Темные желания

«Я всё соврал. У вас обычные глаза, И голос ваш такой же как у многих, Я врал, что всё хотел вернуть назад, Сплетая воедино две дороги. И ваши безмятежные черты Ничуть меня не душат среди ночи. Да и в объятьях ваших глубины, Мне кажется, не больше, чем у прочих. Ещё я врал, что шёл за вами по пути, Что выдержал разлуки еле-еле. Я так же врал, что вас когда-нибудь любил. Я врал себе. но так и не поверил». Я — хищник. Сколько бы я не пытался скрывать свою сущность от человека, которого полюбил больше всего на свете, я все равно остаюсь пещерным человеком, который пойдет на все, чтобы защитить свое. Я скрыл свой характер за завесой этикета, и люди, которые со мной знакомы, думают, что я джентльмен. Я проницательный и опытный, но далеко не джентльмен. Я забираю жизни, ломаю правила, и законы не распространяются на меня. Но даже у худших из нас есть то, чему мы принадлежим. Я никогда не думал, что этим «кем-то» станет женщина, которую я должен был уничтожить. Моя дочь от этой женщины, которую я люблю так сильно, и по которой ночами на пролет тоска разрывает меня на части. Я не заходил к Стейси на протяжении двух дней. Двух долбаных долгих дней. Она отлично своим молчанием справилась с тем, что я поклялся себе никогда больше не повторять — заставила меня потерять контроль. Ужасные вещи происходили, когда я выходил из своего королевства ненависти и самоконтроля. Я причинял людям боль и имел свойство ломать все, что принадлежит мне. И все пошло определенно не по плану, когда я вышел из своей комфортной зоны арктического льда. Была причина тому, почему люди называли меня необычным и проницательным — тщательно проработанная и продуманная репутация. Быть жестоким, но в то же время сочетать это все со стальной невозмутимостью было идеальным решением, которое несло в себе спокойствие, что смягчало мою жесткую жизнь. Я слишком долго жил в этом, поэтому тишина и контроль стали частью меня. Но на данный момент все это забрала и разрушила женщина, которая незапланированно родила мою дочь, которую я полюбил больше всего на свете, как и саму женщину, по которой скучал, словно ненормальный. Те два дня были чертовой отсрочкой. Не для меня, для нее. Для каждой проклятой души, которые жили со мной, и которые забрали душу у меня. Она думала, я монстр, что позволил убить девчонку, к которой она привязалась? Но я выбирал между ней и Эстель, и, буду уж до конца честным, мне было плевать, кто умрет, лишь бы Эстель была в безопасности. Я смотрел второй день, как Стейси истерзала свое тело в знак протеста. Я наблюдал за ней из-за стены и по камерам, которые были установлены, и кроме того, я знал, что теперь все кончено. Как только все закончится, и я перестану защищать Эс, а она — всех, кого любит, она уедет и больше никогда не вернется. Она заберет нашу дочь, и я буду участвовать в ее жизни лишь по фото, не имея права винить ее в этом. Ей нужно было поесть, чего она не делала. Поспать категорически отказывалась, и перестать молчать — чего я боялся больше всего. В конце концов я сделал ей нормальный кофе, и пока не было Джейса, хотел поговорить с ней. Конечно, он знал, что я против него, но он не знал, что я периодически и против Стейси. Пожалуй, впервые в своей жизни я по-настоящему одинок. Каждый вечер я спускался в мексиканский ресторан и звонил на старый номер Стейси. Я оставлял ей голосовые сообщения, на которые она бы никогда мне не ответила, и как-то раз я даже позвонил матери, которая спросила, как я отдыхаю, развлекаюсь и с кем общаюсь. От этого мне стало еще тоскливее. Она даже спросила, как малышка, и я просто попрощался с ней. — Я принес тебе кофе, — открыл я дверь, которая автоматически заблокировалась, когда я вошел. — Хоть я знаю, что тебе нужно поспать. Она даже не взглянула на меня, и я поставил чашку на тумбу возле ее кровати и сам сел на стул у окна. Это была обычная комната, в которой была кровать, стул, стол, тумба, телевизор и груша для битья, которая использовалась Стейси больше всего остального. Так же была маленькая кабинка с душем и туалетом, в которой не было камер и желания сразу заходить туда. Я вытянулся и уставился в потолок. Белая люстра, белые стены и мебель никогда не позволяли забыть, кем я был. Я лишь исполнял приказы, пытаясь выжить, а теперь, чтобы выжили те, кто мне дорог. — Ты должна поесть, — сказал я. — Хоть немного. Будешь слушаться, все будет хорошо, и вскоре ты выйдешь от сюда. — Я никогда не буду подчиняться тебе, — лишь прошептала она. — Что бы ты ни сделал, за ее смерть я буду ненавидеть тебя до конца своих дней, и сделаю все, чтобы твои страдания были живы до последнего моего вздоха. — Ты думаешь, я монстр? — от моего ледяного тона она даже на мгновение взглянула на меня. — Ты не видела монстров, Эс. Ты видела лишь мертвые тела, а не сам процесс. Ты видела испорченных людей, а не процесс их уничтожения. Ты ничего не знаешь об этом мире, несмотря на твою силу. Ты не умела никогда контролировать свои эмоции, а я мог. Ты ничего не могла прочесть по моему... — В начале отношений, — перебила она меня шепотом, который был громче любого крика. — Думаешь, ай, немного повеселюсь. А потом проходит немного времени, и ты понимаешь, что он если сейчас уйдет, ты сдохнешь. Вот и повесилась, сразу думаешь. — Эс... — Не называй меня так. Ты потерял это право. Я вышел за дверь так же тихо, как и вошел. И так же, как и следующих два дня она не притронулась к кофе или еде, а лишь пила воду, чтобы не умереть. Да и делала Эс это не ради меня, а ради дочери. Ее слова пронзали меня, как нож, и я верил каждому слову. Разразилась война. Много жизней было потеряно с обеих сторон, и я точно знал, что уж за Кетрин она не простит. Из-за этого у меня не было выхода. Она не говорила со мной, и я просто не смог объяснить ей, почему так нужно, и мне пришлось брать силой, враньем и ее слабостями. Я вошел в комнату и бросил ей сумку со всеми принадлежностями на кровать. — Одевайся. — Пошел ты, — почти выплюнула она мне эти слова в лицо. — Ты хочешь по-плохому? — и лишь сказав это, я понял, что по-хорошему с ней и не выйдет. Я нащупал в кармане пиджака шприц и сел рядом с ней. Она лежала ко мне спиной, и уж точно не ожидала такой подставы, так что сделать это не забрало у меня сил. Я воткнул в ее белую безупречную кожу на ее бедре шприц, и она зашипела. Хватая ее за руки и выгибая их другой рукой, заметил, что Стейси смотрела на меня, понимая, что это все наконец по-настоящему. И это только начало. Я одел ее, причесал волосы, а она не двигалась. Просто не могла. Я ненавидел себя за то, что причиняю ей столько боли, но у меня не было выхода. Я по большому счету также не двигался, лишь делал механические движения, хоть и производил впечатление надменного, раздражённого, равнодушного и наконец спокойного. Казалось, меня ничего не интересовало. В тот же час Стейси не проронила ни слова, пока я вел ее по мосту к самолету. Она спокойно ехала к аэропорту, спокойно шла по самой дороге и для постороннего человека выглядела совершенно нормальной. Возможно, немного усталой и замкнутой, но довольной и ни в коем случае не обеспокоенной. Это и было чудодейственным свойством того укола. Внешне Стейси Фостер, как и всегда, выглядела безупречно. Ее мозг был освобождён от мыслей, но вся моторика сохранялась. И она ничего не могла с этим поделать. Нежно поглаживая ее руку, лежащую на моем предплечье, я провел ее в бизнес-класс. Указывая на ее место у окна, я подождал, пока она удобно усядется. Потом пристегнул ремень. Ее дыхание сохранялось размеренным и спокойным, когда я сел рядом, взял ее за руку и повернул ее лицом к себе. И тут в ее глазах я увидел, что она знает правду. Она знала. Всё. Отбросив ее волосы, я склонился и прошептал ей на ухо: — Кое о чём я должен тебя предупредить. Теперь есть лишь мы, и я контролирую все, что с тобой происходит. Не пытайся это изменить, и мы выживем. Говоря это, я пальцами прошелся по ее шелковистым прядям и придвинулся к ней ближе так, чтобы смог быть ей хоть какой-то опорой, как бы по-идиотски это не звучало. Молчание было ужасающим. Шепот был устрашающим. Но страшнее всего была сказана правда. Ее грудь продолжала подниматься и опускаться, не было вздрагиваний или всхлипывающих звуков. Но в ее взгляде я видел борьбу с нежеланным наркотическим эффектом. Она смотрела в иллюминатор, пытаясь прорваться через внутреннее сопротивление и перестать в него погружаться. Я знал, что, если бы я все объяснил, Стейси бы поняла. Она все сделала бы ради Эстель, но я не мог. У меня не было возможности ей довериться, и было проще просто заставить. Приземлившись в Мехико, мы так же покинули самолет и сели в машину, направляясь в новую клетку. Я купил Эс вещи. Много вещей, хоть и знал, что ей это будет до лампочки. На самом деле у этой женщины был потрясающий вкус, и я был рад, что Эстель он так же будет дан. Мамам девочек обязательно надо учить их одеваться. Это ошибка думать, будто женщина от природы знает, что правильно надеть, как краситься или причесываться. Поэтому да, я был готов пожертвовать своими отношениями с Стейси, чтобы сохранить их для Эстель. Когда я заметил, что Эс начинает возвращать себе контроль над телом, сильнее сжал ее локоть и прошептал: — Не рыпайся. Я не хочу делать тебе больно. Она не ответила ничего, но смотрела на меня непередаваемым взглядом ненависти. Черный внедорожник, в котором мы ехали к месту прибытия, остановился перед огромной аркой. За аркой было поместье огромных размеров, и герб, который висел, сверкал, благодаря освещению. На нем была изображена женщина, тело которой было лишь обычным черным пятном, но она была одета в потрясающее длинное черное платье, и руки были расставлены в приветствии. Не знай я куда впутал нас, мне было бы даже интересно узнать, кто тут живет. Переводя взгляд на Стейси, заметил, что она сузила глаза, пытаясь разгадать. Думаю, она задумалась о том, сколько людей пережило тут что-то такое? Сколько выжило? И ответила — ни один. В ее взгляде в самолете горло разрывалось из-за крика, и она почти была готова умолять, но я этого не слышал из-за того, что дал ей. Поездка разорвала и мое сердце в клочья. Во всем, что мы делали, была борьба, и каждый вдох, который она делала, причинял ей боль. Я был готов умереть, чтобы только она пережила это и не сломалась. Все ее уничтожение и опустошение проходило в абсолютной тишине. Я был ублюдком, который сидел рядом, держал ее за руку, стискивая ее больнее, чтобы просто уговорить замолчать, и кивал стюардессе, когда та говорила, какая мы изысканная пара. Я позволил ей тонуть в страданиях. И она увидела монстра, которому доверяла свою жизнь. — Добро пожаловать, — услышал я голос женщины, которую видел лишь на фото. Когда я пожал ей руку, а она оставила сочный поцелуй на моих губах, я невольно перевел взгляд на Стейси. Она права, мой язык не поворачивался назвать ее «Эс». Я больше не заслуживал этого. Я попытался отодвинуть от незнакомой мне женщины, но она сжала мою руку, при этом выглядя безупречной фарфоровой куклой. Все было также украдено и у меня. Мое осязание, возможность говорить, способность двигаться, бежать. Когда я посадил Стейси на диван, она не смотрела на меня. Пусть она и не переставала бороться, но меня, как человека, с которым стоит вести борьбу — свела на нет. Кажется, жизнь проста. Живешь себе, да и живи. Но потом ты поскользнулся в ванной и упал. Или тебя случайно сбила машина. Или ты пришел к человеку, которому верил, и встретив там не тех людей, оказался мертвым холодным трупом, которого даже не похоронит этот нужный человек. Минуту назад ты жив, а теперь уже нет. Осталась простынь на которой ты спал, пепельница и только что открытая пачка сигарет. Деньги, которые вчера снял, чтобы пойти сегодня в бар, и даже компьютер стоит на спящем режиме. Тебе могут писать сообщения и звонить важные и неважные, хоть это уже совершенно не важно по сути. — Мы должны сделать перевозку кристаллов через порт, и все должно пройти чисто, — вошел в комнату Джейс. — И так как Стейси стояла бы поперек горла, она нам нужна для прикрытия. — Я говорила ее убить, — пролепетала эта дурочка. — Но ты против, дорогой. — Лейла, — вспомнил я ее имя. — Будь осторожней. Она мать моего ребенка. — А чтобы у нее не было желания помешать этому всему, — видел я злость в этой женщине. — Вот, — ткнула она фотографией всей нашей семьи на каких-то островах мне в лицо. Я заметил, как задрожало тело Стейси, и вырвал фотографию из рук этой суки. — Если с моей дочерью хоть что-то случится, если хоть один волос упадет с ее головки, я сожгу все, что ты строила, — почти выплюнул я ей это в лицо. — Мне терять уже будет нечего. — Майкл, — нервозный голос Джейса звучал предупреждающе. — Ваши комнаты на втором этаже. Отведи туда женщину. Я взял Эс за руку, и мы поднялись наверх. Как только дверь за нами закрылась, она упала на пол, и, прикусив свою ладонь, чтобы не проронить ни звука, горько заплакала. В своей жизни я видел столько крови и слез, но ничто и близко не ранило меня так сильно, как слезы Стейси. Я опустился перед ней, но она оттолкнула меня. Когда я снова попытался, Стейси ударила меня в лицо кулаком, а затем еще несколько раз. — Я тебе не враг! — зарычал я, хоть она меня и не слышала. Я перевернул ее на пол и сел сверху, поднимая руки над головой. Но Стейси была сильнее. Она была сильнее, особенно в моменты борьбы за ребенка, и я знал, что потерплю поражение. — Убирайся! — успокоилась она, смотря на меня пустыми глазами. — Убирайся и не смей никогда сюда приходить. Я ненавижу тебя. Ненавижу все, что с тобой связано. Ненавижу за то, что не могу быть со своим ребенком, и я ненавижу тот день, когда встретила тебя. Да, я снова ушел. Всегда давал ей пространство в два дня. Это был оптимальный вариант для этой женщины, даже если она не была согласна со мной. Я знал, что с Эстель все в порядке, и знал, что Стейси живет. Она практически не ела. Я следил за ней по камерам, как и по им следили за мной. И сегодня я просто захотел взглянуть на нее вживую. Она вышла на балкон, который был в ее комнате, а я смотрел на нее из своего, который находился в том же крыле и на том же уровне. Она сидела под золотистым полумесяцем луны, обхватив руками грудную клетку, как будто хотела не допустить, чтобы ее жилистое стройное тело потеряло скудное тепло, что исходило от нее. Ее бледная кожа светилась в темноте ночи, превращая ее в тень, делая ее частично похожей на приведение, а частично на женщину. Я ожидал, что Стейси либо провалится в глубокий сон, либо просто-напросто потеряет сознание. Я хотел окутать ее теплом и забрать обратно в ее покои, где она могла бы найти некоторое подобие жизни и спокойствия. Со мной. Я хотел оставить поцелуй на ее ледяных губах и провести кончиками пальцев по ее холодным рукам. Я хотел быть для нее необходимым теплом и забыть все представления о том, что сам являюсь ледником. — Тебе нужно заткнуть ее, и чтобы она подписала документ о допуске. — Стейси никогда не пойдет на это, — ответил я Лейле. — Думаю, пройдет, если придется выбирать... — Заткнись! — закричал я. — Не переходи границы, Лейла, понимая, что ты зависишь от меня. — Дорогой, — лизнула она мою шею. — Не забывай, что фактически лишь я сжимаю твое сердце в своих ладонях. Нет ничего худшего, чем иллюзия безопасности. Я понимал, что мне нужна чертова подпись от нее. Чтобы переправить груз, нужно было много всяких бумаг, но главная подпись нужна была от представителя правоохранительных органов, который работал на той или иной нужной территории порта. Подпись Стейси приняли бы даже в аду, она заслужила это, и именно по этой причине она так же рыла могилу нашему ребенку. Да, моя девочка определенно не должна была родиться. Ее никто не планировал, но она принесла смысл в мою никчемную жизнь. Она и стала смыслом моей никчемной жизни. Ее улыбка всегда освещала мой день, и я никогда не смогу бросить ее, даже если не буду рядом. Ей нужно будет меня лишь позвать, и я прибегу, остается лишь сохранить ей жизнь до этого момента. Войдя в комнату Стейси, я увидел, что она сидела на диване и смотрела в стену. Это было так непривычно — ее молчание, что практически причиняло боль. Некоторые люди никогда не поймут, почему ты совершаешь те или иные вещи, которые они считают аморальным уродством всего человечества. И это нормально. Наверное. Я понял, что мне не нужно оправдываться или защищаться, ведь на самом деле в этом нет смысла. Я не хочу больше радовать Стейси, а лишь хочу просто защитить. Истина состоит в том, что у всех разные приоритеты, и если каждый будет придерживаться нормы, то мы просто не сможем выжить. Если Эс делает добрые дела и истребляет ничтожество, чтобы защитить нашего ребенка, то я и есть то ничтожество, которое делает такие вещи, но также по причине защитить самое дорогое, что у меня есть. — Подпиши бумаги, Эс, — она даже не обратила на меня внимания. — Пожалуйста. Если ты это сделаешь, я переправлю груз, и нас отпустят. Ты сможешь забрать Эстель и больше никогда меня не увидишь. — Это все, чего я хочу для нас обоих в этой жизни, — лишь ответила она и вырвала бумаги у меня из рук. — Ты изменилась, Стейси. — Ты помог, — да, ее презрение определенно больно било по моему самолюбию. — Ты думаешь, что я ничтожество... — Да, — перебила она меня. — Я думаю, что ты самый паршивый человек, которого я когда-либо встречала. Ты предал своего ребенка, накачал меня наркотиками. Боже, Майкл, у меня в голове не укладывается. Как ты мог? Ты хотел, чтобы тебе было легче? — Нет, я хотел, чтобы легче было тебе, — отдал я ей ручку и наблюдал, как ей было плевать, где ставить подпись. Она просто была согласна на все, лишь бы защитить Эстель. — Ты что, думаешь, что я не хочу увидеть, как она вырастет и будет набираться потрясающих историй из собственной жизни? Я хочу, чтобы она пела и исследовала этот мир. Она лучшее, что есть у нас двоих, Эс, и я просто согласен погубить весь мир, только чтобы вы были живы, — я, блять, заплакал. Да, это был предел, пусть даже у беспредела. — Я всегда буду вас любить, даже зная, что никогда больше не увижу. Следующих два дня я занимался перевозкой кристаллов и даже не смотрел за Стейси. В пять утра я спустился вниз, и в доме было тихо. Тише, чем обычно, ведь все были заняты крупной партией, которая была практически бесценной. Это были розовые бриллианты по двадцать карат. Боже, это были такие деньги. Эти камни были практически бесценны, хотя, конечно, им также находили цену. — Почему ты не спишь? — услышал я голос Максфилда. — Какого черта? — выругался я. — Ты должен быть... — Нет, ты думаешь, что я должен быть, Майкл. — Ты можешь всю жизнь делать это, ища себя и великий смысл жизни, но это не даст тебе ничего. Не принесет тебе счастья. Ты смеялся, когда узнал о моих слабостях, но эти слабости — люди, которые заставляют меня смеяться больше всего на свете, и мне есть ради чего сражаться. А чего стоишь ты, Стив? — Ты забываешь, кем ты был до рождения Эстель, — сжал он кулаки. — Ты забываешь, что ты был тем, кто это делал. Ты все это начал, а потом ушел, не имея желания закончить. Но ты забыл, что у каждого из нас есть родные, и когда ты закончил, нам не дали уйти. «Каково это — иметь возможность каждый день гулять по берегу океана и ценить самые простые радости, которые может предложить жизнь?» Николас Спаркс. Раньше я думал, что главное — это не озлобиться от разочарования и научиться забывать о прошлых ошибках. Жить настоящим. Но да, Стивен прав. Я был тем, кто начал это, и когда я ушел, потому что мог себе это позволить, были и те, кто не мог просто уйти. И вышло, что я подставил всех, а затем эти все подставили все самое дорогое, что у меня было — мою дочь. Я быстрым шагом направился в комнату Стейси, и после ввода пароля на двери, тихо закрыл ее за собой. Боже, как она была мне нужна. Мне нужен был мой лучший друг, который так сильно ненавидел меня, что я больше и не узнаю, что такое сочувствие, любовь или понимание. — Эс, ты нужна мне, — смотрел на женщину, которая явно не слышала меня во сне. — Как друг. Хотя бы на час. Мне нужно что-то от головы, блять, — выругался я, присаживаясь на пол и опираясь спиной об кровать. — Для головы. Не знаю, что угодно. У тебя всегда выходило. Раньше я думал, что ты была бы идеальной, если бы умела готовить и побольше молчала. Но плевать. Только теперь я понял, какая ты идеальная для меня, только потому, что умеешь говорить и не боишься сказать правду. Прошло несколько минут прежде, чем я услышал: — Море. — Что? — был я больше удивлен, что она проснулась и не набросилась на меня с кулаками и словами ненависти. — Море. От головы и для головы. Так всегда говорила моя мама. — Знаешь, мне на самом деле жаль, — вздохнул я, понимая, как мне нужно это сказать. — Я очень хотел бы сказать Эстель, что каждый ее день будет солнечный. И когда она будет теряться в темноте, я буду показывать ей звезды, ведь они лучше видны именно в ночи. Что это звезды всегда приведут нас домой. Что совершать ошибки и спотыкаться — это нормально, и величайшую награду приносит именно то, что нас больше всего пугает. Но это все скажешь ей ты. Я не смогу выбраться отсюда, но ты сможешь. Ты и Эстель будете жить в уверенности, что с вами ничего не произойдет. А все, что случится, будет во благо. — Ты скажешь ей это сам, — сказала она, не испытывая жалости. — Не сбрасывай на меня свои обязанности. Проблемы — неотъемлемая составляющая личности роста, и не имеет значения, ты растешь как юрист или как убийца. — Эс, у меня не было выбора, понимаешь? Ты бы так же пожертвовала мной ради Эстель. — Да, — ответила она, не пытаясь спорить, а я хотел, чтобы она воевала и сражалась. — Тобой и собой — да, но только не другим ребенком. Я сделала бы все, чтобы оставить ее в живых, потому что именно в ней я видела себя. В ней был ребенок, которому ты не дал возможности вырасти. У каждого человека есть недостатки, Майкл, и, да, у мужчин в том числе. Однажды кто-то сказал, что нельзя быть одновременно богом и мужчиной, но как бы эта женщина не была слепо влюблена, она также замечала недостатки этого человека, просто медленно привыкала к ним. Как к яду. У некоторых взрывной характер, другие не говорят комплименты, третьи не дарят цветов. Еще некоторые не понимают, что вызывать такси, покупать билеты и оплачивать ужины они обязаны. По факту, если я могу оплатить всю свою жизнь, зачем мне мужчина? Без него весь мир, как шведский стол, а он лишь забирает у меня кислород. Да, скупость — самая худшая из черт. Она отталкивает так, как не отталкивает даже непредсказуемость, которая совершенно не должна быть присуща мужскому полу. Но также после встречи с тобой все, во что я так свято верила, разлетелось на мелкие кусочки. Нет, ты никогда не был непредсказуем, говорил комплименты, задаривал меня цветами, и я не знала, что такое покупать самой платье, оплачивать отдых или покупать себе чертов кофе и продукты. Но ты убивал. Хоть я и знала, что скорее прощу тебе смерть незнакомого человека, чем скупость, которая будет применена ко мне, но ты убил не просто человека. Ты убил ребенка, и я больше никогда не хочу знать ни тебя, ни того, что связано с тобой. И снова появилось неприятное чувство. Неприятное чувство, что она права. И забавно, насколько ты по-другому начинаешь смотреть на мир, осознавая, что твоя смерть близка. Смерть в психологическом смысле, что гораздо хуже, чем сразу умереть физически.