Aide Sanze Zaide

      Кольцо переливалось на свету бликами, играло гранями камня и блеском золотой оправы. Гилберт рассматривал ладонь молодого пана, что покоилась на его плече. Воспоминания блуждали в его голове, будто перекати-поле. — Вы слышите меня, Байльшмидт? — раздался знакомый назойливый голос. Перед лицом головы рейтаров навис юноша, вперяя в него непривычно встревоженный взгляд. — Вы меня узнаёте? — Как же не узнать, пан Феликс, — выдавил из себя молодой человек, в попытке понять где он. Лавка заскрипела под весом, когда глава приподнялся с ложа. Из окна падал тусклый вечерний свет, едва освещая чучела голов, что висели на стенах. Огромные рога оленя пугающими тенями скользили по полу, а умные глаза животного смотрели стеклянным взглядом в пустоту. Кабан и медведь затаились поодаль, а гобелен, висевший возле полок с холодным оружием, удивлял своим затейливым орнаментом. Свечка жалобно щёлкала заплывшим в воске фитилем, почти не освещая помещение. Гилберт с первых мгновений понял где он — это усадьба старого пана. И голова рейтаров удостоен чести находиться в одной из комнат богато убранного дома. — Отец рассказал, ради чего он отправил вас в столицу, — мальчишка замялся слегка, видимо, подбирая нужные слова. — Не стоило так рисковать, Байльшмидт, ведь потеря коня ничто, по сравнению со смертью человека. Стыдливый румянец изобразился на его ещё детском лице, губы дрожали. Молодой человек в ответ удивлённо уставился на пана, не в силах поверить в услышанные слова. Так странно они звучали, непривычно для уха. — Я переживал о вас, — промямлил юнец. — Вы больны? — поинтересовался Гилберт, пытаясь удобнее усесться на лавке. — Нет, увы, нет. Просто пока вас не было рядом, я многое обдумал, что раньше лишь чувствовал, но не мог растолковать. — О чём вы? — Байльшмидта слегка покоробило от таких «интимных» подробностей и сокровенных признаний. — Я знаю, что вы ненавидите моего отца, но одновременно и уважаете. Ко мне же у вас совершенно другое отношение, вы просто меня презираете и больше ничего. — Зачем такие разговоры? И с чего вы это взяли? — молодой полковник никак не мог уразуметь, к чему клонит пан Феликс, заходя так издалека. — Я вижу, как вы на меня смотрите. Ваш взгляд безумен, когда я попадаю под поле вашего зрения. Вы ничего не можете сделать моему отцу, поэтому всячески отыгрываетесь на мне. Не замечаете, уклоняетесь от моих приказов, так как вам всё сходит с рук и… Мальчишка запнулся, изумрудные глаза его были прикрыты пушистыми ресницами, пряча растерянный взгляд. Не выдержав более того непонимания, творившегося вокруг, Гилберт на духу выпалил все то, что скопилось за столь долгий промежуток времени. — Всё верно, моё сердце никогда не лежало к вам, однако, чего вы добиваетесь от меня, говоря всё это? Хотите меня разжалобить? Для чего? Я… не понимаю, куда вы клоните? — Байльшмидт, вы меня ненавидите? — отпарировал вопросом на вопрос Феликс. — Не понимаю… — Отвечайте, — чётко произнёс молодой пан, не смущаясь своей собственной настойчивости. — Отец не узнает о нашем разговоре, я обещаю, вам нечего бояться. Говорите правду, прошу! — юнец выглядел пугающе и диковато, таким Гилберт видел его впервые. — Хорошо, я скажу, — пытаясь отгородиться от столь пристального взгляда, сказал голова рейтаров. — Вы заблуждаетесь в своих выводах, молодой пан, к вам я ненависти не испытываю, поумерьте свой пыл. — Так что же это, если не ненависть?! — выпалил в нетерпении мальчишка. — Я просто хочу поднять на вас руку… В воздухе повисла тишина, но Байльшмидт, увидев испуганное лицо напротив, решил продолжить начатое, пока у него была такая возможность. — Это моё сокровенное желание, оно очень подлое и низкое. Но мне так хотелось, чтобы старый пан испытал то, что однажды испытал я — потерю родного человека! Я сказал правду, вы ведь это хотели услышать?! — с жаром выговорил голова рейтаров, чувствуя, что сдерживаться более не может. Его раздражал трепетный взгляд напротив, что колол и щемил сердце, упорно заставляя отречься от своих желаний. Изумрудные глаза, полные удивления и смятения, смягчали пылкую натуру и давили на жалость. — Почему же вы так и не совершили задуманного? Чего ждали всё это время? — тихо вымолвил юнец, настороженно прислушиваясь к ответу. — Я не хотел становиться подобием вашего отца и брать на душу грех, не более того. А вы себе уже чего-то навыдумывали в своих детских фантазиях, молодой пан? Будто я таю в сердце тёплые чувства к вам, поэтому и терплю? Но Феликс смолчал, судорожно повалившись на грудь молодого человека, он вцепился своими тонкими пальцами в широкие плечи. — Пан... — смог лишь выдавить из себя Гилберт, настороженно наблюдая за происходящим и не делая резких движений. — Отпустите меня, молодой пан... — прошептал Байльшмидт, в надежде, что его слов не расслышать. Ему уже очень давно хотелось это сказать, но боязнь за товарищей каждый раз останавливала. Сейчас же, будучи наедине с Феликсом, он мог себе подобное позволить, хотя бы исподволь. — Не отпущу, ты мой, ты принадлежишь мне! — зашипел на ухо молодому человеку мальчишка, вонзаясь своими острыми коготками в тело юноши сквозь рубаху. — Не мучайте ни себя, ни меня! Мне невыносимо видеть вас, так как каждый раз у меня чешутся руки, месть точит изнутри и придёт срок, когда я не смогу удержаться и совершу задуманное. — Но разве я перед вами в чём-то повинен?! — нервный всхлип разорвал тишину в комнате. Байльшмидт не нашёлся, что ответить. Тяжесть сковывала, не давая собраться с мыслями, а в груди царствовала бездушная пустота. Он опрокинулся обратно на подушки, набитые соломой, повалив за собой на лавку и мальчишку, что так и не отпустил голову рейтаров, вцепившись, будто репей. Закрыв усталые глаза, в которых ещё метались призраки не угасших желаний, Гилберт погрузился в сон, измученный и не нашедший в себе сил справиться с совестью. Он уже отпустил гнев и злобу, сознавая, что счастья они ему не принесут. Юнец неповинен, а его отец — старик; нет, он не переступит черту, он не сможет. Бессилие, опустошение, но одновременно и странная лёгкость, наполнили его. Звуки померкли, рядом лишь было тепло, исходящее от мальчишки, что так и не покинул молодого человека, оставшись с ним на всю ночь. Свеча, потухнув, возвестила о приходе ночи, тени медленно сковали всё вокруг. Проснулся Байльшмидт от стука, что донимал его слух сквозь полудрёму, не желая оставить в покое. Приоткрыв веки и не в силах встать, юноша лишь прохрипел что-то еле шевеля языком. Его тело пылало, а жар не давал полностью прийти в себя и осознать происходящее. — Гилберт? — послышался возле самого уха голос Керта. Голова рейтаров смог лишь повернуть в его сторону голову, но ничего не ответил. Глаза его слезились, непонимающим взором оглядывая вошедшего. — Ничего, всё пройдёт, — тёплая ладонь опустилась на горячий лоб Гилберта и показалась тому холодной. От этого молодой человек застонал, так хотелось ему прохлады. — Свалился ты от своих приключений по лесу с волками. Горячка — это дело худое. — Керт… — Тебе лучше молчать, отдыхай. Вода холодной дрожью пробежала по лицу, послышался плеск и вновь его лоб оросили столь бодрящие капли влаги. — Керт... — сквозь судороги жара пробивался голос головы рейтаров. — Давай убежим… Мы ведь не останемся здесь? Я не вынесу больше этой пытки, Керт… — Убежим, убежим... — успокаивающе шептал мужчина, выжимая тряпицу. — Скоро будет война, я знаю, я слышал… Это наш шанс, мы не должны его упустить... — голос утонул в хрипе, не давая закончить. — Убежим, убежим... — вновь пронеслось рядом, очи затянула пелена и ясный разум вновь покинул его в изматывающей горячке.

***

      Дверь заскрипела знакомым уже до боли скрежетом. В помещение проник еле ощутимый запах табака и конопляных семечек, а за ним тихие шаги и шелест полов одежды. Мужчина знал, кто вошёл, поэтому не обернулся, а продолжил смотреть задумчивым взглядом в окно. — Почему так печален твой взгляд, эфенди? Не хочешь покидать это место? Но ответа не последовало. Руки молодого татарина без спроса притянули к себе, сцепившись в замок на широкой груди. — Чем раньше мы уйдём, тем будет лучше, — горячее дыхание опалило кожу. Дабы разбавить обстановку, Рушан перевёл разговор на другую тему. — Я видел на днях юношу, того самого, о котором ты так сердобольствовал. Так вот - жив, здоров и, видимо, также собирается куда-то. — Где ты его видел? — словно проснувшись ото сна, поинтересовался светловолосый мужчина. — Да у главных ворот, набирал в столице людей, но вот уж для чего ему это понадобилось, ума не приложу. — Надеюсь, он не переступил черту… — О чём ты? — Это я сам с собой, — слегка замявшись, произнёс Иван. — Нам пора, — сказав это, молодой татарин отпрянул он мужчины и направился в соседние комнаты, из которых тихо доносилось подобие напева: — Ляха иль алла, ляха иль алла, Магомет россула…