Неприкосновенное сердце

Сегодня, когда мы вернулись в Нью-Йорк, я остановилась на пороге своего дома и осмотрелась. Живя в этом городе, ты каждый день встречаешь десятки красивых людей, и почти никогда счастливых. Когда ты постоянно смотришь на красивых, становишься невосприимчивой к этому, но побывав в Риме, я поняла, как мы отличаемся. У нас все время какие-то глупые проблемы, и мы не наслаждаемся. Наши женщины и мужчины пытаются выглядеть дорого и ярко. В смысле того, что что-то должно их выделять. Часы это или сумочка — не имеет значения, мы просто хотим перепрыгнуть тех, кто живет в соседнем доме, или того, кто только что случайно ступил не на ту улицу. В Италии все по-другому. Они красивы, но их красота не бросается в глаза. Они носят элегантные очки в черной или белой оправе и свободные брюки, в которых им удобно. Мало у кого идеальные белые ровные зубы и нет ботокса и автозагара на каждой возможной части тела. Эмили осталась вместе с Брайаном в Риме, а у всех остальных не было причин, подобных ей. Я наблюдала за ними, и они были словно воздух друг для друга. Кажется, нет вещей, которых они друг другу бы не простили. Они были друзьями, любовниками, и порой у меня появлялись мысли, что Брайан играет за другую лигу. Нет, ну сами подумайте, разве может натурал так хорошо понимать женщину? Даже когда он ее любит. И вот открыв дверь квартиры и держа свою дочь за руку, я решила, что, наверное, стоит начать что-то менять. В конце концов, мне уже не двадцать, и моложе я не стану. Нужно разобрать свою жизнь. Минимум на книгу, в крайнем случае — на цитаты, и наконец выбросить ненужное. Оливия пошла распаковывать свои вещи, а я открыла свой банковский счет и связалась с риелтором и Стейси, предупредив, что приеду. — Оливия, едешь со мной? — Куда? — спросила меня девочка. — К тете Стейси. Мне нужно с ней поговорить. — Я бы хотела остаться дома, — ответила она осторожно. — Можно? — Конечно, — поцеловала я ее в щеку. — Еды нет, но есть фрукты и заготовки в холодильнике, которые можно разогреть. — Донна, — улыбалась Оливия. — Иди, я не маленькая. Я помню, как мы летели с ней впервые в Нью-Йорк на вертолете, и она всю дорогу держалась за меня, словно я была спасательным кругом этой девочки. Когда мы взлетели, она схватила первое, к чему могла дотянутся, и это была моя нога. Она сжала ее так сильно, смотря на меня испуганными глазами, и я тут же подвинулась поближе, сжимая ее в объятьях. Не знаю, помогала ли ей моя близость, но я чувствовала тогда что-то совершенно незнакомое мне до этого. Мое сердце так громко стучало, и я шептала ей лишь: «Дыши». Я знала, что Оливия моя с тех пор, как мы пришли в дом, где она жила, пока ее не забрали. И дело совсем не в биологии, я просто почувствовала своего ребенка. — Ты вышла из такси для того, чтобы сесть в машину спустя двадцать минут и приехать ко мне? — были первые слова Эс, когда она открыла дверь. — И тебе привет, — закрыла я ее за собой. — У меня к тебе предложение. Я прошла в кухню и открыла холодильник, доставая сок. Я взяла стакан и присела за стол. — Я посмотрела свой банковский счет. — День становится все интересней, — пристроилась Стейси напротив, усмехаясь. — Приехала поплакаться? — Нет, но у меня предложение. В доме Эмили продают пентхаус, и так как мы с тобой обе живем или будем жить с дочерями, ты не хочешь сменить дислокацию? — Ты хочешь, чтобы мы продали наши квартиры и переехали в пентхаус? — засмеялась подруга. — Тебе не кажется это слишком лесбийским? — Так что ты думаешь? — игнорировала я ее иронию. — Я думаю, что как бы ты ни пыталась, ты не сможешь жить со мной. Я рано ухожу и поздно прихожу. Я шумлю, занимаюсь боксом и разговариваю по телефону лексиконом, который Оливия не поймет. Кроме того, ты все ровно вернешься к Адаму, и мы обе об этом знаем. Он любит тебя и Оливию. Вы его семья, Ди, и тебя такой счастливой, как с ним, я не видела никогда. — Ты убеждаешь в этом меня или себя? — Я не знаю, — забрала подруга у меня сок. — Мне кажется, я совсем не готова быть матерью. — Ладно, тогда я придумаю, что-то другое, но ты уже начала делать детскую? — Я не знаю, с чего начать, — появились слезы в ее глазах. — Моя жизнь всегда была не такой, как у многих, но то, что я чувствую, не могу сравнить ни с чем, что было до этого. Я просто надеюсь, что с рождением Эстель вылечусь. Я знаю, что веду себя, как сумасшедшая, — хмыкнула она, делая два вдоха и выдоха. — Будущее, которое я себе представляю, такое непонятное и размытое, и меня никто никогда не ставил на первое место. Существует миллион причин, почему я должна ненавидеть Майкла, но с ним все по-другому. Он сделал так, чтобы я не просто полюбила его, я привыкла к нему. Но затем он исчез, и я разбилась на кусочки. — Знаешь, Эс, — покачала я головой. — Это все современно. Современное общество, современные нравы и современные сказки. Теперь счастливый конец не в моде. И красивые моменты теперь не делают людей счастливыми, а лишь разрушают после. — Я просто не готова испортить тебе жизнь, — засмеялась Стейси, но улыбка не коснулась ее глаз. — Если хочешь адреналина, то приготовь и съешь рыбу фугу, но к переезду я не готова. — Начни сначала, — поднялась я с места. — А если тебе понадобится помощь, мои двери всегда открыты. Можем покрасить стены и купить кроватку, поставить шкаф и положить в него розовую одежду. В девять часов вечера я покинула ее квартиру и отправилась в свою любимую булочную. Я села за столик, загрузила на телефоне магазин мебели и купила кроватку, пеленальный столик и комод для моей будущей крестницы. При всей напыщенной циничности Стейси, они ранимая и боится. Боится самой жизни и вернуться в что-то, что было в прошлом. Я могу ее понять, ведь я сама такая. Ирония этой ситуации переходила все допустимые границы. Мне нужно было вернуться к дочери, но я не могла заставить себя идти домой. — Девочка моя, — сказал старик Фрэнк, принося мне стакан молока. — Это тебе. — Спасибо, — усмехнулась я, смотря на свой пустой палец. — Как ты? — Тебя опять что-то гложет. — Да, — сделала я глоток. — Дашь мне хлеба с собой? Познакомлю свою дочку со вкусом рая. Мужчина ничего не ответил, и я смотрела, как он пошел за стойку и, поцеловав свою жену, сказал ей что-то на ухо, от чего она засмеялась. С тех пор, как я приехала в этот город, я хожу сюда и наслаждаюсь молоком и выпечкой этой семьи. Фрэнк и его жена Изабель пожилые люди, но они так добры, и отношения этой пары подобны тем, которые показывают лишь в фильмах о любви. Мне до боли хотелось увидеть Адама. Поговорить с ним, обнять и просто побыть рядом. Все мои мысли теперь занимали два человека. Двое мужчин: один, который разрушил мою жизнь на определенный период, и другой, который вернул меня в нее обратно и сделал гораздо больше, чем я даже позволяла себе мечтать. Я шла по улице, смотря в никуда и не садясь в такси, несла пакет хлеба в руках. Ноги сами привели меня к парку возле дома Адама, и я присела на скамью. От луны исходил некий свет, и я включила музыку в наушниках, смотря на открытую дверь на его террасе. Я не смогу уснуть в своем доме без снотворного сегодня, и чувствовала боль. Даже после Алекса я понимала, что не могла бы обрести с ним семью и связь, которая будет всегда, но с Адамом все было по-другому. Больно терять то, чего по-настоящему у тебя не было. Теперь меня чаще преследовали приступы паники. Никто на самом деле не знает, что со мной происходит, и что я чувствую. Я застряла где-то. И мои чувства и мысли... черт возьми, я не тону, а утопаю. И кроме одного человека никто не сможет мне помочь. — Иронично, не так ли? — услышала я голос за спиной. Я обернулась и увидела Адама, пытаясь контролировать свое дыхание. Один его вид заставлял мое сердце сходить с ума. На Адаме были потертые джинсы, рубашка, которую, скорее всего, он не менял несколько дней, и щетина. Под его глазами я заметила синяки, словно он не спал долгое время. — Ты неважно выглядишь, — прошептала я. — Зато ты, как всегда, выглядишь великолепно, — пристроился он рядом, но держа дистанцию. Адаму нужно было время, и я понимала это. Мне понадобилось пять лет, чтобы прийти в себя. Надеюсь, ему нужно будет меньше. Я хотела иметь с ним хоть какую-то связь, пока он держал меня на расстоянии. Я брала бы все, что он готов был мне дать. Я сжала руку в кулак, чтобы почувствовать от ногтей боль и немного успокоиться. Мы молчали некоторое время, и я смотрела, как у Адама ходили желваки, словно он хотел что-то сказать, но не решался. — Как ты? — спросил он наконец. — Я скучаю по тебе, — ответила я честно. — И мне жаль, что я врала. Кажется, что, если я потеряю тебя, Адам, я потеряюсь сама. Я уверена, что он тоже скучал. Уверена, что нужна ему, и что он любит меня. В конце концов, он говорил, что я самое важное, что есть в его жизни. И потом именно мы с ним остаемся неизменными. Нам суждено быть вместе. Мне — психопатке с багажом дерьма, и ему — богу самоконтроля. Мы обречены. Обречены быть вместе. Адам тот, кто все сделает ради меня и найдет даже по запаху опасности рядом со мной. — Когда ты познакомился со мной, я была другой. Точнее, я становилась другой после знакомства с тобой. Потом ты доказывал мне, что я важна, и ставил меня на первое место. Время, которое мы провели вместе, изменило меня. И изменило еще больше, когда я вернула свою дочь. Я не тот человек, которого ты встретил три года назад, и я тем более не та, которая описана на этих чертовых бумагах. Адам не произнес ни слова, и мои глаза были прикованы к человеку, который в ответ не сводил глаз с меня. Алекс иногда пугал меня до смерти, в то время, когда Адам не делал этого, возвышаясь надо мной во всех смыслах этого слова. Он одновременно был красивым и пугающим для всех, кто не знал его. Его широкая грудь защищала удивительно доброе сердце внутри. Загорелая кожа и светлые волосы, делали его таким непозволительно красивым. Голубые глаза особой красоты и губы, которые я так любила. — Не забывай меня, — произнесла я скорее умоляюще. — Пожалуйста. — Я хотел. Я думал, что, если забуду, то смогу притворяться, словно тебя и не было, — сказал он тихо. — Я помогаю Алексу, и потом, если у меня выпадет шанс, я упрячу его за решетку навсегда. — Что? — сорвалась я с места. — Ты ведь знаешь историю, Адам. Если бы не он... — Мне плевать, Донна! — возвысился он надо мной. — Плевать. Ты думаешь, что я должен быть благодарен ему, но за что? Он сломал тебя, и теперь ты ломаешь всех, кто тебя окружает. — Слушай, — взяла я его за руку, но Адам одернул ее. — Так уж случилось, что наши друзья полюбили друг друга, и нам придется в будущем встречаться. Может, ты сможешь говорить мне хотя бы «привет», не показывая всем своим видом, что презираешь меня? — Презираю тебя? — был он в замешательстве, и я сделала два шага от него. — Ты думаешь, я презираю тебя? Адам пересек расстояние между нами одним шагом и, схватив меня, жадно накрыл мои губы своими. Его руки обняли мою талию, и он почти вдавил меня в себя. Я отчаянно вцепилась за его рубашку, и его поцелуй и запах заставили мои колени подкоситься. Он целовал меня, словно не мог насытиться, и я отдавалась ему без остатка. Я хотела, чтобы Адам желал меня. Хотела, чтобы он снова претендовал на меня. Адам Майколсон был слишком любим и чертовски привлекательным для слов. — Я не могу тебя презирать, — резко отошел он, тяжело дыша. — Каждый раз, когда ты рядом, я хочу прижать тебя к себе и никогда не отпускать, — сделал он два шага от меня, и я сжалась, словно от холода. — Но я не могу. Я простил тебя, но знаю, что ты не сможешь простить меня. Потому что ты такая, Донна, и я не хочу смотреть в твои глаза и каждый раз понимать, каким жалким подонком являюсь, понимая, что второй раз ушел, оставляя тебя одну разбираться со всем. Я просто молчала и слушала его. В моих глазах застыли непролитые слезы, и я не хотела терять его. Жизнь без Адама пуста и бессмысленна, но теперь я не понимала, как жить с той правдой, которую знаю. Он помогает Алексу и убьет все, что в нем осталось, посадив снова в тюрьму. И Адам был прав, я люблю его, но обида все еще живет во мне. На самом деле Адам не любит меня безоговорочно. Ему просто нравится ремонтировать мелкие поломки, думая, что это любовь. Он ушел, не оборачиваясь, а я снова села на скамью и позволила слезам стекать по моим щекам. Я знала, что он тот самый человек, но сама все испортила. Я принимаю прошлое человека и никогда не осуждаю, но Адам... он пытается отстраниться. Зачем мне человек, в котором я не могу быть уверена, что он не уйдет снова и снова? Не надо, чтобы ради меня сворачивали горы, но я бы не отказалась, если бы все таки такое произошло. Я могу с ним быть и заниматься сексом. Разговаривать и смеяться. Но я поняла, что не хочу выходить замуж за Адама. Я не уверена в нем. Он должен быть за меня при любом раскладе и в любой ситуации. Я хочу трепетного отношения и отсутствия пофигизма с его стороны. Он никогда не любил меня достаточно, и в этот момент я поняла, что все это ненадолго. Я вытерла мокрые щеки и, словив такси, отправилась домой к своему ребенку. Я была виновата перед Оливией, и не только за сегодняшнее, но и за то, что порой просто хотела уйти и осознавала, что у меня нет привычки быть мамой. Как бы я не пыталась, я все еще не привыкла к этой роли, и чаще всего это давалось мне с трудом, несмотря на мою любовь к ней. Я пыталась делать все по расписанию и контролировать ее жизнь. Мы почти не говорили о ее родителях, но то, что я слышала, не порадовало меня, и снова понимала, что, возможно, будь моя дочь у меня, я дала бы ей больше, как минимум из-за того, что безоговорочно любила ее. — Ты вернулась, — услышала я голос Алекса, когда вошла к дом. — Я ждал тебя. Я повернулась к нему и нахмурилась. Он был немного пьян, и я боялась этого состояния. Он был неконтролируемым сам по себе. Психику Алекса было невозможно понять. Его идеи всегда были чересчур безумными. И если раньше мне это было нужно, то однажды наступает такой момент, когда ты хочешь тихой и размеренной жизни, зная, что в субботу вечером у тебя будет семейный ужин, а не очередная драма. — Зачем ты пришел? — сжала я ключи в кулаке. — К тебе, милая Донна. — Зачем? — Хотел увидеть, — подошел он ближе, толкая меня к двери. — Алекс, не надо, — чуть слышно прошептала я. — Не делай этого. — Ты разве любила меня? — хмыкнул он, и я заметила злость в его глазах. — Я всегда любил тебя, а ты играла со мной. — Не было такого, Алекс, — попыталась оттолкнуть я его. — Ты ждал от меня не просто любви. Ты ждал преданности, понимания и самопожертвования. Я была виновата даже в том, что забеременела. — Какой бы ты матерью была бы для ребенка в двадцать лет? — повысил он голос, сжимая мою шею. — Знаешь, я просто устала извиняться за все, — вздохнула я. — Я устала, что мне приходилось убеждать тебя в том, что я любила. И моей любви тебе никогда не было достаточно, — Алекс отошел, и я сильнее сжала ключи в руке. — Мне нравятся мужчины, которые помогают и защищают, а не подкидывают стопку своих проблем. Затем я открыла дверь и захлопнула ее за собой, закрывая на все замки. — Донна! — кричал Алекс, стуча в дверь. — Мы не договорили. — Договорили, Алекс, — ответила я, надеясь, что Оливия уже спит. — Уходи, иначе вызову копов. — Пошла ты на хрен! — Ты уже сделал все для того, чтобы я это сделала, — вздохнула я, направляясь в комнату своей дочери, не обращая внимая на стук. — Я разогрела себе молоко, — сказала она, когда я вошла в комнату. — Извини, я задержалась, — прилегла я рядом с дочкой, смотря на журнал в ее руках. — Что читаешь? — Журнал. Мне всегда нравилось. — Почему ты мне не говорила? — смотрела я на нее. — Ты не спрашивала. — Мы похожи, — усмехалась я, притягивая ее к себе. — Ты скучаешь по кому-то? — Я скучаю по родителям, — ответила она тихо. — Мама была строгой, но она ведь была моей мамой. И еще я скучаю по Адаму. — Я тоже, малышка. — Почему ты ушла от него? — Он больше не хотел меня. Но он любит тебя, и если ты хочешь провести с ним время, то я не буду против. — Правда? — удивленно смотрела на меня Оливия. — Конечно, — поцеловала я ее в щечку. — Милая, он не твой отец, но он будет любить тебя так, как не всегда любит даже тот, кто подарил жизнь. Адам очень добрый, и ты всегда сможешь положиться на него. — Но он ведь оставил нас, — чуть слышно сказала она. — Нет, Лив, — залезла я под одеяло, укрываясь. — Он оставил меня, но тебя оставить невозможно. Стук в дверь прекратился только почти спустя час. Либо Алекс потерял сознание, либо сдался. Я не была настолько храброй, чтобы открыть дверь и проверить свою теорию. Так что пошла в душ, смысла с себя день и вскоре уснула с мыслью, что завтра будет новый, и завтра все будет чувствоваться по другому. «Нас никогда не обманывают, мы обманываем себя сами». Иоганн Вольфганг фон Гете. Когда я не смогла уснуть в ее постели, а дыхание моей дочери было ровным, я уставилась на стену и думала, как смогу все исправить. Мне так хотелось все исправить и просто обнять Адама снова. Кажется, он приучил меня к себе. И, может, даже слегка сумел приручить. Я была всегда закрытой, частенько циничной и той, кто убегал от всего, что могло причинить мне хоть малейшую каплю боли, став моей слабостью. А потом... потом как-то все случилось слишком быстро. Кажется, что я знала его долго, а в следующий момент уже не знала, как это быть без него. Он показал мне совершенно другой мир, и даже быт с Адамом был захватывающим. Он дарил мне любовь и наслаждение. Драму, которая время от времени была мне нужна. С ним я чувствовала. Чувствовала столько всего одновременно, особенно смотря в его глаза. Его глаза — лучшее, что я когда-либо видела. Я не хотела прятаться и прятать, когда они смотрели на меня с восхищением и желанием. И в конце концов, без разницы, если я не почувствую такого больше никогда до конца дней своих. Без разницы, из чего сделана была моя и его душа с самого начала. Главное то, что мы одинаковы, и души наши такие же. «Я верю, что никто не должен быть один. Что нужно быть с кем-нибудь вместе. С друзьями. С любимыми. Я верю, что главное — это любить. Я верю, что это самое главное». Эрленд Лу. Адам не приходил, а лишь звонил, чтобы спросить, как Оливия. Он забирал ее гулять, есть мороженное и порой привозил домой после школы и занятий с репетиторами. Я же наняла управляющего, помогала Стейси обустраивать комнату для малышки и проводила по двадцать часов в сутки со своим ребенком. Я скучала по ней даже во сне и была рада, что Адам все еще есть у нее. Именно по этому поступку я поняла, что знакома с настоящим мужчиной, у которого доброе сердце, наполненное именно добротой, а не только кровью. Я всегда понимала, что мой характер — не подарок для тех, кто рядом со мной. Но в то же время я и сама никогда не искала простых людей. Я слишком эмоциональная, сумасшедшая и непредсказуемая во всех смыслах этих слов. Обычно люди, которые со мной, не знают, что я буду делать и что чувствовать в той или иной ситуации. И, возможно, «сложная» — не совсем то слово, которым можно бы было меня охарактеризовать. Я люблю философские разговоры и всегда двигаюсь навстречу своей мечте. Корректирую идеи и мысли всех людей, которые мне важны, в том числе и свои. Да, определенно, «сложная» — не то слово, которым можно бы было назвать мою натуру, но я никогда не буду отрицать, что невменяемость и исключительное неистовство идеально подходят для описания. В пятницу, после того, как я забрала дочь со школы, мы сидели в ресторане на улице и встречали первый день весны. Я смотрела на родителей с их детьми и усмехалась. Оливия ела мороженное и рассказывала, что в будущем хочет изучать языки. Я хотела этого. Хотела ей детства и семьи. Того, чего не было у меня. Мама все время переезжала, и пока я не пошла в колледж, приходилось следовать за ней. Я хотела, чтобы сейчас тут был Адам. Он был бы хорошим отцом. Но в то же время я понимала, что настанет день, когда он перестанет появляться тут, ибо это не его ребенок, и больше у него нет причин притворяться, что это не так. — Мы домой? — А ты хочешь домой? — усмехнулась я дочери. — Нет. — Значит, мы пойдем куда угодно, но не домой. Я заведу тебя в свое любимое место, и надеюсь, тебе понравится. Мы сели в машину и направились в книжный магазин. — Мы едим на Broadway? — спросила Оливия. — Так и есть. Магазин называется Strand Book Store. В начале семидесятых лауреат Пулитцеровской премии журналист Джордж Вилл описал магазин максимально кратко: «8 миль книг». Я люблю читать, милая, — подмигнула я своей девочке. — Как и ты. И книги там занимают три с половиной этажа. — Сколько там книг? — озарила улыбка ее лицо. — Приблизительно два с половиной миллиона. Можно сказать, что восемь миль книг — скорее факт, чем метафора. По статистике в магазине одно из самых редких собраний книг не только в Нью-Йорке, но и во всех Соединенных Штатах. Мы вышли из машины, и я взяла Оливию за руку, направляясь в магазин. — Донна, — сказала она тихо, когда мы вошли. — Мне кажется, я больше не хочу заниматься танцами. — Ты хочешь изучать лишь языки? — качнула я головой на стенд справа. — Посмотри себе что-нибудь. Вдруг понравится? — Да. Ты помогла мне, и я... — Милая, — перебила я ее, направляясь к следующему стенду, делая вид, что этот разговор не так важен. — Когда-то проводили научный эксперимент на лягушке. Сутью эксперимента являлось предположение о том, что если лягушку поместят в кипящую воду, она выпрыгнет, но если она будет находиться в холодной воде, которая медленно нагревается, то она не будет воспринимать опасность и погибать будет медленно. — Я не понимаю, — пробормотала Оливия, смотря на меня с замешательством. — Если положить лягушку в кастрюлю с водой и начать медленно нагревать воду, лягушка будет постепенно повышать температуру своего тела, адаптируясь к новым условиям. Когда вода начнет закипать, лягушка больше не сможет контролировать температуру своего тела. Она попытается выпрыгнуть, но у нее не получится. Знаешь почему? — Она умрет? — не сводила она с меня глаз, когда я передала ей книгу. — Да, — усмехнулась я. — Потом. Но причина будет в том, что она не сможет выпрыгнуть, потому что потратила все силы на то, чтобы регулировать температуру своего тела. И на самом деле, причина — не кипящая вода, а то, что лягушка была неспособна выпрыгнуть вовремя, —присела я перед ней, ложа свои руки ей на плечики. — Эту историю я использую, как метафору к тому, что нужно реагировать сразу на значительные изменения, которые в любом случаи происходят постепенно. — Привет, — услышала я голос за спиной. — Адам, — улыбнулась Оливия и обошла меня, чтобы броситься к нему в объятья. — Почему ты не позвонил? Его взгляд был прикован ко мне, и я так соскучилась по нему. Боже, я схожу с ума. Этот человек дал мне возможность понять, что любовь бывает не с первого взгляда, но до последнего вздоха. Что ненависть и презрение не вечны. Гулять до утра и вести глупые разговоры тоже счастье. И пусть потом эти воспоминания оставляют лишь боль, но это потом. Тогда это было чудесно, и этого достаточно. — Побудешь с нами? — улыбалась моя дочь. Укол ревности пронзил меня лишь на мгновение. Она всегда так ждала его, и Адам по-настоящему любил ее. Кажется, что он никогда не сможет ей отказать, и эта девочка теперь надолго будет владеть его сердцем. Адам не тот человек, которого можно сломить или сжать в тисках. Или просто я не та женщина. Какого это: иметь такую власть? Скорее всего, это самое пьянящее чувство на земле. — Все, что ты захочешь, моя любимая, — поцеловал он ее в носик. — Веди нас. Какое-то время мы молчали, следуя за Оливией, которая выбирала книги и складывала их в корзину. Чушь, что все забывается и чувства притупляются. Ничего не проходит и не забывается. Меняются поезда, дороги, моменты, люди и даже самомнение, но, когда те самые воспоминания начинают блекнуть на фоне других, они навсегда остаются в нашем сердце. И каждый раз при звуке голоса или взгляде на то так давно знакомое лицо, ты понимаешь, что начинает болеть. Ты понятия не имеешь, к какому доктору обратиться, потому что кажется, что болит все тело. Это бывает так редко, но всегда так больно, и ты каждый раз прокручиваешь снова и снова ту же самую пленку, понимая, что в тот момент столько времени назад так хотела, чтобы кто-то спас вас обоих от желаний уйти и показал необходимость остаться. — Зачем ты тут, Адам? — спросила я так, чтобы это услышал лишь он. — Ты не должен этого делать, ведь она моя дочь. — Она не твоя, Донна, — видела я раздражение в его глазах. — Она наша дочь. — Донна, — окликнула меня моя девочка. — А ты веришь в чудо? — Чудо? — усмехнулась я, присев перед ней. — Что такое чудо, как ты думаешь? — Это то, чего не бывает. — Нет, любовь моя, — пригладила я ее волосы. — Чудо — это то, что случается, когда мы искренне верим. Но веру нельзя купить, как шлем или велосипед. Она просто есть. Она обняла меня, и я сжала ее в объятьях в ответ. Оливия снова пошла вперед, а я несколько секунд смотрела ей вслед. Я становлюсь настолько свирепой и безжалостной, когда речь заходит о моей дочери. О ее спокойствии и защите сердца. Я боялась посмотреть на Адама. Просто не была готова. У меня внутри что-то творилось, и я не могла этого объяснить. Он знал меня, и я так хорошо знала его. В этом человеке было столько разных оттенков любви и ненависти. Я любила его чувство юмора, и Адам понимал мое. Он знал, что я сумасшедшая, и любить для меня в новинку. Сколько бы я ни пыталась его оттолкнуть, он всегда отдавался без остатка, пусть и настолько, насколько он умел. Адам порой был таким чокнутым и таким разным. Он знал, какие мои глаза, когда я люблю. Он знал, как я прикасаюсь, когда люблю, и это для меня гораздо больше, чем факт того, что я знаю это о нем. — Слушай, — притянул он меня к себе. — Я никогда не хотел, чтобы ты чувствовала себя неуверенно. Просто сейчас я хочу, чтобы вы были в безопасности, и поэтому держусь подальше от тебя, ясно? Когда-нибудь, если ты примешь меня обратно, я посвящу жизнь тому, чтобы ты не пожалела и поняла, что я стою того, чтобы немного подождать. Потому что ты стоишь, чтобы делать то, что я не должен. Ты стоишь всего в этом мире. Если мне нужно сделать определенный поступок, скажи это, и я сделаю. Я все исправлю. Но потом. Он не мог исправить и не понимал этого. Нет смысла что-либо исправлять. Нужно просто двигаться дальше. Пусть Адам и был прав, что я не смогу простить его до конца, но я люблю его, и похрен на все остальное. Его первым непосредственным порывом было защитить меня, а мне нужно было, чтобы он просто любил. Я готова была стать с ним на тропу войны против мира, и мне нужно было, лишь чтобы меня любили. Многие считали, что я сделана из стекла, но это не так. Обычно мне просто плевать, а когда больно, я ухожу в себя. Разве Адам любит меня так, как я его? Я люблю его настолько сильно, что позволяю быть не рядом, если ему это нужно. Я попыталась отойти, чтобы отдалиться от него, но Адам продолжал крепко держать меня. — Скажи что-нибудь, Донна, — сжал он сильнее мои плечи. — Поговори со мной. — Ты должен сделать выбор, Адам. Я не хочу больше писать историю в кавычках и хочу быть свидетелем своей мечты. Я пустила тебя в свою жизнь, хоть и не считала, что ты стоишь того. Но дело в том, что потом оказалось, что ты стоишь, но случилось так, что я больше не хотела тебя пускать. Ты сделал так, что я захотела рассказывать тебе обо всем. Ты знал о моих переживаниях и все, что я чувствовала в течении дня. И я полюбила тебя, —вцепилась я в его рубашку. — Я люблю тебя так сильно. Но не стану тебя держать, если ты захочешь уйти, я отпущу тебя. Я не буду начинать с тобой что-либо, и знаешь, я не доверяю тебя. Ведь ты уходил уже, и значит сможешь уйти еще. — Донна, — прошептал Адам. — Нет, — перебила я его. — С каждым днем я понимаю, что не найду никого роднее тебя, но, если ты не хочешь остаться сейчас, уходи, — оттолкнула я его. — Уходи и не возвращайся. — Милая, — окликнул Адам мою дочь, когда я отвернулась, чтобы вытереть слезы, которые не заметила. — Я люблю тебя, малышка. Мне позвонили, чтобы я приехал на работу, но вы с Донной обязательно купите все, что ты захочешь. — Ты приезжай, — слушала я голос своей малышки, которая смотрела на Адама. — Просто приезжай ко мне почаще. И к Донне. — Оливия, — перебила я ее. — Идем, детка. Нам нужно купить книги и заехать еще в одно место. Она ничего не сказала, а лишь обняла Адама напоследок и подошла ко мне, направляясь в другую сторону коридора. Моя дочь больше не спрашивала ни о чем, и спустя даже не пятнадцать минут сказала, что хочет домой. Я спрашивала, что случилось, но она ничего не отвечала, и я знала, что это из-за Адама. Она привязалась к нему слишком быстро, и это тоже то, что было у нас общее. Его было невозможно не любить после того, как узнаешь того самого Адама, которого он всегда скрывает внутри себя от мира. — Милая, — пришла я к ней в комнату, когда она убежала сразу, как мы приехали. — Может, мы поговорим? — Нет, — отвернулась она, укрываясь одеялом. — Я хочу спать. — Оливия, — подходила я ближе, пока не села на ее кровать. — Что ты хочешь, чтобы я сказала? У взрослых всегда все гораздо тяжелее, чем у таких, как ты. Вы умнее нас и умеете жить. — Перестань, — крикнула она, чему я внутренне улыбнулась. Она была похожа на меня. — Ты не можешь забрать у меня Адама. У меня забрали родителей, страну, всех моих друзей, а потом, когда ты сама сказала мне, что Адам будет мне хорошим отцом, сделала так, чтобы я снова все потеряла. — Иди сюда, — вытянула я к ней руки, но она не шевельнулась. — Я виновата перед тобой, Оливия. Но я не хочу, чтобы ты злилась на меня. Я люблю тебя, и если ты хочешь Адама в свою жизнь, если ты так хочешь, чтобы он был рядом, я попробую вернуть его тебе, ладно? —Ладно, — снова отвернулась она. — Я хочу спать. — Сладких снов, милая, — поцеловала я ее в щеку. — Я люблю тебя. Когда я закрыла дверь, направилась на кухню и, налив бокал вина, села на диван. Мне нужно было поговорить. Я устала. Устала во всех смыслах этого слова. После ухода Адама я словно не живу, а лишь существую, заполняя пустоту своим ребенком. Я так любила тепло раньше. Я любила весну и лето. Любила вдыхать аромат теплоты и листьев. Любила греться в лучах солнечного света и оживать вместе с природой. Ужасно, когда с уходом одного человека ты теряешь вкус к жизни. — Эмили, — сказала я, как только она ответила на звонок. — Ты занята? — Нет, — слышала ее улыбку. — Я лежу в ванной, пока мой муж, с которым мы провели прекрасные несколько дней в Риме, готовит мне зеленый чай. — Я рада за вас, — поджала я под себя ноги. — Расскажешь? —Знаешь, он не сказал мне ничего, о чем бы я не догадывалась ранее, просто, в конце концов, я люблю его сильнее собственной гордости. У нас было столько потрясающих моментов и любви, сколько иные люди не испытывают за всю свою жизнь. В конечном итоге, когда я выходила за него замуж, я знала, что он что-то скрывает, и я согласилась жить по его правилам, как и он по моим. Я готова ради него на все, что угодно, и я не смогу жить без его нежности. — Так странно от тебя это услышать, — подошла я к окну. — Вы не смогли бы быть просто воспоминанием друг друга. — Он любит меня. Не боится в этом признаться, и мне не нужно выпрашивать у него проявления нежности. А разве этого мало? Так что я решила, что не позволю рухнуть нашему миру. Я выглянула в окно, смотря, как начинается сильный ливень. Иногда мне кажется, что ночью Адам смотрит за мной. А порой чувствовала, словно он ложится рядом. Его запах был везде, и я не открывала глаза, боясь, что он исчезнет. Я устала быть одна. Почему, когда встречаешь правильного человека, одиночество, которое было прежде таким родным, чувствуется отвратительно? — Ты ведь не для этого мне позвонила, правда? Что случилось, Ди? — Оливия обвиняет меня, что я преграда для нее и Адама. Но я же не могу сказать ей, что Адам сам меня не хочет. И я скучаю по нему. Каждый раз при виде его у меня что-то переворачивается внутри, и я хочу к нему прикоснуться. — Это называется любить, — тихо сказала она. — Такое чувство возникает только тогда, когда ты любишь кого-то. Я помню, как Адам притягивал меня в свои объятья, а я поднимала голову, чтобы взглянуть в его глаза. Я смотрела на стену, и одинокая слеза скатилась по моей щеке. Я пообещала, что буду любить своего ребенка и защищать ее. Но разве я могу дать ей то, что не сможет сделать даже Бог? Никто не может заставить любить и простить. И если все так и останется, я знаю, что буду лишь пустой оболочкой, если в моей жизни больше не будет Адама. Он мне нужен, чтобы снова чувствовать себя цельной. Еще одна слеза скатилась по щеке. И когда за ней последовала следующая, мой взор затуманился, и я взяла телефон, чтобы позвонить ему и просто попросить прощение. — Я люблю тебя, — прошептала я, не способная произнести что-то другое, когда услышала в трубке его дыхание. — Донна... — Нет, послушай, — перебила я его. — Ты — это то, что я не готова потерять. У меня было всегда единственное место, где бы я чувствовала, что это именно мое место. Оно всегда было там, где Эмили, а потом все изменилось. Я начала понимать ее только тогда, когда по-настоящему узнала тебя. У нас с тобой никогда не было дружбы, ну и плевать. Но я не была готова потерять тебя с первого дня, как увидела. Как бы я не отрицала, но я ждала твоего появления и думала о том, что скажу тебе, когда увижу. Со временем ты стал тем, кому я хотела все рассказать. Все вещи, которые происходили со мной за день, я хотела рассказать лишь тебе. За относительно короткое время ты стал для меня самым важным человеком, не считая моего ребенка. И пусть для тебя это ничего не значит, но для меня это многое, и я не готова этого терять. Я люблю тебя и ничего не могу с этим поделать. В трубке воцарилось молчание, и как только я собиралась прервать звонок, прозвучал голос Адама. — Я люблю тебя больше, чем свою жизнь, поэтому и сошел с ума, но... — Никаких но, — перебила я снова его. — Больше никаких но, — сорвался мой голос. — Пожалуйста. Этих слов достаточно. Слезы застилали мои глаза, когда я подняла голову к небу. Я любила его и каждый день всю свою жизнь наверняка искала его призрачный след, пока наконец не нашла. Все мои мечты и планы были связаны с Адамом. Даже несмотря на его жесткость и игры, которые всегда отбивались болью в моем сердце, я любила его. И никогда с того дня, как я увидела его, не мелькнуло даже мысли о том, что я могу любить кого-то больше, чем Адама Майколсона. Я была права. Тогда было одно из самых темных времен моей жизни, но я была права. Но любви больше нет, и вопреки... Нет. Просто вопреки. Утром я проснулась, сделав Оливии завтрак. Потом положила ей ланч, и мы спустились вниз, садясь в машину. Я отвезла ее в школу, поцеловав на прощание, и отправилась за покупками. Покупая все необходимое, я слушала музыку в наушниках и периодически отписывала подругам в чате. Расплатившись на кассе, я взяла пакеты и положила их в багажник машины. И как раз, когда я думала ехать домой, мне поступило уведомление от Адама. «Срочно. Приезжай в казино». Я завела мотор и направилась в сказанное место, чувствуя подступающую тошноту от страха, что случилось что-то непоправимое. Спустя двадцать минут я вбежала в казино, и ко мне сразу подошел секьюрити, говоря, чтобы я следовала за ним. — Адам, — открыла я дверь, выискивая его глазами. — Кажется, ты свободна, — ответил он, усмехаясь. — Ты идиот? Я думала, что-то случилось. Адам прошел мимо меня, закрывая дверь на ключ, и, повернувшись, схватил за талию, притягивая к себе. Затем обхватил мое лицо руками и набросился почти с отчаяньем. Я позволила его губам взять меня в плен и получить контроль, потому что мне это нравилось. — Я без трусиков, — почти задыхалась я. — Я хочу тебя. — Черт, — выругался Адам, поворачивая меня к себе спиной. Адам расстегнул брюки и резко дернул вниз мои джинсы, смотря на мою попку. — Я хочу смотреть на твою грудь, и как она движется, когда я трахаю тебя, — сказал он, прикусив мочку моего уха. — И я уверен, что на тебе нет лифчика. Что было правдой. Адам на мгновение задержал дыхание, когда взял в ладони мою грудь, убеждаясь в своей правоте. — Я хочу чувствовать тебя в себе, Адам. Он схватил меня за бедра и резко подался вперед, проникая в меня до конца. Я была мокрой от одного его вида и с каждым толчком двигалась ему навстречу. Люди вместе, пока хотят этого. Пока им удобно быть вместе, как бы цинично это не звучало. Ничего не может привязать к вам человека и заставить его полюбить вашу «лучшую черту характера» и оставаться рядом с вами именно из-за нее. И наконец-то я поняла, что люди не меняются. Делать больно не естественно. Естественно — это снегопад зимой, а боль всегда причиняет только боль. И пусть все забывается, но это могут сделать лишь те, кто умеет отпускать. — Ты этого хотела? — спросил он, лизнув и сразу прикусывая кожу на моей шее. — Господи, да, — простонала я. Он был везде и сразу, и, если бы Адам не держал меня, я рухнула бы на пол. Это было подавляюще. Волнующе. Сумасшествие. Я не в силах вычеркнуть его из любой страницы, растворяясь в нем. Это не любовь, а какое-то наваждение. Адам прокладывал дорожку поцелуев по моей шее, и когда его пальцы прикоснулись к моему клитору, я содрогнулась от ощущений. — Я так скучаю по тебе, — прошептал он, увеличивая темп. Я почувствовала наслаждение и откинулась назад, полностью доверяя ему свое тело. Все затуманилось, и я лишь слышала наше дыхание, когда снова почувствовала почву под ногами. Адам покинул мое тело и развернул меня к себе. Он взял в руки мое лицо, и всматривался в глаза. Мое сердце стучало так громко, и я почувствовала его теплое дыхание на губах, когда закрыла глаза. Адам прижался своими губами к моим, и я резко втянула воздух, хватая его за плечи, ощущая головокружение. Я хотела с жадностью впитать каждый его вдох и выдох. Я не могла насытиться им, и когда Адам оторвался, я, не контролируя этого, издала стон протеста. Это так возбуждало, когда Адам притягивал меня к себе, и я чувствовала теплоту его тела. Я находилась в его власти, и он возвышался надо мной, укутывая собой. — Следующим летом все будет по-другому, — улыбнулся Адам. — Мы будем настоящей семьей, и ты будешь счастлива. Со мной. Только тогда, когда вся эта эйфория прошла, я поняла, насколько все это странно. Мы словно сделали шаг в никуда, сбиваясь с пути, только чтобы вырваться из повседневности. Я была дикой, прижимаясь к нему всем своим телом, и брала все, что Адам готов был мне дать. Я надела футболку и джинсы, смотря на него после. Я словно привыкала к нему полжизни, но у нас нихрена не получалось. — Донна, — сказал Адам. — Может, поужинаем? — Мне нужно идти, — посмотрела я на часы. — Скоро нужно забрать Оливию со школы. — Донна... — Я опаздываю, — покинула я его кабинет, направляясь быстрым шагом к машине. Что я делаю? Зачем? Я снова начинаю все сначала. Я стала какой-то одержимой одним человеком. Адам словно нашел что-то внутри меня и привел это к жизни. Черт побери, я чувствовала так много всего. Это какая-то извращенная прелюдия — медленное убийство друг друга. Раньше я была уверенна, что невозможно одновременно любить и ненавидеть человека, но я ошибалась. Я на ножах с Адамом все время, но, когда его нет рядом, на иглах. Я отвезла продукты домой, приняла душ, немного подкрасилась и накрутила волосы, решив, что пообедаем мы в ресторане. Черт возьми, мне нужна анестезия. Я устала от боли. Но в конце концов, нормальность — это асфальтированная дорога. Ван Гог говорил, что по ней удобно идти, но цветов на ней не увидишь. И что бы я ни делала сейчас, я делаю это ради Адама, как и он абсолютно каждый поступок посвящает мне. Лед становится очень тонким под бесчисленными шагами. — Донна, — улыбалась Оливия, садясь в машину. — Кто такая Елизвета Батори? — Откуда ты слышала это имя? — завела я мотор, направляясь в итальянский ресторан. — Я видео смотрела, но учительница забрала мой планшет. — Ты смотрела на уроке видео? — нахмурилась я. — Мне было интересно, — легкомысленно пожала она плечами. — Так ты расскажешь? — Ну это венгерская графиня из известного рода Батори. — Почему ее называют кровавой графиней? — Оливия, — усмехнулась я, паркуя машину на стоянке. — Это не милая история для маленьких девочек. — Я не маленькая, Донна, — вышла она из машины. — Кроме того, сейчас есть интернет. — Ты права, — вошли мы в ресторан. — Эта женщина известна серийными убийствами молодых девушек. — Почему она убивала? — Ну, она считала, что кровь молодых девушек, поможет ей сохранить молодость. — А ты веришь в это? — Я не знаю, милая. Никогда не думала об этом. Кроме того, существует версия, что она стала жертвой заговора. Я лишь читала о ней и знаю, что, если верить источникам, то она умерла в одиночной камере, в которую ее поместили, заложив окна и двери, оставив лишь небольшие отверстия для вентиляции и подачи пищи. — Она была некрасивой? — Наоборот, — улыбалась я, сбивая на экране телефона вызов от Адама. — Судя по всему, она была эталоном женской красоты в свое время. Мы пообедали, а затем поехали домой. Я помогала делать домашнее задание дочери, а затем мы пекли пирог с вишнями. Адам звонил мне уже не единожды, и я откладывала очередной разговор, который сделает мне больно. В конце концов, все, что он скажет, не будет иметь значения. Мы расстались. И ребенок, который во всех смыслах мой, любит его. Все остальное больше не важно. Мало-помалу я буду в порядке. Надеюсь. И если бы не взгляд Адама, который порой смотрел с отчаяньем, я бы подумала, что ему действительно плевать. Но я знала его слишком хорошо, и с его стороны все еще не было закончено. Да и сколько бы я не пыталась это отрицать, я знала, что Адаму снова нужно доказать мне, что я могу ему верить. На следующее утро, когда я проснулась, часы показывали семь часов. Оливия еще спала, так как сегодня была суббота, и я решила съездить в салон и забрать оттуда все личные вещи, которые там остались. Я закрыла Лив и, сев в машину, набрала номер Адама. Он ответил после второго гудка. — Ты в порядке? — Адам, — сказала я тихо. — Достаточно. — Что ты имеешь ввиду? — То и имею. С меня достаточно. Мы не будем играть в семью, и я больше не хочу этого. Я не буду больше оправдываться перед тобой, потому что на самом деле ты знал, с кем связываешься. Когда я говорила, что больше не та, ты должен был верить мне. Если бы ты любил меня так, как я люблю тебя, ты дал бы мне возможность сказать. Мне нужно больше, чем это, Адам. У меня есть другая жизнь, о которой я должна заботиться. Я не могу тебе позволить уничтожить меня, потому что теперь у Эмили нет столько времени собирать меня по частям. Я бросила трубку и не проехала даже мили, как моя машина тоже начала показывать свой характер. — Черт, — выругалась я, выходя из нее. — Только не сейчас. Мой мустанг заглох уже второй раз. Когда это случилось впервые, мне удалось завести его, но сейчас, когда на улице утро, и моя дочь еще спит, я просто была не готова к этому. Нужно было срочно менять машину. Эта мысль уже не впервые посещает мои мысли, и я все чаще останавливаюсь на минивене, учитывая наличие ребенка в семье. После нескольких моих попыток завести ее, я остановила машину у обочины дороги и отказалась что-либо делать. До дома осталось всего около часа пешком, так что я решила, что это не так уж и долго. Я схватила клатч и ключи и направилась домой. В конце концов, у всех бывают темные дни и неприятные мелочи. Это одна из составляющей нашей жизни, и так и должно быть. Если бы не существовало темноты, мы бы не смогли отличить свет. Это помогает нам обрести опыт и определенный стержень, который в любом случае будет нужен. Сегодня неудача, а завтра благословенная радость. Я услышала голос и застыла. Я напряглась, но не шелохнулась, почувствовав укол страха, но затем немного расслабилась и повернулась к владельцу голоса. — Я же говорил, что мы встретимся. Это был Алекс. И сейчас рядом не было Адама, чтобы защитить меня и одну сидящую в доме Оливию. — Отпусти меня, — прошептала я. — А теперь слушай меня. Ты идешь со мной. Не дергайся и не убегай. Ничего в стиле Донны. У меня пистолет и мой тебе совет: веди себя хорошо. Как бы далеко человек не уехал и как быстро не бежал, возможно ли вообще сбежать от того, что было с ним? Мы шли по улице и делали вид, что просто знакомые. Он остановил такси, и я видела, что мы направляемся в мой дом. Я постаралась незаметно набрать хоть какой-то номер, но Алекс заметил это и, вырвав мой телефон, ударил меня по лицу. Все снова повторялось, и я навлекала опасность на своего ребенка. — Куда мы едем? — спросила я более громко, чем нужно было. — В квартиру. А теперь заткнись. — Зачем ты это делаешь? — Если ты не заткнешься, — прошептал он мне на ухо, — в нашем с тобой разговоре будет случайная жертва, которая не заслужила смерти, а просто оказалась не в том месте. Я поняла, что он говорил о таксисте и замолчала. Мои руки тряслись от страха, и я надеялась, что мне помогут. Не знаю кто, и не знаю как, но я хотела, чтобы это закончилось. — Если ты сделаешь хоть что-то, что мне не понравится, я убью ее, — прорычал Алекс, забирая ключи из моей куртки. — Клянусь тебе, убью! — Не трогай ее, — пыталась я сдержать слезы. — Дай я выведу ее. Пусть она не видит этого. Он открыл дверь и толкнул меня внутрь. Достав веревку из куртки, он снова толкнул меня на стул, связывая руки и ноги, и ушел в спальню Оливии. Боже, как я не хочу, чтобы Оливия это видела. Я не хочу, чтобы что-то изменило ее. Не хочу, чтобы в ее сердце пылала ненависть к кому бы то ни было. И не хочу огня, который никто больше не сможет погасить внутри ее. — Я позвонил Адаму, и он теперь знает, что вы тут, — вернулся он, держа за руку мою дочь. — Теперь у него есть повод делать все быстрее. Оливия смотрела на меня перепуганными глазами, и я лишь качнула головой, понимая, что этот день запечалится в ее памяти. Она села на диван, и Алекс, кажется, не обращал на нее внимания. — Ты неплохо устроилась тут. И знаешь,— засмеялся он. — Я и правда скучал по тебе. Тот, с кем ты живешь, испортил мои планы. Тебе всегда нравились тираны и узурпаторы. — Нет! — крикнула я. — Он не такой, как ты! Он добрый и понимающий! Он — не ты! Он совершенно не похож на тебя! Алекс подошел ко мне и ударил по лицу. Снова. Потом еще раз. Его улыбка была такой озлобленной, и он почти плевался ядом. Я чувствовала вкус крови и пыталась отвернуть голову, чтобы Оливия не видела этого. — Я сказал тебе заткнуться, — затем он перевел взгляд на Оливию. — Детка, ты знаешь историю? — Не трогай ее, Алекс, — текли слезы с моих глаз. — Пожалуйста, не трогай. — Как думаешь, почему Донна забрала тебя? — Она меня любит, — ответила моя девочка, и я улыбнулась сквозь слезы. — Да, ты ведь ее дочь. — Оливия, — смотрела я на нее. — Помнишь, я тебе говорила цитату одного автора? — Какого? — видела я в ее глазах страх. — Марка Леви. Он говорил не забывать свои мечты, ведь они станут двигателем твоего существования, и от них будут зависеть вкус и запах каждого утра. — Почему ты делаешь Донне больно? — перевела она взгляд на Алекса. — Тебе нравится, когда она страдает? Он достал скотч и заклеил мой рот. Я чувствовала себя снова такой беспомощной. Теперь Алекс сможет вселить в ее такое чистое сердце первую ненависть и недоверие. Он будет говорить, ведь он упертый, как баран, и будет говорить даже сам с собой, чтобы просто сделать мне больно. — Она родила тебя семь лет назад, а потом отдала. Признаю, родители из нас обоих были бы не очень, и ты жила в другой семье. А потом твоя мамочка решила сбежать от меня, ну и от тебя заодно, — перевел он взгляд на меня и отклеил немного скотча, чтобы я могла говорить. — Скажи, что я прав, Донна. — Ты сильная, Лив, — смотрела я на нее. — Ты ведь моя дочь, и я очень тебя люблю. — Скажи! — закричал он. — Пошел ты. Я была уверена, что это были бы последние мои слова, но голос за дверью, который, я знала, тут ради нас, почти успокоил меня. — Если ты хоть пальцем тронешь ее, я убью тебя! — закричал Адам. — Клянусь Богом, я убью тебя! Мои руки болели от веревок, лицо — от ударов. Слезы текли с моих глаз, но все о чем я думала — Оливия. Алекс достал пистолет из кармана и выстрелил в потолок. Оливия закричала от страха и начала плакать. Я чуть сама не разрыдалась от радости, когда услышала голос Адама. Я была благодарна ему, что он все равно пришел за нами, когда у нас с ним все было не гладко. Я часто заморгала, чтобы скрыть снова навернувшиеся на глаза слезы. —Ты пугаешь ее, идиот! — была я в ярости. — Выпусти ее. — Не делай резких движений, Майколсон, — ответил Алекс. — Иначе я убью их обоих. — Обними меня, Оливия, — потребовала я, смотря на свою дочь. — Иди ко мне. Алекс схватил ее и наставил пистолет к ее виску. Я почти задохнулась от боли. Моя девочка. Мой ребенок. Она столько пережила, и я снова подвергала ее опасности. Я хочу, чтобы мы смогли забыть все это, если оно когда-нибудь закончится. Алекс подошел к двери и открыл ее, все еще держа моего ребенка на прицеле. Когда он вернулся, Адам ворвался в квартиру и остановился как вкопанный, смотря на меня. — Сделай то, что я тебе говорю, — сказал Алекс. — А они пока останутся со мной. — Я достану деньги, — зарычал Адам. — Я принесу тебе все, но отпусти их. Ты пугаешь Оливию. — Принесешь, но я хочу, чтобы ты сделал то, что сорвал мне. Я уже дал тебе инструкции, и мое терпение на исходе. — Пожалуйста, Адам. Не делай этого, — прошептала я. — Что бы ты ни задумал. Не вреди никому. — Я люблю тебя, Ди, — смотрел он на меня, и я видела вину в его глазах. — Я часть тебя, но я — не ты, и не могу пожертвовать тобой. — Иди, Майколсон, — перебил нас Алекс. — У тебя есть час. — Заткнись! — Знаешь, — наклонился он ко мне, вдыхая запах моих волос. — Ты всегда была единственной, кто мог заткнуть меня и еще дышать, оставаясь в живых. — Если у нее будет хоть одна царапина или пойдет насморк, я тебя убью, — крикнул Адам со всей свирепостью. — Адам, — прошептала я, смотря на него с мольбой. — Донна, ты же знаешь меня, — усмехнулся он, и улыбка не коснулась его глаз. — Все будет хорошо. Я спасаю тех, кого люблю. И если при этом придется пожертвовать посторонними, это меня не остановит. Как же я скучала по нему раньше. Мария Парр сказала, что скучать по кому-то — самое прекрасное из всех грустных чувств. Я ушла от него столько лет назад, но это не помогло. Я не хотела, чтобы Алекс был в моей жизни или жизни Оливии. Я не хотела, чтобы он знал, где она, как у нее дела. Не устраивал никаких свиданий и даже не рассмотрел цвета ее глаз. Всего, чего я всегда хотела, это защитить своего ребенка. Это был конец только для меня, судя по всему. Эту историю Алекс никогда не хотел заканчивать, и он не смог оставить, живя с желанием довести все до конца. Так тяжело, наверное, уходя, действительно уйти. — Почему ты ушла? — посадил Алекс Оливию на диван, когда Адам ушел. — Я ведь действительно любил тебя. И хотел только, чтобы ты любила меня в ответ. — Это не правда, — смотрела я на него с презрением. — Ты ждал от меня чего угодно, но не любви. Ты ждал преданности, покорности и самопожертвования. Ты винил меня в беременности. — И что бы мы делали? — Ты видишь ее? — засмеялась я фальшиво. — Ты видишь эту девочку? Как ты можешь не любить ее? И, знаешь, — вздохнула я. — В этой жизни я устала извиняться. Я устала любить того, кто настолько изуродован, что я больше не вижу в нем человека. И моей любви тебе никогда не было достаточно. «Если вдруг исчезла почва из-под ног, это еще не значит, что все пропало — вполне возможно, жизнь взяла вас на руки». Джулианна Вильсон. В моей жизни происходило столько событий, но ни одно не било так больно, как то, что происходило сейчас. Я никогда не была ранее так разбита, как в этот момент, смотря на страх и боль моей дочери. Я всегда была сильной, и Оливия так похожа на меня. Но сейчас потерянная маленькая девочка вернулась. Точнее, она просто вылезла наружу, все время терпя так много боли. — Оливия, — сказала я голосом гораздо уверенней, чем я была на самом деле. — Я тебе рассказывала, какой была в таком возрасте, как ты? — Нет, — отрицательно покачала она головой. — Я всегда была сильной и никогда не сдавалась. Никогда не плакала и никого не боялась. Ты со всем справишься, слышишь меня? Ее защита именно в этот самый момент для меня поднялась на новый уровень. Мне была необходима ее безопасность. Она не просто девочка. Она моя дочь. Моя. И если есть хоть один гребанный шанс того, что я смогу обезопасить ее, то сделаю это. — Алекс, дай ей возможность обнять меня, — смотрела я на него. — Она ни в чем не виновата, и Адам сделает все, что ты захочешь. — Ладно, — качнул он головой дочери. — Без глупостей. Меня трясло от страха, но я постаралась сосредоточиться на Оливии. Как сказала Скарлетт Томас: «Лучшие решения обычно принимаются за долю секунды». — Оливия, милая, мне нужно обнять тебя, — сказала я чуть громче, после чего Алекс сосредоточил свое внимание на телефоне. — Иди ко мне. — Ты врала мне? — подошла она ближе, задавая вопрос. Боль в голосе моей дочери ослабила мою решительность, и я понимала, что может ничего не получится. — Оливия, — прошептала я. — Обними меня. Я потом тебе расскажу все, что ты захочешь, но я хочу защитить тебя. Пожалуйста, позволь мне в этот раз позаботиться о тебе. Я смотрела ей в глаза, и она не отводила от меня своих. Слезы, застывшие в ее взгляде, заставили мое сердце почти остановиться и упасть на колени от боли. Господи, как я могла так с ней поступить? Как я могла оставить ее? Где были мои инстинкты матери? Кто я после этого? Я ведь даже на человека не похожа, не то что на женщину. — Адам нам поможет? — спросила она тихо. — Да, но нам нужно помочь ему. Попытайся немного ослабить мои руки от веревок, и как только Алекс немного ослабит бдительность, я дам тебе знак, и ты доберешься до ванной и закроешься там, поняла? — Почему ты не рассказала мне? — все еще настаивала она на своем. — Я не рассказывала тебе, малышка, — чуть усмехнулась я. — Но моя жизнь заставила меня ожидать многого, но ничего от себя. Я боялась, что буду недостойной тебя, и, оказалось, я была права. Но потом, когда я снова увидела твое лицо, твою улыбку, и ты обнимала меня, полностью доверяя, я поняла, что, возможно, когда-нибудь смогу искупить свою вину и хоть немного стать желанной, как человек. Потому что, в конце концов, ты, Оливия, весь мой мир. Она сделала, как я сказала. Моя девочка ослабила немного веревки, и как только все было почти сделано, Алекс обратил свой взор ко мне и понял, что делает Оливия. Он подошел ближе и снова ударил меня по лицу, отчего Оливия начала кричать. Затем он увел ее в другую комнату и снова вернулся ко мне. Я вздохнула с облегчением до тех пор, пока он не сказал мне подержать нож, который вонзил мне в ногу. Я вскрикнула и почувствовала невыносимую боль. Я была на грани отчаянье и обморока и почти потеряла сознание, когда дверь была выбита и в нее вбежали Эмили, Адам и Брайан. Алекс выстрелил мне в раненную ногу, и я скорчилась от боли. Все мое тело горело, и я просто хотела, чтобы это закончилось. Эмили развязывала мне руки, проливая слезы, а все, что я видела, было расплывчатым. Она что-то говорила, но я не могла сосредоточится на ее словах. Я видела, как Адам бил Алекса и не могла ничего сказать. Я словно молча кричала, но никто меня не слышал. Адам вырвал пистолет из рук Алекса и выстрелил ему в живот. Я попыталась встать, но не смогла, и смотрела, как Алекс не отводил от меня глаз. Адам выстрелил снова, и все было как в замедленной съемке. Я подняла глаза на мужчину своей жизни и не видела его. Адам был диким, злобным и другим. Это был человек, который когда-то сказал мне, что не жалеет о совершенных ранее поступках, и сейчас я верила в это, как никогда. — Донна, — услышала я Адама. Я сглотнула, чувствуя во рту вкус крови, и посмотрела на него. Запах крови, который я не смогу забыть. Я призналась себе, что была рада, что он все равно защищал меня, и призналась, что люблю его, несмотря ни на что. Его тело приняло защитную позу, а руки обняли, сильно прижимая к себе. — Я держу, милая, — приник он на мгновение к моим губам. — Я держу тебя. Мои пальцы вцепились в его бицепсы, и я не пыталась сдержать слезы отчаянья. Алекс снова причинил мне боль, и, опустив взгляд вниз, я заметила кровь, чувствуя острую боль. — Я возьму тебя на руки и отвезу в больницу. Ты меня понимаешь? Я кивнула и уставилась на Адама, когда он сделал то, что сказал. — Скажи мне что-то, милая. — Мне больно, — прошептала я. — Боже, прости меня, — зарычал он. — Я в таком бешенстве, что сейчас сорвусь с катушек. — Адам, прости меня, — чувствовала я, что вот-вот потеряю сознание. — Не извиняйся, — бежал Адам, говоря слова, которые я уже не могла разобрать. — Это все я. Ты заслуживаешь лучшего, а не такого отношения, какое я даю тебе. Я стану лучше, обещаю. Ты просто держись. Я закричала от боли, которая словно сжигала меня изнутри, и не могла контролировать себя. Я думала об Оливии. Даже истекая кровью, я думала лишь о моем ребенке. Так чертовски больно. Но болело у меня не только тело, но и сердце. Пусть я и сильнее многих, но так слаба душевно. Я не могла дышать, и мое сердце чувствовало, что это конец. Я верила в любовь, ведь мне посчастливилось почувствовать ее. Мой крик перерос в истерику, и я не выдержала. Не смогла держать глаза больше открытыми, смотря на лицо человека, которого любила, прежде чем потерять сознание. «Иногда бури бывают полезны для человека: немного потреплют вашу душу, но и вынесут всю грязь». Эрсин Тезджан. Я с трудом открыла глаза. Я чувствовала, что моя щека опухла, и глотать было больно. Я хотела встать, но боль прожгла грудную клетку. Затем, я попыталась сосредоточить взгляд на черном пятне передо мной, и спустя несколько секунд смогла рассмотреть человеческую фигуру. Несколько раз моргнув, я уставилась на голубые глаза. — Донна, — сказал мужской голос. — Все в порядке. Ты потеряла много крови, но все будет в порядке. Пуля не задела кости, — я попыталась ответить, но не смогла вымолвить и слова. — Ты так важна. Прости, что сначала уделил свое внимание ему. Я просто хотел убедится, что ему будет так же больно, как он сделал тебе. Я говорил, что никогда не дам тебя в обиду, и я не шутил. Я буду читать твои каракули и устраивать тебе романтические ужины. И не потому что сентиментальный, а потому что ты нуждаешься в этом. Если ты сделала новую прическу, решила сменить работу, купила новую рамку для фотографии, приготовила новое блюдо или набрала несколько килограмм, я всегда выслушаю тебя и буду рядом. Тебе это важно, а значит важно и мне. Мне нравилось слушать его голос. Он был приятный и его лицо было красивым. Я ожидала увидеть маму или Эмили, но не этого человека. Я смотрела на него, всматриваясь в нереально синие глаза, и они говорили столько всего. Этот человек был красивым, и даже чуть великолепным, с головы до пят. Его движения были резкими, но какими-то плавными... чушь. Он словно был ходячей натянутой струной, исполняя соло на собственных нервах. Наши взгляды встретились, и мое тело словно окаменело. Я не могла пошевелиться. Его лицо было суровым, мужественным и одновременно захватывающим. — Я хочу спросить, — прошептала я, когда он сжал мою руку. — Кто вы?