизвести этот опыт. Павлу на самом деле нравится темнота, но и находиться в помещении без света с ассасином, которому он и вовсе не нужен, довольно тревожно. Он слышит, как поднимается из-за своего места Дауд и, чем-то звякнув, подходит к нему. Чужая ладонь мажет по волосам, останавливается на плече, и, прежде чем Павел успевает на это отреагировать, сменяется чуть тёплым прикосновением бутылки. То, как двигается мастер, ясно даёт понять, что тот делает это через силу, заставляя себя быть громче, чем обычно. Мужчина садится на пол и, потянув за штанину, приглашает парня спуститься к себе. Тивиец знает, что ассасин может видеть в темноте так же хорошо, как днём, но точно не уверен, использует ли сейчас эти чары. Павел соскальзывает вниз и облокачивается о сидение. Разговаривать с Даудом ему категорически не хочется. Он благодарен мастеру за возможность отдохнуть, но все ещё не чувствует в себе сил сейчас обсуждать с ним что-то. — Как ты себя чувствуешь? — начинает серконец. Вместо ответа механик присасывается к бутылке, надеясь этим хоть сколько-то отсрочить начало неприятной беседы. Ассасин терпеливо ждёт и не торопит его, даже когда становится очевидно, что пауза затянулась. — Нормально. Спасибо, — наконец вылавливает Павел. Он чувствует, что Дауд не верит ему. Кажется, что излучаемым им скепсисом можно убить человека, и парень не смеет винить ассасина в этом. — Правда, господин, со мной все в порядке, вам не стоит беспокоиться… — начинает он, но серконец грубо прерывает его: — Давай я сам решу, насколько сильно мне стоит беспокоиться о тебе. Дауд звучит жестко и практически зло, и Павел испуганно поджимает плечи, боясь ляпнуть что-нибудь еще и разозлить мастера еще сильнее. Он с силой сжимает подол плаща, боясь, что, если схватится сейчас за горло — просто придушит себя нахрен. Некстати из памяти всплывает воспоминание, как он уже однажды сидел здесь в похожей ситуации, и что произошло после этого. — Я думаю, — отвлекает его от мрачных мыслей серконец, — нам есть, что обсудить. Что с тобой творится? Тивийцу совершенно не хочется обсуждать это с кем-либо, а уж тем более — с мастером. Слишком о многом придется рассказать, и слишком много мужчина просто не поймет. — Я не знаю, как это объяснить. — Можешь начать с самого начала. Почему ты пришёл сюда? Павел ведёт плечами. Это не тот вопрос, на который он готов сейчас дать ответ. Это не тот вопрос, на который он вообще планировал когда-либо отвечать. — Почему ты пришёл сюда? — повторяет Дауд, и парень слышит в его голосе плохо скрываемое раздражение вперемешку с нетерпением. Парень не выдерживает и все-таки хватается за горло. Возможно, все было бы куда проще, пристрели его ассасин при первой встрече. По крайней мере, ему не пришлось бы переживать все это сейчас. Павел вздыхает, думая, что хотя бы часть правды рано или поздно ему придется рассказать. — Я не знал, что мне делать, — неуверенно начинает он. — Тогда я был в замешательстве и только чудом сдерживался от того, чтобы не впасть в отчаяние. И когда я тогда увидел вас, то подумал, что вы можете стать тем, кто придаст смысл моей жизни. Павел замолкает. Признание далось удивительно легко, и он даже убирает ладонь с шеи, чувствуя, будто нелепый груз ответственности, который он сам же на себя и взвалил, немного ослаб. Дауд недоверчиво хмыкает. — С чего бы вчерашнему студенту думать, что быть убийцей — его призвание? Механик судорожно втягивает в себя воздух. Это та часть истории, которой он не хотел бы касаться буквально никогда. Стоит ли ему рассказывать все, хоть и в общих чертах? Как мастер к этому отнесется? Он поймет? Он будет оскорблен? Испытает отвращение? Зарежет его?.. — В моей жизни был человек, — резко выдает Павел, понимая, что накручивание и лишние мысли лишь доведут его до еще одной истерики, — который был очень дорог для меня. И вы… очень… похожи на него. Повисает напряженная тишина. Парню хочется выть от отчаяния. Дауд молчит, и это оказывается еще хуже, чем если бы он отозвался возмущением и яростью. — Как я понимаю, закончилось у вас всё не очень хорошо, — говорит ассасин удивительно ровным голосом. — Да, — отзывается Павел почти сразу же. После всего, что он уже успел сказать, говорить об этом оказывается удивительно легко. Он думает, что «не очень хорошо» — чудовищное по своей величине преуменьшение произошедших событий, но сейчас подойдет и оно. — Сам того не желая, я вспомнил всю боль, что причинил мне этот человек и переложил ее на вас. Простите. — Этот разговор выше его сил. — Простите меня. Он отворачивается от мастера, закрывая лицо одной рукой. Если бы этот человек сейчас убил его, все было бы куда проще. — Эй. — Дауд берет его ладонь в свою, но у парня совсем не осталось сил, чтобы противиться ему. — Все в порядке. — Мне снятся кошмары, поэтому я и не сплю. — Он должен остановиться. — А доку я об этом не говорил, потому что он точно заставил бы меня принимать опий. — Прямо сейчас. — Я могу спросить Соколова, может, в Академии найдется кто-то, кто сможет тебе помочь. — Вы не должны… — Давай я сам решу, что я должен, а что — нет! — рявкает мужчина. — А впрочем, — говорит он немного мягче, — дай-ка руку, левую. Тивиец на пару секунд зависает, не понимая, зачем ему это, а потом вспоминает: метка. Он ассасин, а значит, что на руке у него есть метка, связывающая его с этим человеком. Магия не дается ему, и он и думать забыл об еще одном шраме, украшающем его тело. После недолгого колебания механик все-таки протягивает ладонь серконцу. Прикосновение рук Дауда бесстрастно. Он уверенно очерчивает пальцами витиеватый узор, скрытый сейчас не только темнотой, но и бинтами от других порезов. Павел думает о том, сколько человек так же сидели перед ним, сколько получили свою каплю магии, якорем привязывающую их к ассасину. Зеленый свет от ладони Дауда вспыхивает совершенно неожиданно, больно ударяя по привыкшим ко тьме глазам. Парень зажмуривается, а когда наконец размыкает веки, видит, что теперь светится отметина и на его руке. Свет медленно растягивается по узору, словно краска заполняет бороздки на кувшине; самыми последними тонкими лучиками вспыхивают узкие иголки-края. Тепло, поднимающееся вверх по руке, очень быстро превращается в обжигающий жар, неприятной волной прокатывающийся по телу. Тивиец раскрывает рот в немом крике и успевает ухватиться за плечо мастера, не давая себе упасть. — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает серконец, помогая ему снова сесть ровно, когда все наконец заканчивается. Звучит при этом мужчина так, словно без остановок пробежал по меньшей мере несколько километров. — Я в порядке, — спешит уверить мастера Павел. — Хорошо, — выдыхает ассасин. — Блять. Включи-ка свет, там… — Да, я помню. Механик с готовностью вскакивает и, добравшись до стола, включает лампу. В оранжевом свете он видит, как Дауд сначала опирается о руку, чтобы не упасть, но через пару секунд все-таки заваливается на спину. — Мастер! — испуганно вскрикивает Павел. Ассасин сейчас выглядит просто чудовищно, и парень всерьез начинает опасаться за его жизнь. — Я в… ох, сука, нет… — Мужчина сгибает ноги в коленях и слабо взмахивает рукой. — В нижнем… ящике стола… коробка… Механик быстро обшаривает ящики в одном из них действительно находит шкатулку с чем-то гремящим внутри. Когда он возвращается к серконцу, тот лежит, глубоко дыша, положив обе руки на живот. Тивиец опускается рядом и некоторое время сидит в тишине, не зная, как еще помочь мастеру. Через некоторое время тот сам протягивает руку к шкатулке, в которой обнаруживаются костяные амулеты, и наощупь вытаскивает наружу один. Павел помогает ему сесть, после чего мужчина вытаскивает из кармана плаща фляжку и осушает ее в несколько долгих глотков. — Как вы? — Примерно как ты все это время. Это заявление звучит чертовски угрожающе. Последнее, чего бы парню сейчас хотелось — заставлять своего господина страдать. Однако вместе с этим Инженер чувствует, что усталость, сковывающая его последние месяцы, практически исчезла, разум, до того полный мрачных дум, теперь не ощущался утяжеляющим сознание булыжником. — Что вы сделали? — Передал тебе часть энергии, как делаю это со всеми остальными. Кто бы знал, что ты потратил так много. — Простите… — начинает Павел, но мужчина останавливает его, крепко схватив за запястье. — Я не уследил за тобой. Метка на всех влияет по-разному, и я и предположить не мог, что она позволит тебе… вести такой образ жизни, черпая в обмен энергию Бездны. В конце концов ты потратил слишком много, и все кончилось вот так. Тивиец поджимает губы. В изрядно полегчавшем сознании рождается чувство вины перед ассасином. Сам того не ведая, он загнал себя в ловушку, из которой не в состоянии был выбраться, отвергая любую предлагаемую помощь. Могла ли Бездна в обмен на энергию, заставляя раз за разом переживать кошмары прошлого, подпитываясь негативными эмоциями? Что если бы они поговорили раньше, не превратилась бы его жизнь в это? Видимо, прочитав эмоции по его лицу Дауд сильнее сжимает его запястье. Теперь это ощущается жестом доверия и поддержки, а не обещанием новых кошмаров, и Павлу становится совсем стыдно. — Даже я не мог предположить, что такое вообще возможно, так что не вини себя. — Он снова касается метки на руке парня, но почти сразу же отдергивает руку. — Нужно будет повторить, но не сейчас. Через пару дней, быть может. — Вы точно в порядке? Давайте я позову кого-нибудь, — с тревогой говорит механик, глядя, как мужчина снова ложится на пол. Дауд слабо качает головой. Чудовищно бледный сейчас, с прилипшими ко взмокшему волосами, он напоминает тяжелобольного. Вспомнив о недавнем ранении господина, Павел всерьёз начинает бояться, что мог подвергнуть его жизнь опасности. — Со мной все будет хорошо. Иди, лучше, сам отдохни столько, сколько понадобится. Попроси Леона, чтобы он никого к тебе не подпускал. — Может, хотя бы в постель переберетесь? На этот раз серконец смотрит на него уже недовольно. — Я ценю твое беспокойство, но я в состоянии сам о себе позаботиться, так что иди спать. Немой приказ не распространяться о произошедшем повисает в воздухе, но Инженер не настолько глуп и желчен, чтобы рассказывать направо и налево о том, как едва не убил своего господина. Согласно кивнув, он поднимается, с тяжелым сердцем оставляя мужчину одного. Стоя в дверях, Павел кинул последний взгляд на ассасина. Дауд уже спал, вытянув вперед длинные ноги. Парню не хотелось оставлять мастера одного, но тот был прав, ему и самому нужно было отдохнуть и обдумать все произошедшее. Тивиец вышел наружу и, тихо прикрыв за собой дверь, решил, что воспользуется советом мужчины и первым делом найдет Леона. Неожиданные визиты товарищей сейчас будут совсем некстати.