Неприкосновенное сердце

— Что случилось? — Он уехал на год, — усмехнулась Эбби. — А потом, когда приехал, рассказал мне, что мы больше не можем быть вместе. — В чем, ты думаешь, было дело? — сделала я еще один глоток вина. — В нем или в тебе? — Нет, я просто думаю, что люди в музыкальной сфере не могут быть вместе. — Ты музыкант? — чуть не поперхнулась я, удивившись. — Да, — также засмеялась Эбби. — Была. А после бросила все к черту, окончила Гарвард и больше никогда не брала в руки гитару. — Почему ты любила музыку? — Что значит любила? — задумалась она, опустив глаза. — Музыку нельзя разлюбить, полюбив однажды. В музыке любая банальность имеет смысл, и это всегда будет лишь в музыке. Я подала знак официанту и заказала еще бутылку вина, лист бумаги и ручку. Девушка посмотрела на меня с недоумением, но все равно принесла то, что я попросила. Затем я протянула Эбби все это, и выжидающе посмотрела. — Это будет великая песня. — О чем ты? — засмеялась она. — Ты и Эмили самые умные люди, которых я знаю. И если Эмили пишет книги, то почему ты не можешь написать песню? Это будет твое лучшее творение. Оно будет глупое, но, черт возьми, самое идеальное во всем мире. — Дайте мне гитару, — вскрикнула Эбби. — Я хочу гитару. Я засмеялась, понимая, что, кажется, Эбби сошла с ума, но была этому рада. Она всегда настолько зажата, что порой я думаю, роботы в ней больше, чем человека. Она разучилась расслабляться и перестала пытаться это исправить, кажется, много лет назад. — Вы серьезно? — сначала услышала я Стейси, а затем и увидела. — Твой брат в полной заднице, Долорес сходит с ума, я беременна, а вы пьете и настраиваете гитару? — Правильно, — усмехнулась я. — А теперь заткнись и слушай. И Эбби спела. Она спела не свою песню, но снова взяла гитару в руки, и я видела совершенно другого человека. Я не знаю этой женщины совсем. Боже, я столько лет видела стольких людей. Знакомилась с ними и узнавала, но мне не хватает жизни, чтобы знать тех, кто рядом со мной. Когда Эбби закончила играть, за столом собрались еще Эмили и Ева. Они молчали, и каждый просто пил вино и улыбался. — Мне казалось, что если он уйдет, я умру, — сказала Эбби, и я видела, что она заканчивает свою историю. — Не могла даже осознать этого первые дни, когда его не стало. А потом он ушел, и я закрылась. Ад был рядом с ним, но и без него все было не так. Никто больше не бесил меня, не проверял и не запрещал ничего. Я разложила мысли по полочкам и поставила снова себя на первое место. Начала ценить людей и уделять больше времени маме и брату. И единственное, чему я рада, так это то, что после нашего с ним расставания она снова улыбается. — Мы все желаем счастья своим детям, — тихо добавила Стейси, а затем молча обняла Эбби за плечи. «Собирай только тех, кого хочешь обнять. Это очень важный момент. С теми, кого не хочешь обнять, ничего не получится». Всячеслав Полунин. Вскоре, выйдя из ресторана, я сразу увидела машину Адама. Ее дверцы открылись, и он вышел из нее с улыбкой на лице. Я никогда не пойму этих отношений до конца. Мы порой кусались, как собаки, и вступали в схватку, как два тигра. Но в следующее мгновение сжимали друг друга в объятьях, вдыхая любимый аромат. Мы то ненавидели друг друга, то лежали вместе, чувствуя необъяснимое умиротворение. Мы такие разные и так безумно не подходили друг другу. Но также безумно друг друга любили. Любить Адама было чем-то странным и невозможным. Это было как проснуться после длительной комы и вспомнить моменты лишь из прошлой жизни — после этого уже никогда не будешь прежней. — Просто знай, — поцеловал он меня в лоб, притягивая к себе. — Ты многое значишь для меня в этом мире. Ты все для меня в этом мире. Ты — то, лучшее, что есть во мне. — Адам? — Я устал прощаться с тобой, Донна. — Не надо больше прощаться. Мы сделаем все вместе, — взяла я его за руку. — Мы семья, что бы ни произошло. — Но мы всегда защищаем тех, кто не может защитить себя сам. — Да, — села я в машину, захлопнув дверь. — Но мы также защищаем и себя. — Твой отец приехал, — сел он рядом. — Он у нас дома, и Оливия у моих родителей. — Хорошо, — сглотнула я, сжимая руки в кулаки. — Ты как? — Не важно, насколько я сломлена, — покачала я головой. — Я все еще верю в любовь. Так уж случалось, что я теряла все, что любила. И я боюсь что-либо снова обрести. — Пожалуйста, только не плачь, — с мольбой произнес Адам. — Я столько живу и столько всего видел. Но до сих пор не научился справляться с твоими слезами. Наверное, никогда не научусь. Я улыбнулась, но улыбка так и не коснулась моих глаз. Как порой хочется уйти от всего. Например, к морским волнам. Когда вода моет твои щиколотки, и легкий ветерок касается лица. Этот шум, который в море и за его пределами, ни с чем не сравним. Пролетающие птицы и необходимость забыться. Но правда в том, что море никуда не денет ваши чувства и тревоги. От моря вы уедете в любом случае, но настоящая жизнь будет, даже если остановиться на несколько недель. — Знаешь, Ди, я не хочу больше работать в органах, — завел Адам мотор. — Я в конце концов дошел до той самой планки. — Ты хочешь знать, что я думаю? — Да. — Я ненавижу твою работу, и ты знаешь об этом, Адам. Но я не ненавижу тебя. И мне плевать, чем ты будешь заниматься, ведь я рядом с тобой и приму все, что ты выберешь. — Просто раньше ты говорила, что тебе не нужен муж. — А ты мне и не муж, помнишь? — усмехнулась я. — На самом деле в этом мире существуют сотни вещей, которые нужны мне больше, чем муж, но нет ни одной, которая нужна мне больше, чем ты. — И какие это сотни вещей? — засмеялся Адам. — Наверное, весь женский пол всегда так и останется загадкой даже для самых умнейших мужчин на планете. — Например, страдания. Да, жизнь коротка, чтобы тратить свое время на это, но ведь страдания тоже имеют право быть, верно? Если все перестанут чувствовать боль, тогда что останется этим чувствам? Так же я бы начала заниматься чем-то другим. Открыла бы другой бизнес, ушла бы с головой в совершенно другую степь, потому что, если работа не приносит удовольствия, будь у меня муж, он бы тоже мне не помог. — А знаешь, что важнее могло бы быть жены? — Что? — сняла я обувь и села так, чтобы положить ноги Адаму на колени. — Самодостаточность. Конечно, потрясающе все уметь делать, да и делать, если умеешь. И нет ничего более вдохновляющего, чем знать, что ты можешь со всем справиться. Но дело в том, что как бы долго твоя самодостаточность не шла с тобой рука об руку, сначала ее нужно заработать. Выработать. Созреть для нее в конце концов. Тогда и только в такие моменты больше всего нужна жена. — Только в такие моменты? — Да. Но таких моментов может быть сотни в день. — Эс однажды сказала, что больше всего в мире ее раздражает то, что общество до сих пор придает огромное значение замужеству. И каждый раз, когда у нее спрашивают, замужем ли она, и она дает отрицательный ответ, то люди на нее смотрят так, что она чувствует себя неудачницей. — Ты считаешь, что быть замужем — это плохо? — погладил он мою ногу, сжав кончики пальцев в ладонях. — Нет, но в то же время нет ничего ужасного если человек и вовсе не смог найти кого-то для себя. — Когда ты выйдешь за меня замуж и станешь моей женой, я буду каждый день пить тот кофе, который ты мне приготовишь. — Если я неделю подряд каждый день буду готовить тебе кофе, то на восьмой день добавлю в него яд. — А я бы все равно его выпивал, — поднял он одну мою ногу и, поцеловав щиколотку, остановил машину возле дома. — Я пойду против всего святого в этом мире, чтобы быть с тобой, Донна Картер. «А ведь это очень важно — прочувствовать и принять погоду друг друга. У всех она разная. Один живет в вечной осени с равномерными и безучастными дождями, другой — в одухотворяющей весне, где после дождливого дня непременно наступает солнечный. Важно не заставлять ближнего быть тем, кем ты хочешь его видеть. Не упрекать. Все равно он останется собой, вернется в свою погоду, пусть и самую холодную на планете. Лучше с самого начала принять погоду любимого человека, ее светлые качества, показать ему лучшие качества своей и создать один на двоих общий климат». Эльчин Сафарли. Прежде чем открыть дверь в дом, Адам поворачивает меня к себе и тянет в объятья. Мужчина улыбается, и на мгновение я замечаю страх в его глазах. — Знаешь, я подумал о том, что хорошо, что нам не придется жить без мужа и без жены. — Адам? — теперь и меня охватил страх. — Ты выйдешь за меня? Я знаю, что это должен быть другой момент и другая обстановка. Наверное, ужин при свечах или полет на шаре. И я должен стать на одно колено, — что он и делает. — Но мы это уже проходили, а сейчас я просто хочу, чтобы ты стала моей женой. Все в мире ищут эмоций. Сильных. Всепоглощающих. Выносящих мозг и уничтожающих изнутри. Чтобы все горело и полыхало синим пламенем. Но это нужно лишь в самом начале. Нет, нет, не отношений, а твоей жизни. Когда тебе 16-20 лет, ты хочешь чего-то для своего возраста. А потом тебе просто нужно увидеть в человеке человека. Да, я все правильно сказала. Людей так много, а человек лишь один. — Тогда давай установим правила, — нахмуриваюсь я. — Личное пространство все еще мое. Не лезь в мои личные вещи, все вопросы по поводу Оливии мы обсуждаем вместе, и я ненавижу абрикосы. — Что-нибудь еще? — смеется Адам. — Да. Если я вдруг куда-то уйду, то не ищи меня и не ходи за мной. Это, опять же, личное пространство. — Ты выйдешь за меня? — поднялся он с колена, все еще улыбаясь. — Да, — провела я ладонью по его щеке. — Я выйду за тебя. — Тебе понравится быть моей женой. — А если нет, то я уйду, и ты не сможешь меня искать. Адам взял меня на руки и закружил. Касаясь легко своими губами его, я впервые при поцелуе не закрывала глаза. Я хотела видеть его, и Адам разрешил мне это. Я чувствовала столько всего одновременно, и поняла, что на самом деле счастливая женщина. У меня сверкают глаза при одном упоминании о другом человеке. А как часто вы встречаете таких людей? Просто счастливых? — Помнишь, как мы были на черном пляже? — Да. — Я бы хотел съездить с тобой куда-то. Может быть, на следующей неделе. Мы там многому научились, я так думаю. Более того, думаю, любые путешествия учат гораздо больше, чем что бы то ни было. — Иногда один день, проведенный в других местах, дает больше, чем десять лет жизни дома. — Кто сказал? — Это не важно, — провела я ладонью по его волосам. — Главное, что кто-то раньше чувствовал то же, что и мы. «Мне хотелось вновь и вновь заходить в разнообразные тупики на причудливом континенте, где можно сесть на поезд и через час попасть в другую страну, где говорят на другом языке, едят другую пищу, работают в другие часы. Я хотел быть туристом». Билл Брайсон. — Адам, — открыла я дверь. — Дай я войду одна. — Донна. — Пожалуйста. Когда я закрыла дверь перед носом Адама, то направилась прямо на кухню. Прежде, чем проверить гостиную, я сделала глоток виски и сняла туфли, поднимаясь босиком по лестнице. Я увидела его. Мой отец стоял спиной, держа руки в карманах. Он был широкоплечим, высоким, и у меня были его темные волосы. — Как ты жила все это время? — спросил он, прежде чем обернуться. — Рассказать тебе, как я жила? — горько усмехнулась я, все еще не приближаясь к нему. — Сначала я просыпалась и каждый день спрашивала у матери, когда приедет отец. Когда немного подросла, смотрела на телефон сотни раз на день, не пропустила ли я какой-то неизвестный звонок. Если бы ты позвонил мне в лет девять и сказал «привет», я была бы счастлива. Засыпала и просыпалась я всегда с мыслями о тебе. Почему ты меня бросил. А затем я встретила кого-то, кто, как я думала, похож на тебя. И он испортил мне много лет жизни. Ты знаешь, что у тебя есть внучка? — Донна. — Не смей, — ударила я кулаком об стену. — Не смей говорить мое имя так, словно ты знаешь меня. Когда мне было девять, то только предстояло понять, что в жизни бывает всякое. Хорошие моменты, конечно, наполняют нашу жизнь, но бывает плохо и ужасно. Без этого никуда. И пытаться заменить что-то плохое на лучшее не имеет смысла. Потому, что, во-первых, ты можешь разочароваться, а во-вторых, этот человек может быть ни в чем не виноват, а ты все равно на его месте будешь видеть другого. Все, что мы можем — это снова научиться любить. Просто так. Не за качества, а вопреки им. Не за сердце, а вопреки ему. Учиться каждый день любить другого человека и понимать, что он и есть твоя опора. Ведь тот, кто ушел, никогда по-настоящему не мог любить тебя. — Мы ничего не получаем бесплатно, милая. Ты моя дочь, и так уж случилось, что ты пережила гораздо больше, чем я хотел бы. Ты отвечаешь за мои грехи, и чтобы уберечь тебя, я решил исчезнуть вовсе. — И чем ты платил всю свою жизнь? — сжала я руки в кулаки. — Ты не знаешь ничего. Ты не знаешь жены, которую, как ты говорил, любишь, ты не знаешь своего ребенка, которая выросла без твоей помощи. Ты не знаешь, что моя мать всю жизнь слишком опекала меня из-за тебя, а потом, когда я стала на тебя похожа, она перестала появляться вовсе. Ты не знаешь о моей амнезии, и что я даже в этот момент была без матери! — перешла я уже на слезы с криком. — Я столько раз хотела тебя увидеть и спросить почему. Но вот ты сейчас стоишь передо мной, и все, что я хочу, так это чтобы ты уехал и никогда больше не возвращался. — За улыбку все платят слезами, а за любовь — одиночеством. — Ты ничего не знаешь о любви! Ни-че-го! Ты думаешь, что это цветы и романтика, а потом сделать ребенка и уйти, говоря, что все равно любишь? Нет, — смотрела я на него с ненавистью. — Это совсем не это. Романтики на самом деле мало, хоть ты и находишь ее в каждом мгновении, цветы — периодически, обычно после ссоры или перед ней. Но это не самое ужасное. Прежде, чем вы получите свою сказку, если получите вообще, пройдете не через одну ситуацию, наполненную дерьмом. Ссоры, обиды и вранье. Много вранья. Для того, чтобы это было, вы должны пережить все, чтобы в будущем верить. И я знаю, что готова отдать Адаму свою жизнь. А кому отдаешь ее ты? Что ты вспомнишь, прежде чем закрыть глаза? И кто вспомнит тебя, когда это произойдет? — Донна, я виноват перед тобой, — достал он руки из карманов. — И я рад, что и ты, и твоя мать нашли кого-то, за кого готовы отдать жизнь. Но ты ошибаешься, Донна. Я готов до сих пор отдать жизнь за вас двоих. Даже спустя столько лет лишь вы двое — моя единственная семья, и ты все еще моя дочь. Я стала рядом с ним, смотря через окно на день, который нес каждую минуту непосильное бремя — страдания людей. Возможно, сейчас какая-то женщина подарила жизнь ребенку. И, возможно, какой-то человек попал в аварию и умер. Или дедушка, который прожил много лет и увидел четыре поколения своей семьи, умер. Во сне, ничего не чувствуя, и ему стало легче. Может быть, он увидел жену, к которой так сильно хотел. Не знаю. Может быть именно в этот момент происходят множества событий, но одно остается неизменным — это все непосильное бремя для мира. — Никогда не любил день, — сказал он спустя несколько минут молчания. — Но больше всего люблю ночь. — А я море, — ответила я тихо. — Почему ты ушел? — Знаешь, милая, выбирая жену или мужа, проверяй прошлое. Это как покупка бэушной машины, — поцеловал он меня в лоб, и я разрешила ему это. — Как только ты за нее заплатишь — она полностью твоя. — Знаешь, до него я молчала. До Адама мои демоны все время молчали. А когда начинали говорить, они лишь кричали и истязали меня, — потекла слеза по моей щеке, и мужчина прижал меня к себе. — А Адам… он заставил их всех замолчать. Он изгнал их. «Не нужно бояться. Ты можешь потерять лишь то, что должно быть потерянно. И хорошо потерять это как можно скорее, потому что чем дольше оно сохраняется, тем становится сильнее». Ошо. — Какая она? — слышала я нежность в его голосе. — Маленькая Оливия? — Любящая, — улыбнулась я в ответ. — Храбрая и улыбчивая. Верная и сентиментальная, как и каждый ребенок. Но также она сильная, вспыльчивая, порой язвительная и слишком честная. — Я буду приходить к тебе всегда, девочка моя, — снова поцеловал он мои волосы. — Даже когда ты не будешь меня видеть, я все равно буду приходить к тебе. Когда ты будешь грустить или плакать. Когда выйдешь замуж и родишь еще одного потрясающего ребенка, я буду возвращаться к тебе. А потом, когда я умру, увижу лишь твое лицо перед смертью. И буду приходить к тебе во сне. — Кем ты работаешь? — Я хочу, чтобы ты просто сохранила эту улыбку для меня, — отошел он и взял пакет из пола, передавая его мне. — Открой его, когда я уйду. Я очень люблю тебя, Донна. Ты можешь мне верить. — Выпьешь со мной кофе? — У меня нет иммунитета в США, так что я надеюсь, что свадьба будет на другом континенте. Затем он ушел, а я смотрела ему в след. Лишь спустя несколько минут сбежала вниз и, открыв входную дверь, не увидела никого. Это была тихая боль, и не было истерик и невыносимого крика. Ты не хочешь говорить и не хочешь чувствовать, но уже легче. Боль, которую чувствуешь из-за чего-то, лучше и слаще, чем из-за того, с чем не знаком. Но нужно понять, принять это и жить дальше. Ведь теперь я знаю его лицо. Знаю, кого видела во снах, когда была ребенком, и могу говорить о нем. Пусть он и не был папой, но он был единственным отцом, которого я знаю. «Ты никогда не думаешь, что последний раз — это последний раз. Ты думаешь, что будет еще шанс. Ты думаешь, что у тебя есть вечность, но это не так». — Ди, ты в порядке? — услышала я голос Адама. — Иди ко мне, родная. — Да, — вложила я свою ладонь в его руку. — Я в порядке. Это был мой отец, — усмехнулась я. — Мой отец, и он наконец-то встретился со мной. — Донна, я, правда, очень рад, что тебе легче, но помнишь то дело, в котором похитили девочку? — Да, — нахмурилась я. — Что-то случилось? — Да, и мне нужно уехать. — Хорошо, — поцеловал меня Адам в щеку, прежде, чем направиться к машине. — Адам? — окликнула я его. — Можно мне с тобой? И тут он посмотрел на меня таким взглядом, которым не одаривал никогда ранее. Словно весь мир не имеет значения, и он наконец-то начал мне верить. — Ты серьезно? — застыло удивление на его лице. — Ты хочешь поехать в место, которое больше всего ненавидишь? — Ты сделал многое ради меня, Адам, — подошла я к машине, останавливаясь со стороны водителя. — И я готова сделать это ради тебя. Когда мы приехали в участок, все смотрели на меня с удивлением и некоторые даже с презрением, но Адаму, кажется, было плевать. Я, похоже, на их больших экранах была знаменитостью, но только сейчас и мне было плевать. — Это та девочка, — показал Адам фото на экране. — А это девочка, которую нашли. — Они идентичны, — нахмурилась я.— Что не так? — Донна, будь повнимательней. Дети растут, и глаза — зеркало души, но даже они могут меняться. Но кое-что не меняется, а лишь растет. А теперь посмотри внимательно на фото и скажи, что тут не так. Я подошла впритык и осматривала каждый дюйм двух фото. И тут я заметила. — Уши, Адам, — вскрикнула я, поворачиваясь к нему. — Уши разные, хотя девочки идентичны. — Верно, Ди, — усмехнулся он. — Уши не меняются. И тут возникает вопрос, как у обоих девочек идентичная внешность, идентичное ДНК и разные уши. — Когда ее вернули? Как она вернулась домой? — Ее высадили возле дома после выкупа, которые все-таки перевели на счет родители. Они говорят, что это их ребенок, но мне не сходятся уши. — Адам, родители чувствуют своего ребенка. Даже когда я не помнила Оливию, то все равно чувствовала, что она мой ребенок. — Донна, я знаю, что прав, — бросил он бумаги на стол. — Но не могу этого доказать. И я не могу понять, где другой ребенок, и почему девочки так похожи. — А что их родители? — Родители утверждают, что это их дочь, но вот, — взял он планшет, снова на экране показывая новое фото. — Но это уже не первый случай, и меня ужасно бесит, что я не могу доказать, что прав. — На счет чего, Адам? — Детей убивают или подменяют, но этим делают операции, и возвращают родителям под идеально сделанным лицом. — Адам, это ведь маленькие дети, — присела я на стул. — Кто такое может делать? — С таким спросом на детей и органы, желающих по миру хоть ложкой ешь. В течение следующих нескольких дней мы полностью погрузились в работу. Мы искали улики, смотрели на каждый похожий случай, осматривали дом, когда девочки не было. Она была совсем маленькой, как и моя дочь. И она нуждалась в защите и огромной любви. Все люди нуждаются в этом, но лишь дети ее поистине заслуживают. — Что ты думаешь, Адам? — осматривала я документы, смотря на стену. — Что ты думаешь по поводу спокойствия родителей? — Я думаю, что им все равно, — нахмурился он. — Они просто счастливы, что их дочь вернулась. — Ладно, а что ты думаешь на счет Майкла? — Что ты имеешь ввиду? — Его отношение к Стейси. — Он счастлив, что малышка скоро родится. — Я уловила запах, — склонилась я над столом, за которым сидел Адам. — Какой запах? — Твоего вранья, — прищурила глаза. — И сейчас, Майколсон, тебе не поможет ни один парфюм. — Что ты хочешь от меня услышать, Ди? — засмеялся он. — Он был уверен, что она никуда не денется, а для Стейси, это как: «На старт, внимание, марш», — изобразил он кавычки. — Знаешь, я думаю для них заниматься чем-либо, кроме секса, является диким. Странно находиться рядом и пытаться чувствовать себя нормально. Для них секс — норма, но быть друзьями — что-то из рода вон. Адам поднимается с места и обходит стол, поворачивая меня к себе. Он останавливается напротив меня, и как только я собираюсь сказать, что сейчас не время, и мы на его работе, Адам приглушает мои слова, накрывая мои губы своими, грубо припадая к моему рту. Это именно тот поцелуй и те эмоции, от которого замирает дыхание. Мы все время играем в какие-то дурацкие игры, и я знаю, что не смогу выиграть ни в одну из них. Но правда в том, что, когда дело касается Адама, я не жажду победы. — Моему боссу не нравится что ты тут, — говорит Адам с улыбкой мне в губы. — Но я сказал, что без тебя плохо работаю. — Я бы с удовольствием всем нравилась, — смотрю ему в глаза. — Но в моем плотном графике нет места, чтобы лизать кому-то зад. Адам знал, что я скажу что-то в этом духе, ведь изучил меня на все сто процентов. Он знал каждый мой взгляд, каждую реакцию и каждый жест. Он знал, какое у меня будет лицо в следующий момент, и без подсказок угадывал мое настроение, что бы ни происходило минуту назад. Мы словно вместе целую вечность и все, что между нами, в целом так давно. Дверь внезапно открылась, и на пороге стоял начальник Адама. Я засмеялась, а Адам лишь повернулся к нему лицом и спрятал меня за свою спину, что рассмешило меня еще больше. — Майколсон, сколько я должен говорить, что ее не должно тут быть. — Она со мной, — ответил Адам. — Кроме того, это мое последнее дело, и именно Донна причина тому, что я все еще тут. — Ты вернешься сюда, — стрельнул он в меня злым взглядом и хлопнул дверью с другой стороны. — Если он хочет от меня избавиться, то может найти лампу с джином, загадать ему два желания, а на третье попросить выловить себе золотую рыбку, — видела я, как медленная улыбка расплывается по его лицу. — Затем загадает ей два желания, а на третье попросит вызвать старика Хоттабыча. Загадывает ему два желания, а на третье Конька-Горбунка, от которого напоследок получит цветик-самоцветик. И вуа-ля, — смеялся Адам, свернувшись пополам. — Никаких ограничений, — взмахнула я рукой, отходя от него. Нужно только найти джина, а дальше как по нотам. Он смеялся, словно сумасшедший, и я поняла, что вернулась бы к нему, несмотря ни на что. В жизни каждого человека есть такие люди, и мы возвращаемся лишь потому, что рядом с ними чувствуем себя полноценными. Я чувствую себя с ним женщиной. Во всех сферах и смыслах этого слова. С ним я живая и настоящая, а не девочка, которую можно запугать или руководить. Когда мы приехали домой, Оливия делала уроки, и я решила немного расслабить свой мозг, который вскоре вскипит, и залезла в ванную. Я никак не могла понять, в чем подвох. Как невинный ребенок может быть загадкой для всех? Теперь чаще всего в моей голове у меня мелькали мысли, что именно родители девочки всему виной. Когда я вылезла из ванной, то какое-то время смотрела на себя в зеркало, застыв. Я столько времени уже не уделяла ни себе, ни своему телу. У меня не сделан маникюр, и мои волосы нуждаются в хорошем парикмахере. Завернувшись в полотенце, я помыла ванную и как только собиралась выйти, Адам вошел в помещение, закрывая за собой дверь. Он улыбался и обнял меня за талию, поворачивая лицом к зеркалу. Я смотрела на наше отражение, и Адам сдернул полотенце, оставляя меня полностью обнаженной. Я вдыхала его восхитительный аромат, который исходил, кажется, от каждой частички его тела, и, убрав мои волосы с плеч, он обнажил мою слишком бледную кожу на шее. Адам вдыхал запах моего тела, и мое дыхание участилось. Я ведь каждую минуту желала его ничуть не меньше, чем он меня, просто чаще всего притворялась равнодушной по старой привычке. Адам слегка царапнул зубами мою кожу, прикусывая ее. — Она слишком нежная тут, и я не хочу ее ранить. — Я доверяю тебе, Адам, — ответила я, переплетая наши пальцы. — Я, кажется, полностью доверяю тебе. Отношения невозможны без доверия. Нет, они, конечно, существуют, но невозможны. Я знаю, что доверила Адаму жизнь своего ребенка, свою жизнь и всех своих демонов. Я искренне делю эту жизнь с ним, и в какой-то из всех этих моментов поняла, что действительно все строится на доверии. «В жизни очень важно уметь не переступать грань. Грань — это еле уловимая черта между страстью и ненавистью, уважением и унижением, упорством и наглостью, добротой и пофигизмом. Прогуливаться по ней любят многие, но далеко не все умеют удерживать равновесие». — Я люблю твою грудь, Донна, — сжал он их в ладонях. — Я люблю каждый дюйм твоей безупречной кожи и люблю такую редкую уязвимость в твоем голосе. Ты превращаешь каждое мгновение в счастье, — взглянул он в мои глаза через зеркало. — Тебя словно создали специально для меня. — Адам, — повернулась я к нему. — Я не хочу тебя пугать, но хочу еще детей. Не сейчас, но в будущем... — С чего ты взяла, что пугаешь меня, Донна? — прервал он меня. Я рассматривала его лицо, не отрываясь. Оно было безупречное. Его синева глаз, родные губы и идеально начертанный подбородок. Я до сих пор так благодарна, что он со мной. Мой пульс всегда учащается, когда я только думаю об этом человеке. — В твоих глазах всегда есть капля страха, когда дело заходит об Оливии, не говоря о том, что будет, когда будет еще один ребенок. Именно теперь я поняла, что мне нужно больше, — провела я языком по нижней губе Адама. — Немножко больше. — Ты думаешь, я боюсь? — хохотнул он, переместив одну руку на мою шею. — Я люблю тебя больше всего на свете, Донна, конечно, я боюсь. — Адам опустил голову и провел языком по моей шее. — Я люблю твою шею. И я люблю твое тело. Я знаю его лучше всего прочего на земле. Просто разреши мне быть с тобой на одном дыхании. Давай просто будем уже вместе без драм и прочего дерьма. Переедем до конца в новый дом, ты дашь мне разрешение на удочерение Оливии, и мы наконец-то поженимся. Мы так похожи... — Ты чувствуешь дрожь? — положила я указательный палец на его губы, и Адам поцеловал его. — Я растрачу всю эту жизнь на нас. И да, мы похожи. В книге жизни я написала именно те главы, в которых говорится, о тебе, Адам, — смотрела я на отражение мужчины, которого люблю. — Почему-то, когда я полюбила, все остальное перестало иметь значение, и твоя любовь в то же время стала беречь меня. Я так люблю слушать твой голос, и ты — самое прекрасное, что я могу видеть во сне и наяву. Ты такой разный, и мне нравится, что рядом с тобой я всегда чувствую себя не только любимой, но и женщиной. Ты научил меня покупать билеты не просто в отпуск, а в вагон счастья. Ведь куда бы мы не отправились, ты видишь не только небо, но и знаки на нем из облаков. Ты всегда оборачиваешься на мой голос. У меня не было ничего счастливого в жизни. Никаких счастливых историй. Но с твоим приходом, все, что я делаю, и есть счастье. Он так сильно обнял меня, что, уверена, услышал хруст моих костей. И в этот момент я кое-что поняла. Я отошла от Адама и завернулась в полотенце. Затем открыла дверь из ванной и направилась в спальню быстрым шагом. Я усмехнулась по пути Оливии, которая уже сидела на кухне и что-то ела, но даже не остановилась. — Я поняла, Адам, — сказала я, разбрасывая по кровати фотографии. Я знала, что он пойдет за мной. — Я поняла, почему ДНК одинаково, но отпечатки разные. — Почему? — был он в замешательстве. — Мы не задумались, что девочек могло быть две. — Донна, твою мать, — злился уже Адам. — Что ты имеешь ввиду? — Ты знаешь, кто такие однояйцовые близнецы? — показала я фото девочки до и после. — Они ведь пробуждают у общественности не только огромный интерес, но и огромное непонимание. Родители близнецов, наверняка, не задумываются о том, какие отпечатки пальцев у их детей, пока не сталкиваются с этим напрямую, — открыла я ноутбук, вводя сайт ФБР, — показала я жестом ввести пароль. — Однояйцовые близнецы практически не различаются по набору генов. Однако отпечатки пальцев — это характеристика, которая не полностью обусловливается наследственностью. Ученые любят приводить ее в качестве примера в извечных спорах о том, что главнее в человеке — наследственность или среда. Отпечатки пальцев, как и другие физические черты, относятся к фенотипу, то есть определяются взаимодействием генотипа человека и всей окружающей его среды в широком смысле слова. — Считается, что форма папиллярного узора складывается во время беременности под влиянием средовых факторов, — появилось понимание в глазах Адама. — Питание, кровяное давление, расположение в матке и скорость роста пальчиков в первом триместре. Таким образом, рисунок на кончиках пальцев однояйцовых близнецов может быть похожим, однако отпечатки будут различаться, ведь принадлежат разным людям. — Верно, Адам. Но дело в том, что если зигота разделится на две или больше частей, то каждая часть начнет развиваться как отдельный организм, но такое развитие пойдет по общей для них программе. Все новые организмы будут нести одинаковый набор ДНК, — показала я на две других фотографии девочки. — Однояйцевые близнецы — это набор хромосом одной яйцеклетки и одного сперматозоида. Такие близнецы всегда одного пола и практически неотличимы друг от друга. — Ты хочешь сказать... — Да, да, Адам, — бросила я фотографии на кровать. — Я хочу сказать, что девочку подменили, и о том, что существует два ребенка, могли знать лишь их родители. Я открыла шкаф и достала первые джинсы и футболку, которую увидела. Затем собрала все документы из кровати, на мгновение взглянув на лицо Адама, который находился на грани злости и недоумения. Затем направилась на кухню к Оливии и села напротив. — Детка, нам с папой нужно кое с чем разобраться, — смотрела я на нее без тени улыбки. — Сегодня я не смогу отвести тебя никуда, ты могла бы посидеть дома? — Мама, но мне нужно ехать. — Я знаю, Лив. Но дело в том, что нам нужно помочь человеку. Ребенку, если быть до конца честной. Она такая как ты возрастом, и мы можем ей помочь, понимаешь? И я не хочу переживать, как ты доедешь, или кто тебя заберет, потому что должна быть сосредоточена на другом. Сегодня. Пожалуйста, Лив, ты же взрослая. — Ладно, — вздохнула дочь. — Хорошо. Но ты мой должник. — Это точно, — услышала я голос Адама, который держал мою куртку в своих руках. — Мы оба, и до конца своих дней, — подошел он к Оливии, поцеловав ее в щеку. —Ты лучшее, что есть в нашей жизни, Лив. Ты — мой ребенок. Но мы помогаем тем, кто не может помочь себе сам, понимаешь? И пусть это не причина уделять время кому-то другому, — усмехнулся он, смотря на нее. — Имею ввиду, твое время. Время, которое должно предназначаться лишь тебе, но она совсем маленькая. Или возможно, если твоя мама права, это две девочки, которые страдают. И если мы им не поможем, это будет худшее, что мы сделаем. Но мы люди, верно, детка? Мы добрые по своей природе и не имеем права что-либо менять. Когда я наблюдаю за отношениями Адама и Оливии, у меня складывается такое впечатление, что он заботится о единственном человеке во всем мире — именно о ней. Нет, он любит свою семью, друзей и меня, безоговорочно. Но они вознесли друг друга на такой пьедестал, из которого уже и не скинуть, и к которому другим уже и не подняться. Адам сражается в битвах, думая лишь о ней. Делится с ней мыслями, не пытаясь учить уму-разуму, и меня всегда завораживает, как именно Адам Майколсон, человек, который разбивал сердца, и словно руководил подиумом моделей Victoria's Secret, становиться щенком. Щенком, влюбленным в ребенка. В девочку семи лет, и готов прибежать в любой момент, когда дело касается Оливии. И так сейчас все время — она падает, он прибегает. Мы закрыли дверь на замок, и когда Адам завел мотор мотоцикла, я обняла его за талию и прижалась к его спине. Мы ехали, и у меня было лишь это время подумать. Что будет дальше? Как я поступлю? И если в будущем изменится мое мировоззрение после этого, примут ли эти изменения близкие мне люди? — Спасибо тебе, Донна, — сказал Адам, паркуясь. — За что? — За Оливию, — я нахмурилась. — Раньше я видел сны лишь о себе, а теперь у меня есть дочь, и теперь я вижу ее. Я не ответила ничего и отправилась в дом. Когда женщина открыла мне дверь, я оттолкнула ее и пошла дальше, поднимаясь по лестнице, чтобы найти девочку. Нужно было найти другого ребенка, и единственной зацепкой была ее сестра. — Что вы тут делаете? — кричала женщина. — Что вам нужно? — Где ребенок? — спросила я, открывая дверь в детскую. — Где она? — Убирайтесь. — Я знаю, что вы сделали, — открывала я шкафы и шуфляды. — Вы, преступники, всегда думаете, что женщина не может сделать вещей, которые может сделать мужчина. Но может, правда? Вы ведь и так это знаете, Софи, да? Но вам не знать, что может сделать мать, которая однажды потеряла ребенка. Как ее мировоззрение меняется, и на что она способна. — К чему вы ведете? — У вас две дочери, не так ли? Близнецы. Вот почему мы не могли сразу понять, в чем дело. У них одинаковые ДНК, но разные отпечатки. И дело в том, что вы меняли дочерей. То одна исчезала, то другая. Никто ничего не мог понять, потому что никто и не знал, что у вас две дочери. Вы родили их дома, а потом просто продавали, как игрушку. — Что вы несете? — Заткнись, — повысила я голос. — Просто заткнись и скажи мне, где девочки. Иначе клянусь богом, я убью тебя. — Впечатляет, — засмеялась она. — Женщина, которая не боится прийти в дом, как вы говорите, к убийце и бросаться обвинениями. — Кроме того, что она не одна, — появился Адам в дверях. — Как и я, — достала она пистолет из-за пояса. Иногда то, чего мы хотим, не является лучшим вариантом для нас. Но в этот момент я как никогда была благодарна мужчинам, которые окружали меня в жизни. Была благодарна их жесткости и своему конечному характеру. Я выбила пистолет из ее рук, давая Адаму возможность схватить ее, и ради собственного удовлетворения наступила ей сапогом на пальцы. Это минимум, чего она заслуживала после того, что сделала. Когда мы приехали в участок, Адам не пустил меня в комнату допросов и сказал не выходить из его кабинета. Я взяла телефон и хотела позвонить Эмили, но что ей сказать? Как я должна себя вести? И должна ли я просто сидеть, сложа руки? Все время посматривая на часы, я открыла компьютер Адама и стала читать данные из этого дела. «Детей продавали через интернет за 25 тысяч евро, выставляя на торги их тела». — Ты ведь не можешь сделать хоть что-то, как сказано, да? — вошел Адам в кабинет, закрывая за собой дверь. — Адам, мне нужно хоть что-то, — поднялась я с места. — По словам руководителя общественной организации по борьбе с педофилией, извращенцы разыскивают детей в социальных сетях. В последнее время работы у охотников за педофилами увеличилось втрое. Неблагонадежные родители все чаще выставляют на торги своих детей. И мы попали именно на такую семью. Социальные сети для них, как клондайк. — Где девочки, Адам? Я была права? — подошла я к нему впритык. — Мне не нужна гребаная статистика, а лишь факты и их местонахождения. — Ее допрашивают, а отца, — показал он кавычки, — нет на месте. Так что мы в тупике. — Да вы нахрен издеваетесь! — вскрикнула я. — Им семь лет, ты помнишь? — Ди, мы не можем ничего поделать. — Нет, можем, — взяла я куртку и направилась к двери. — Мы можем делать. Я делаю это по личным причинам, а ты как будто чтобы поставить галочку возле очередного имени в списке. Я открыла дверь и вышла на улицу. Пройдя не более триста метров, остановила такси и набрала номер Эмили. Я снова поехала в дом, где живут девочки, и решила ждать. Может быть, я смогу что-то найти, потому что я даже представить себе не могу, в каком состоянии они приезжают после. Мне ничего не сходилось. Ни похищение ребенка, ни выкуп, ни слезы этой суки. Боже, сколько на самом деле таких детей на земле? Скольким детям никто так и не сможет помочь? — Ди, — сказала Эмили. — Тут сказано, что любой извращенец может заказать ребенка с доставкой прямо домой. В социальных сетях созданы целые интернет-сообщества по продаже детей для сексуального развращения, которые маскируются под прикрытием магазинов детской одежды. Я вошла в дом и снова сразу направилась в их комнату. Я хотела бы найти их совместное фото, но уверена, что его не существовало. На самом деле мы все уверены, что наши проблемы — это глобально, но никто не думает о важных вещах. Важных по-настоящему. О детях, которые без родителей, или о наличии таких. О том, что многие женщины должны продавать свое тело, чтобы выжить и прокормить семью. О том, что мужчина не имеет по большому счету никакой ответственности после того, как уходит, перекладывая всю жизнь и заботы ЕГО ребенка лишь на женщину. Почему мы, люди, думаем, что разбитое сердце — это глобально? Что такое разбитое сердце после ухода по сравнению с детьми, у которых забрали в детстве всю их жизнь. — Ты могла мне просто сказать тебя привести, — открыл Адам дверь. — Я бы сделал это. Я смотрела на него, и только сейчас до меня дошло, что я поступила неправильно. Нет, конечно, я имею право на собственное мнение и на поступки, которые правильны по моему мнению. Но дело в том, что Адам мой будущий муж. По тому, что мы пережили — уже старая семейная пара. Но я даже не спросила, хочет ли он того же, чего хочу я. Чего он хочет вообще? И что он думает о всей этой ситуации? — Прости Адам, — прошептала я. — Я сглупила. — Это не так, — подошел он ко мне, обнимая, и прижимая к себе. — Ты просто делаешь то, что считаешь правильным. — Да, но сейчас все по-другому. Мы — семья, — посмотрела я на него. — Ты всегда считаешься со мной, но я не посчиталась с тобой. — Мы связаны с тобой, Донна. И наша семья в любом случае является величайшей силой, даже когда мы порознь. Мы не говорим друг другу сладкие слова, когда они не нужны, но поддерживаем, несмотря ни на что. Так что ты хотела спросить? Дверь открылась, и в дом вошли несколько мужчин и две женщины, которые держали на руках по одной девочке. Я бросилась к одной из них, и когда Адам направился к другой, она закричала. Он отошел, и я сказала, чтобы все вышли. В комнате остались только женщины, и я видела синяки и страх в их глазах. Они были так беспомощны, и по взгляду двух женщин-врачей я поняла, что была права на счет всей истории. — Милые, как вас зовут? — спросила я. Они ничего не ответили. — Я не трону вас, обещаю. Не сделаю вам больно, и вы больше никогда не увидите тех людей. Все будет хорошо, — сжала я руку в кулак, чтобы почувствовать физическую боль. — Обещаю вам, что все будет в порядке. Им укололи успокоительное, и мы перенесли их в машину, отвозя в наш дом. Всю дорогу я молчала и просто смотрела на них, а потом, когда Адам перенес малышек в комнату, положив на кровать, пока они еще спали, я не выдержала и решила поговорить с ним. — Я хочу у тебя кое-что спросить, — взяла я его за руку. — Пожалуйста, только не отпускай, мне сейчас это нужно. — Я никогда не отпущу твою руку, — поцеловал он меня в лоб. — Ну и денек. Я обняла Адама, и когда подняла на него глаза, он все понял. Молча покачав головой, Адам находился в растерянности и недоумении. Страх мелькнул в его глазах, и я, не выдержав, расплакалась. — Пожалуйста, Адам, — прошептала я, когда он еще сильнее сжал мои плечи. — Мы помогаем тем, кто нуждается в нас, помнишь? — У нас будет много врагов, Донна. Я не могу подвергать тебя такому. Не могу подвергать такому нашу дочь. Оливия будет против. Ты подумала, как это на ней отразится? Сейчас опасно, а потом ты думаешь, что внезапно наступит Диснейленд? — Мама, — услышала я голос Оливии и обернулась. — Ты хочешь оставить этих девочек у нас? — Только если ты не будешь против, — направилась я к ней, обнимая. — Если ты скажешь, что не хочешь, значит, ничего не изменится. Потому что ты мой ребенок, Лив, и я сделаю все ради тебя. Она посмотрела на меня, а затем перевела взгляд на Адама, и снова на меня. — Папа против, но ведь вы всегда помогаете тем, кто нуждается в помощи, — пожала она плечами. — Как ты думаешь, Бог есть? — Конечно, милая, — чуть усмехнулась я. — Но если маленькие девочки так страдают, может тогда его и нет? Как он может такое допускать? «Человечность — это способность участвовать в судьбе других людей». Иммануил Кант.